Юрий Борев - Луначарский

• Название: Луначарский
• Автор: Юрий Борев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03304-7

Анатолий Васильевич Луначарский (1875–1933) был личностью многогранной и потому неординарной, и как подчеркивает автор в своей работе, отсюда и крайняя сложность в трактовке его позиции. Его называли романтиком и утопистом, он заметно выделялся среди других партийных функционеров своими идейными пристрастиями, сильно отличавшимися от российского варианта марксизма. Именно его мировоззрение, считает автор, делает Луначарского одной из самых противоречивых фигур в большевистском руководстве, наиболее подверженной критике со всех сторон.

---

1 августа 1921 года Луначарский пишет в ЦК РКП(б) ходатайство о предоставлении Блоку возможности уехать на лечение вместе с женой.

Луначарский высоко оценил «Двенадцать» Блока, однако воспринимал его как поэта усадебно-дворянской и ресторанно-мистической культуры, у которого был отнят уют привычного барского быта, для Блока революция — музыка. Вместе с тем Луначарский ценил сотрудничество Блока с Наркомпросом «в условиях, — как он сам говорил, — упорного саботажа художественной интеллигенции». Блок писал рецензии не только для издательств, но и на рукописи, «самотеком» приходившие в Наркомпрос. Он посещал десятки коммунальных квартир, стараясь облегчить трудности быта людей, участвовал в строительстве культуры нового государства.

Луначарский с 11 июля по 7 августа 1921 года (день смерти Блока) дважды обратится в ЦК и лично к Ленину, пытаясь спасти поэта. В письме в ЦК РКП(б) от 1 августа 1921 года нарком просвещения пишет: «Прилагаю при сем срочную телеграмму М. Горького об отпущенном согласно решению ЦК РКП(б) А. Блоке. Очень прошу ЦК признать возможным выезд жены его и уведомить об этом решении Наркоминдел и ВЦК». Бюрократическая машина работала медленно, с перебоями, и — «погиб поэт…».

Нарумяненная, постаревшая после недавно перенесенной болезни, Зинаида Николаевна Гиппиус в переполненном трамвае встретилась с Блоком. Толпа прижала их друг к другу. У Блока лицо было вытянувшееся, сухое, темно-желтое. Глуховатым, бесстрастным, но внутренне напряженным голосом он сказал:

— Зинаида Николаевна.

Так обычно Блок здоровался: со спокойной утвердительной интонацией называя человека. Однако на сей раз, видимо, сочтя это недостаточным, он медленно, с внутренним усилием, прибавил:

— Здравствуйте. — И после паузы, словно преодолевая боль, спросил: — Вы подадите мне руку?

Наступила долгая тяжелая пауза. Из-за глухоты излишне громким голосом Зинаида Николаевна ответила:

— Как знакомому лично — подам, но как Блоку — нет.

Подслеповато щурясь, Гиппиус неспешно протянула руку, обтянутую белой перчаткой. Публика стала прислушиваться к громкому разговору и оборачиваться. Пожилая дама прокомментировала своей спутнице:

— Влюбленные ссорятся.

Блок же, несмотря на трамвайную тесноту, снял фуражку, молча наклонился, поцеловал руку Зинаиде Николаевне и, помолчав, сказал:

— Благодарю вас… — и после мучительной паузы спросил: — Вы, говорят, с Дмитрием Сергеевичем уезжаете?

Гиппиус не расслышала, переспросила. Блок повторил свой вопрос. Поправляя рыжие взбитые волосы парика, Зинаида Николаевна с горечью сказала:

— Что же, тут или умирать, или уезжать. Если, конечно, не быть в вашем положении культуртрегера, приближенного к Луначарскому — большевистскому вождю, руководящему культурой…

Блок долго и печально молчал, углубившись в себя. Потом вымолвил:

— Умереть во всяком положении можно… — и вновь замолчал. Затем неожиданно встрепенулся и радостным искренним тоном воскликнул: — Я ведь вас очень люблю!

Старушечье лицо Гиппиус на минуту посветлело, стало моложавым и красивым. Она ответила:

— Вы знаете, что и я вас люблю.

Они замолчали, понимая, что это признание ничего не изменит и не разрешит в их отношениях.

Пожилая дама в трамвае снова обратилась к своей спутнице:

— Слышишь? Говорит: любит. Милые бранятся — только тешатся.

На Невском много народу вышло, и в трамвае неожиданно стало просторно. Прерывая молчание, Гиппиус сказала:

— Мне скоро выходить. Вам далеко?

— Далеко, — ответил Блок. — Я на заседание в Наркомпрос еду к упомянутому вами Луначарскому. Он, между прочим, вполне просвещенный человек. Поверьте мне…

Искренность Блока и его напоминание о сотрудничестве с новой властью повергли Гиппиус в отчаяние. Округлив близорукие глаза, она страдальческим голосом сказала:

— Я не могу смириться: Блок — с Луначарским, Блок — с большевиками! Россия гибнет. Больше нет России. Мы все разочаровались в своем народе. Вокруг хамство. Неужели вы ничего не видите?! Как можно этого не видеть?! Тоска и ужас, покаяние без надежды.

Блок ответил:

— Вижу. Перед нами Россия, какою ее узрели в устрашающих и пророческих снах Гоголь и Достоевский. Однако надежда не утеряна.

— Я уже ни на что не надеюсь и ни во что не верю.

— Я верю в то, что должно свершиться. Пусть сейчас этого нет и еще долго не будет, однако жизнь отдаст нам это, ибо она прекрасна.

— Блок, вы глупый, избалованный ребенок. Ваш романтический бред… Ваши розовые иллюзии…

Непроворно выходя из трамвая, Зинаида Николаевна продолжала говорить еще что-то осуждающее, а может быть, даже бранное в адрес Блока, а он стоял бесстрастный и отрешенный и уже не слушал ее.

Блок проехал свою остановку и огорчился: он привык к аккуратности во всем и не любил опаздывать. Он сошел с трамвая и зашагал в обратную сторону.

Сегодня предстояло очередное заседание комиссии по изданию собраний сочинений классиков русской и мировой литературы. Совещание еще не началось. Луначарский запаздывал и по телефону просил его подождать. В кабинете наркома уже сидели Чуковский, Альтман, Лебедев-Полянский… Блок поздоровался, сел в углу и попытался сосредоточиться на вопросах предстоящего совещания. Речь должна была идти об издании полного собрания сочинений Некрасова. Однако сосредоточиться Блок не смог. Ему вдруг пришли в голову вовсе не некрасовские, а тютчевские строки. Они зазвучали в его душе так, словно он их сам сейчас сочинял:

Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые.
Его призвали всеблагие,
Как современника на пир…

Поспешно вошел Луначарский. Он обошел всех присутствующих, обменявшись с каждым крепким рукопожатием, и сказал:

— Начнем, пожалуй. Прошу извинить меня за опоздание…

За кулисами жанра: факты, слухи, ассоциации

Даже рассуждая о литературе, Троцкий мыслит не в эстетических, а в политических категориях и вносит в литературную критику на многие годы утвердившийся в ней внеэстетический термин — «попутчик». Он считает, что общая черта всех попутчиков — чуждость коммунистическим целям. Попутчик через голову рабочего глядит с надеждой на мужика. «Относительно попутчика, — говорил Троцкий, — всегда возникает вопрос: до какой станции? Этого вопроса нельзя сейчас, однако, предрешить и в самой приблизительной степени». Жизнь ответила на этот вопрос трагедией. Та группа писателей, которая именовалась попутчиками, ехала не дальше станции «37-й год». Клюев и Пильняк погибли в застенках и лагерях. Есенин еще раньше покончил с собой. Тихонов написал исторически ложную поэму «Киров с нами». Всеволод Иванов — недостойную его пера повесть о Пархоменко и многие годы безмолвствовал. Распались как группа и изменились в своем творческом лице Серапионовы братья и имажинисты. Они перестали существовать как литературное направление. Имажинист Гумилев был расстрелян еще до выхода книги Троцкого «Литература и революция».

* * *

Луначарский обратился к одному из литераторов:

— Мы решили поставить памятник Достоевскому. Что бы вы посоветовали написать на постаменте?

— «Достоевскому от благодарных бесов».

* * *

В гостиной Мережковского и Гиппиус Ремизов прочитал отрывок из «Слова о погибели Русской земли».

— Актуальное название, — заметил Философов.

— Однако вы предаете искусство, — упрекнул Ремизова Мережковский.

Сологуб его поддержал:

— Ремизов по примеру большевиков обращается к массам.

Ремизов подтвердил:

— Да, обращаюсь к массам. Хочу поставить литературу в услужение современной борьбе.

— Даже хорошая политика и даже справедливая борьба с советской властью разрушительны для поэзии, — заметил Мережковский.

* * *

Умирающий Блок написал Чуковскому: «Слопала-таки поганая, гугнивая родимая матушка Россия, как чушка своего поросенка».

Глава двадцать первая ОТЧАЯНИЕ И УЖАС, РАДОСТЬ И НАДЕЖДА НА СЧАСТЬЕ

В первые месяцы после Октября Луначарский прилагает усилия для сохранения художественных, культурно-исторических ценностей и для привлечения старой интеллигенции на сторону революции. Интеллигенция же, по словам Луначарского, «нас ненавидит лютой ненавистью». (Вопросы истории КПСС. 1991. № 2. С. 50.) Однако постепенно стали появляться новая интеллигенция, новые писатели, принимающие и защищающие революцию.

Луначарский помогал становлению «искусства, обращенного в будущее» — молодой советской литературы. Повседневно участвуя в литературном процессе, руководитель Наркомпроса и критик-литературовед Луначарский подмечал и поддерживал все новое и талантливое, что могло служить делу революции. Он не примыкал ни к одной из литературных и художественных групп, но неоднократно высказывался в защиту разнообразия художественного творчества, необходимости свободного соревнования разных направлений, стилей и приемов, за создание новых ценностей в искусстве и за охрану старого наследия. Одним из первых он приветствовал появление «Разгрома» А. Фадеева и «Тихого Дона» М. Шолохова, находя в них связь с лучшими традициями русских классиков. Луначарский мог иногда поддержать какое-либо начинание «левого толка», где явно преобладали формалистические принципы. Так, он написал предисловие к сборнику футуристов «Ржаное слово» (1918), отмечая, что в нем много задора и молодости, а «молодость революционна».