Татьяна Просецкая - Завтрак на траве

• Название: Завтрак на траве
• Автор: Татьяна Просецкая
• Издательство: Новосибирское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1986

В сборник включены рассказы сибирских писателей В. Астафьева, В. Афонина, В. Мазаева. В. Распутина, В. Сукачева, Л. Треера, В. Хайрюзова, А. Якубовского, а также молодых авторов о людях, живущих и работающих в Сибири, о ее природе. Различны профессии и общественное положение героев этих рассказов, их нравственно-этические установки, но все они привносят свои черточки в коллективный портрет нашего современника, человека деятельного, социально активного.

---

В один из дней этой недели Вера открыла глаза, но шаткое сознание норовило соскользнуть, в бред, в кошмар, и тогда казалось, что засасывает зеленая тина. Смутно видела людей в белом, понимала, что они помогают удержаться на поверхности, но помещение, в котором находилась, почему-то все время меняло очертания и размеры. Становилось то длинным, как коридор, который терялся в темноте, то круглой комнатой, залитой оранжевым светом; появлялись бесконечные полотнища, белые занавесы, и сквозь них было не пробиться; стойка капельницы то вырастала высоко над головой, то ныряла вниз. Но все время она слышала рядом голос, который держал ее, как на гребне волны, на поверхности сознания.

Она его даже не слышала, а ощущала всем существом, и ей хотелось плакать от благодарности и невозможности объяснить — чем он был для нее сейчас!

Помимо боли, бреда, полной разобранности «на винтики», почти распада, она запомнила, что были в те дни моменты острого счастья полноты бытия! Никогда прежде связь с людьми не была столь абсолютной.

С тех пор все свои взаимоотношения она станет измерять этой меркой, и если окажутся ниже, мельче, хитрее — станет рвать их как ненужные и фальшивые.

Однажды ночью пришла в себя, с удивлением слушая метрономный громкий стук, и потрясенно вдруг поняла, что это стучит ее новое сердце! Оно было подключено к динамику, чтобы дежурившие врачи могли ежеминутно контролировать работу вшитого клапана. Иногда ритм нарушался, но быстро выравнивался, и звук его был похож на стук пластмассового шарика о теннисный стол. Ее ударила необратимость происшедшего, мысль, что теперь этот звук будет всегда с ней, всю ее жизнь, но нарастало новое чувство — ликования: «Я живу! Буду жить!»

Подошел дежуривший сегодня Павел Владимирович и сказал:

— У вас все хорошо, все идет как надо!

Ей хотелось смеяться, расспрашивать, рассказывать, но рядом шла работа, и было много больных, находившихся еще по ту сторону сознания, на тоненькой грани между жизнью и смертью.

Эти дни запомнились очень ярко. Было трудно, больно, но не страшно: она не одна, люди, которым вверилась беззаветно, не подвели, выдержали, вынесли, спасли!

Начались недели выздоровления — тяжелые и ответственные, как считают врачи, когда возможны всякие осложнения и выходить больного не легче, чем выполнить сложную операцию.

Самыми неприятными были процедуры, с электроотсосом: в легких скопилась жидкость, ее убирали машиной, казалось, что железная птица бьет клювом в открытое горло, жидкость отсасывалась, но было невыносимо больно.

Вскоре вернули в палату, в которой провела она много месяцев, встретила Новый год и свой день рождения, а теперь можно было отмечать два дня рождения, как часто делают люди, перенесшие тяжелые операции или чудом оставшиеся в живых.

Вере до праздников было еще далеко, держалась температура, и ее сбивали сильными антибиотиками; с трудом, почти плача, разрабатывала она отвыкшие от работы легкие, долго работал дыхательный аппарат, и они спались. Во сне Вера резко вздрагивала, как от электрического разряда, а проснувшись, боялась, что от этого толчка отсоединилась капельница. Бывало, что и отсоединялась, и кровь начинала пропитывать простыни и пододеяльник. Днем хорошо — заметишь сразу, а ночами уже знала: если очень хочется спать — значит, опасность, значит, вылетела, и обильной струей льется кровь — подключичная венка не тоненькая! Нажимала на звонок, вспыхивала над входом лампочка, и ночная сестра, у которой в каждой палате по нескольку человек с капельницами, бежала на сигнал бедствия.

Миновали и эти дни. Все время хотелось есть, она отвыкла от такого ощущения за годы болезни. Тянулась выглянуть в окно — легла в клинику летом, а сейчас видно весеннее небо, может быть, время проигрывалось наоборот? Опять фантастика! Нет, время бежало вперед, прошел почти год! За окнами разбойничали синицы. Уехавшая в санаторий Марыля оставила на карнизе тряпицу с салом, ох, какие свалки устраивали воробьи с синицами из-за этого лакомства! Пух летел!

Небо становилось светлее, но облаков еще не было, не плыли пока белые барашки. В полдень было слышно, как падают подтаявшие сосульки, потемневший снег осел под влажным сильным ветром, приносящим запахи близкой весны.

Однажды Вера взяла подставку капельницы в руки и подошла к зеркалу. Смотрела и не узнавала себя: ничего не осталось от того обреченного лица с болезненными, яркими пятнами на впалых щеках. Лицо казалось юным, округлившимся, с хорошим легким румянцем… Как тяготила капельница! Хотелось пройти по коридору, навестить в соседних палатах «побратимов», тех, кого оперировали в тот же день, но другие бригады врачей. Хотелось со всеми поздороваться, заглянуть в процедурную и поцеловать сестру Леночку. В коридоре, между тем, заметно изменился состав, меньше стало знакомых, многих выписали, другие в реанимации, некоторых — никогда больше не встретить!.. От Этери ей остался тоненький серебряный браслет.

Из санатория пришло письмо: «Верочка! Дружная ты моя сопалатница, желаю тебе от всей души на всю жизнь бодрости, счастья, успешно чтобы сбывались твои мечты, и позабыть о болезнях, а вспомнить о любви! С уважением, твоя подруга Марыля Селкович».

Во время утреннего обхода Вера решилась спросить у хирурга:

— Я буду бегать на лыжах, играть в волейбол?

Он мягко ответил:

— Вам проведена не радикальная операция, только облегчающая, — состояние не позволяло, но жить станет немного легче. Через несколько лет, очевидно, потребуется оперировать другой клапан, сейчас мы его только подштопали. Возможно, придется заменять. Не хотелось бы, но, если понадобится, заменим, а пока… живите!

Еще раз!

Она читала справки тех, кто выписывался. Везде были строки: «Операция проведена в условиях искусственного кровообращения». Это означало, что организм был охлажден, что пока хирурги вшивали клапан, подштопывали, проверяли, вместо сердца и легких работал аппарат — АИК.

И после всего человек способен вновь стать живым и горячим? По-прежнему будет чувствовать, и радоваться, и размышлять, и не бояться жизни со всеми ее неожиданностями, поражениями, болью и счастьем, за которое тоже нужно платить? Будет! И после повторных операций тоже!

Она, как на чудо, смотрела на тех, кто приезжал в клинику на проверку, на больных, прооперированных несколько лет назад. Трудно было поверить, что у этих жизнерадостных, подвижных людей в сердце протезы клапанов. Но протез есть протез, виден он или скрыт глубоко, и, конечно же, люди эти отличались от нормальных, практически здоровых людей, в жизни их было много тяжелых проблем, и, при видимости благополучия, они были очень «непрочны». Но ведь и у «нормальных», практически здоровых людей не меньше причин относиться друг к другу внимательнее и теплее — кто знает, что скрыто в сердце человека, оказавшегося, скажем, притиснутым к тебе в транспорте! Почему мы так спешим раздражаться, чувствовать себя ущемленными?!

Как трудно достается жизнь! Как размениваем мы минуты, и часы, и годы на пустое самоутверждение, ссоры, злость, суету!

Она сейчас почти не читала — не хотелось, думала — времени хватало. И, главное, больше не задыхалась, не приходилось ладонью придерживать шею, где раньше мучительно, до боли, пульсировала жилка.

Вера смотрела на мать и пыталась представить, чем были для нее эти месяцы, и день операции, и те, в какие они не виделись, — додумать и почувствовать до конца — не хватало мужества.

…В один апрельский день пришла и ее очередь снимать капельницу. Привезли в перевязочную, положили на стол. Лежать без подушки навзничь было неудобно. На минуту потерялось ощущение времени, что-то сместилось в сознании, не потому, что стало плохо, а просто наступила хорошая минута — еще один этап позади. Капельницу убрали, хирург, привычным движением подложив руку под голову, помог приподняться и на секунду отошел от стола. Она сидела, придерживая на груди простыню, в окно светило солнце, согревая плечи и лицо, ярко освещая белые халаты сестер. Стеклянные дверцы шкафов, инструменты, высокие окна сияли нестерпимым блеском, пахло эфиром.

В открытую форточку вливалось тепло, запах разогревшихся деревьев, оттаявшей земли. Небо было высоким и чистым, слышался щебет птиц. Какое-то ощущение или воспоминание пробивалось сквозь толщу прошедших больничных месяцев…

Что это? Где она видела женщину, сидящую в такой же позе, она чувствовала ее в себе, слушала ручей, шорох листвы и смотрела в сторону ее спокойными глазами — мир был таким, каким ему и надлежало быть: свежим, зеленым, летним! И она вспомнила: Эдуард Мане — «Завтрак на траве».

Это длилось не больше секунды, когда хирург повернулся и хотел что-то сказать, на лице его появилось удивительное выражение: перед ним был совсем другой человек, совершенно непохожий на то изболевшееся существо, которое поступило в клинику несколько месяцев назад…