Иэн Бурума - Ёсико

• Название: Ёсико
• Автор: Иэн Бурума
• Издательство: РИПОЛ классик
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-386-05223-2

Она не выглядела ни типичной японкой, ни китаянкой. Было в ней что-то от Великого шелкового пути, от караванов и рынков специй и пряностей Самарканда. Никто не догадывался, что это была обычная японка, которая родилась в Маньчжурии…

От Маньчжоу-Го до Голливуда. От сцены до японского парламента. От войны до победы. От Чарли Чаплина до Дада Уме Амина. Вся история Востока и Запада от начала XX века до наших дней вместилась в историю одной-единственной женщины.

«Острым и в то же время щедрым взглядом Бурума исследует настроения и эмоции кинематографического Китая в военное время и послевоенного Токио… Роман „Ёсико“ переполнен интригующими персонажами… прекрасно выписанными в полном соответствии с духом времени, о котором повествует автор».

Los Angeles Times

---

Но чему быть, тому не миновать. Друг другу их представил полковник Аидзава, военный атташе, на вечеринке в ресторане Восточной Жемчужины. По всей видимости, Дон Чин, облаченная той ночью в один из своих черных мандаринских халатов, одобрительно оглядела Ёсико с ног до головы и сказала: «Итак, ты все-таки японка. Но совершенно очаровательная!» А затем взяла ее за руку и добавила: «С сегодняшнего дня я хочу, чтобы ты думала обо мне как о своем старшем брате и повелителе». С тех пор Ёсико почти ежедневно принимала звонки, обычно от одной из «хризантем», о встрече с Восточной Жемчужиной в ее ресторане или в каком-нибудь неподобающем ночном клубе на территории иностранной концессии. И семнадцатилетняя девушка, несомненно польщенная вниманием этой великой соблазнительницы, стала ее преданной ученицей. Она даже получила от Дон Чин в подарок несколько китайских платьев, ибо та обожала наряжать ее, точно куклу, для персонального увеселения «старшего брата». Я был в ярости, поскольку все еще чувствовал ответственность за этого ребенка.

Как-то раз душной ночью в преддверии грозы я очутился в одном из самых нелюбимых мною мест — в танцевальном зале отеля «Астор Хаус», где иностранцы, притворяясь, будто они находятся в Лондоне или Вене, танцевали в своих неуклюжих вечерних нарядах, бросая презрительные взгляды на нескольких азиатов, которые, разумеется, должны были рассматривать самое пребывание здесь как особую привилегию. Хотя лично я ничего подобного не ощущал. Мой визит сюда был исключительно деловым — небольшой бизнес с немецким военным атташе. А затем я увидел их в центре танцпола, среди британцев и их напудренных жен, которые выглядели как шаркающие белые привидения, под светом ламп, мигающих всякий раз, как за окном сверкала молния. Восточная Жемчужина в военной форме с мартышкой на плече и прелестная маленькая Ёсико в мандаринском халате танцевали вальс. Они делали круг за кругом, уставившись друг другу в глаза, как два юных любовника, не обращая внимания на иностранцев, которые ухмылялись весьма нахально.

Именно там и тогда я принял решение, что гангрена должна быть остановлена. Я должен был вернуть Ёсико обратно в Маньчжоу-го — хотя бы ради того, чтобы защитить ее чистоту, которой (по какой-то мне самому едва понятной причине) дорожил больше всего на свете.

6

Синьцзин, столица Маньчжоу-го, отличался от Тяньцзиня самым разительным образом. Построенный с нуля на фундаментах маньчжурского торгового городишки, который китайцы называли Чаньчунь, он, возможно, был лишен псевдозападного шарма, присущего Тяньцзиню или Шанхаю, но именно в этом и было его основное достоинство. Где бы ни появлялись европейцы, они повсюду навязывали собственную архитектуру. Взгляните хоть на шанхайскую набережную. Это же просто театральная декорация, жалкая попытка скопировать Лондон или Чикаго. Синьцзин таким не был. Он был воистину антиколониальным, контрзападным метрополисом, столицей мультирасового азиатского государства. Хотя и причудливым назвать его было нельзя. Спланированный самыми прогрессивными японскими инженерами и архитекторами, Синьцзин являл собой чудо математической точности; его прямые бульвары, будто солнечные лучи, тянулись от сквера Великого единства, расположенного в центре города с прекрасными видами на штаб-квартиру Квантунской армии, здание с традиционной японской крышей, и генеральные офисы военной и муниципальной полиции. На одном конце сквера раскинулась гостиница «Синьцзин Ямато», на другом — Южное озеро с павильонами Маньчжурской киноассоциации на берегу. В Синьцзине были лучшие универсальные магазины, первоклассные больницы и новые просторные дома, чьи уборные оснащены унитазами со сливными бачками, так восхищавшими уроженцев Токио. Синьцзин был самым безукоризненным и чистым городом в мире. Если кто-нибудь плевал или мусорил на улице, его немедленно арестовывали. Это могло показаться жестоким (признаюсь, иногда я скучал по оживленной непосредственности Мукдена), но цивилизованность приходит только благодаря образованию, а придурковатые педагоги редко бывают убедительны. В общем, я гордился Синьцзином. В нем мы достигли небывалого — начала современного азиатского Ренессанса.

Но мир цивилизованный слаб; сколько преград нужно еще преодолеть, прежде чем этот Ренессанс наступит? Крыть современные здания китайскими, японскими или монгольскими крышами — этого еще не достаточно. К примеру, серьезным препятствием на пути к азиатскому единству оставался языковой барьер. Сам я по-китайски говорил, но японские режиссеры, операторы, художники, сценаристы из Маньчжурской киноассоциации — нет. А поскольку все актеры и актрисы были местными и, к сожалению, еще плохо понимали по-японски, проблема встала очень серьезная. Какие-то действия — вроде занятий ритмической гимнастикой, которые по утрам проводил сам Амакасу как руководитель студии, — знаний языка не требовали. Но Амакасу хотел, чтобы японские специалисты обучали местных актеров искусству игры в художественном кино. И эта задача казалась невыполнимой. Эндо Сабуро, один из самых бывалых экспертов, когда-либо работавших на киностудиях Синьцзина, был в Японии известным актером. Он учился на актера театра кабуки, затем перешел на роли молодых людей в театре западного образца, где и произвел в начале 1910-х сенсацию, дерзко и современно сыграв роль Гамлета, разъезжающего по сцене на велосипеде. Самой известной его ролью в кино была роль генерала Улисса Гранта,[13] играя которую он так вжился в образ, что некоторые зрители сочли его наполовину иностранцем. Устав играть гайдзинов[14] в париках и с длинными накладными носами, Эндо позволил себя уговорить — и отправился в Маньчжоу-го развивать новый, истинно азиатский стиль актерской игры.

Проблема заключалась в том, что никто в Маньчжоу-го не представлял, в чем именно заключается новый стиль. Кроме разве что самого Эндо. Но как он мог донести это до маньчжурских актеров, которые не понимали по-японски? Наши переводчики для этой работы совсем не подходили. Однажды я появился на студии, как раз когда Эндо собрал всех исполнителей нового фильма на урок актерского мастерства. В качестве учебного материала он использовал сценарии современных японских кинофильмов. Поскольку аудитория японского языка не понимала, все эмоции ему приходилось изображать самостоятельно, задействуя опыт, полученный во время учебы в театре кабуки: гнев, горе, любовь и тому подобное, — а переводчик старался изо всех сил, объясняя все это. Эндо играл как за мужчин, так и за женщин — и производил потрясающий эффект. Увы, переводчик, как ни старался, за ним не поспевал, и слова перевода иногда совсем не соответствовали актерской мимике. Свирепые слова ярости в переводе звучали в тот самый момент, когда учитель хлопал ресницами в манере сраженной любовью девицы, отчего маньчжуры хихикали, да и я, по правде сказать, тоже. Только мне нужно было крепиться и контролировать себя, дабы не позволить столь прославленной персоне потерять лицо. Наше грубое восприятие актерской игры Эндо приводило его в ярость, причем самую натуральную, но самым печальным образом принималось аудиторией как продолжение шоу; и как раз в это время переводчик, справившись с предыдущей сценой, начинал произносить нежные слова любви…

Вот почему в результате мелких интриг, сплетенных вашим покорным слугой, однажды холодным осенним вечером на Северном железнодорожном вокзале Синьцзина милую крошку Ёсико встретили сам Амакасу, окруженный толпой охранников, а также военный духовой оркестр Квантунской армии, исполнявший мелодии, которые прославили ее на радио, — и желто-красно-сине-бело-черный маньчжурский флаг гордо реял на мягком вечернем ветру. Амакасу произнес импровизированную речь, заявив, что азиаты еще раз доказали свой характер — в области как военного, так и экономического превосходства. И теперь настало время, продолжил он, «заявить об азиатском артистическом превосходстве». И хотя подбор слов мне показался не очень удачным, с самим посылом я согласился на все сто.

С нашей точки зрения, Ёсико подходила для задачи идеально: местная уроженка, которая будет обращаться к местным жителям, оставаясь все же одной из нас. К тому же она уже зарекомендовала себя на радио. В договоре, тщательно составленном Амакасу, указывалось, что Ёсико будет получать заработную плату в размере двухсот пятидесяти иен, что было раза в четыре больше, чем у ее маньчжурских коллег, но ведь ей и предписывалось стать величайшей звездой современной Азии. В синьцзинском «Ямато Хоутел» уже готов номер люкс — на том же втором этаже, где находился 202-й номер самого Амакасу. Каждое утро шофер будет отвозить ее на студию, хотя от ее жилища до нее всего десять минут ходьбы. Уже нанята японская компаньонка, которая будет решать все ее бытовые проблемы. Но все это зависит от единственного условия, которое никогда, ни при каких обстоятельствах, не должно быть нарушено: то, что по крови она — японка, становится государственной тайной. С момента подписания документа Ёсико Ямагути становится Ри Коран — или Ли Сянлань, Благоуханная Орхидея Маньчжурии.