Хидыр Дерьяев - Судьба (книга третья)

• Название: Судьба (книга третья)
• Автор: Хидыр Дерьяев
• Издательство: Туркменистан
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1965

Третья книга романа «Судьба» охватывает период гражданской войны в Туркменистане. События тех лет всколыхнули все слои населения Закаспия. На борьбу за свободу и волю поднялись и наши герои — Берды, Клычли, Сергей и другие.

По-прежнему в центре романа — тяжёлая и сложная судьба красавицы Узук — судьба характерная для женщин Туркмении тех лет.

---

— Боже мой! — прошептала потрясённая Амангозель-эдже. — Откуда яд, о каком яде ты говоришь, отец? Неужели твоя родная дочь задумала отравить тебя?! Абадан, горе на твою голову, что ты задумала, негодная, отвечай!

— Не кричи на неё, мать, — сказал Аннагельды-уста, обласкав взглядом плачущую Абадан, — она не виновата ни в чём, кроме как в любви к нам с тобой. То, что Кыныш-бай предложила ей, она предлагала и мне. Когда я пришёл продавать свою землицу, она сказала: «Пусть земля остаётся у тебя, только упрячь в неё Берды и Дурды. Сделаешь — забудешь, что на свете есть лишения и бедность». Я ей на это так ответил, что она должна была сразу забыть свои слова. Но, видать, кривое дерево не выпрямишь, как ты его ни подпирай. Не отказалась старая греховодница от злого, хотя уже обе ноги в могилу свесила. Надеется, что голод сломил Аннагельды-уста, что более покладистым стал я. Эх-хе-хе, жизнь наша незадачливая! Один о куске хлеба аллаха молит, а другой руки норовит в человеческую кровь окунуть. Мало ли её пролили, кровушки этой бедняцкой? И за воду, и за честь, и так просто. Новую власть устанавливали — опять кровь. Скоро уже земля принимать её откажется, захлебнёмся в пей! Да, всю жизнь проработал я чеканщиком, на крупицу чужого не позарился. А нынче предлагают мне крови отведать…

Женщины сидели молча. Никто не притронулся к шурпе. Она остыла, покрылась белой корочкой сала. Остыл и чурек. Его пышные румяные диски, ещё недавно пахнувшие так ароматно и заманчиво, лежали на скатерти, точно серые тяжёлые жернова.

— Отец прав, Абадан-джан, — сказала Амангозель-эдже, — не надо нам того, что обрызгано человеческой кровью. Приятное для гиены — отрава для сокола. Примем судьбу с покорностью.

— Разве я думала о плохом! — оправдывалась Абадан. — Или в моей груди волчье сердце Бекмурад-бая? Я согласилась только ради вас, чтобы спасти вас от голодной смерти. Но и тогда я не собиралась убивать неповинных. Я подумала: пусть старуха надеется, а я тем временем накормлю моих родителей.

— Ты добрая, дочь моя, — подтвердил Аннагельды-уста, — но не стоит вместо соли лёд лизать. Как говорится, что в миску накрошишь, то и ложкой зачерпнёшь. Жили мы честно и умрём честно, если аллах смерть пошлёт. Отвези назад эту муку и всё остальное.

— Папочка, — сказала Абадан, — давай не будем пока возвращать полученное!

— Отвези, дочка!

— Послушай меня, папа. Люди, которые видели, как эту муку сгружали у нашего дома, поняли, что это я её вам привезла. Назад повезём — разговоры, догадки всякие пойдут. А зачем лишние разговоры? Давайте по-другому сделаем. Я сегодня вернусь домой, а завтра на арбе приедет ваш зять, заберёт эти мешки, а вам оставит другие.

— Не хитри, дочка! — помотал сухим, как сучок, пальцем Аннагельды-уста. — Всё равно, что свинину съешь, что баранину, купленную на деньги от продажи свинины. Не надо нам другой муки взамен этой!

— Так мы же вернём её, только немного попозже!

— Надо вернуть.

— Конечно вернём, ты в этом не сомневайся! — обрадовалась Абадан, в глубине души опасающаяся, что отец спохватится и спросит, а где она возьмёт новые два мешка муки и, если они у неё есть, то почему сразу не привезла.

Однако Аннагельды-уста не спросил, и Абадан, посидев ещё немного с родителями, отправилась домой. Занятая своими мыслями, она не сразу услыхала обращённое к ней приветствие. Повернув голову на голос, она увидела Узук, стиравшую у колодца. Абадан подошла и присела рядом на корточки.

— Как поживаешь, сестрица?

— По сравнению с другими, наверно, хорошо, — усмехнулась Узук, стряхивая с пальцев мыльную пену. — Голодная не хожу, раздетая не хожу, чего же ещё…

— Пожалуй… Как говорится, в каждом стебле есть свой сок. Кто сыт, тот и бога благодарит.

— За что благодарить-то? — сухо сказала Узук, уловив осуждение в голосе Абадан. — Не за что благодарить. В чёрный день, сестра, и трава хлебом служит.

— Чёрных дней у нас больше, чем достаточно, — вздохнула Абадан. — Только на терпение и надежда, терпеливого, говорят, ухабистая дорога ровной становится.

— Дождёшься её, ровной!

— Аллах поможет… Сын-то как, растёт?

— Растёт. Из-за него и сижу здесь, иначе бы… Маму мою видишь — как её здоровье?

— Хорошее, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить. Молодцом держится тётушка Оразсолтан.

— А других… Дурды-джана видишь?

— Тоже жив-здоров. Он теперь «себет», в город ходит.

— Что такое «себет»? — не поняла Узук.

— Так новое правительство называется, — пояснила Абадан.

Узук засмеялась.

— Придумали! Как будто другого названия нельзя было найти!

— Говорят, это правильное название. На русском языке означает советоваться. Это правительство ни к одному делу не приступает, прежде чем все посоветуются друг с другом. Я тоже сначала смеялась, когда услышала это слово, а потом мне Клычли объяснил. Сказал, что очень правильное правительство, никакой ошибки из сделает. Один не так скажет, другой поправит, третий ещё что-нибудь добавит…

Узук оглянулась по сторонам и негромко спросила:

— Берды, наверное, тоже видишь?

— Вижу, — помолчав, ответила Абадан и пощупала незаметно конец головного платка, где были завязаны полученные от Кыныш-бай два кусочка мышьяка.

— Скажи Берды, — Узук наклонилась над тазом, — скажи ему такие слова: «Белого платка давно не видно». Скажешь?

— Ладно, — поднимаясь, сказала Абадан. — Пойду я. Она не поняла смысла сказанной Узук фразы, но не каждое воркование горлицы доступно кукушке. Берды поймёт, если это его касается.

На следующий день к кибитке Аннагельды-уста подъехал один из братьев Клычли. Он снял с арбы два чувала с мукой, а из кибитки вынес мешки Кыныш-бай. Уже стемнело, и никто из соседей не видел этого.

Пустой колодец росой не наполнится

Март обещал доброе плодородное лето для хлебов. Но его надо было ещё дождаться, этого лета. Измученные, исхудавшие люди бродили по луговым выпасам, собирали съедобную траву. Корневище дикого лучка считалось лакомством. Ели всё, что можно было разжевать. В городах и селениях, расположенных вдоль железной дороги, происходили какие-то события, доходили слухи о позой власти, о каких-то Советах. Однако бедняк!! мало обращали внимания на всё, что не касалось еды.

Узук жалела голодающих бедняков. Не раз у неё тоскливо сжималось сердце при взгляде на еле ковыляющую старуху, которой по летам-то далеко было до старости, или на хмуро сосредоточенных детей, не поднимающих глаз от земли, постоянно раскапывающих какие-то кучи в надежде найти съедобное. Но что она могла сделать, чем помочь? Сама она голода не испытывала — что бы там ни было, она являлась женой бая Аманмурада. Но жизнь её, тусклая и серая, лишённая живых человеческих радостей, походила на затянутый пыльной паутиной угол, в котором шевелится что-то неразличимое глазом — то ли злой паук, то ли издыхающая муха. Она жила и не знала, зачем живёт, что ещё она ждёт от жизни, что можно ждать. Порой она задумывалась, пыталась представить будущее, но чаще всего мысли кончались сожалением, что она отвергла предложение Берды, не согласилась уйти с мим. Сына пожалела? А сына-то, маленького Довлетмурада и отобрала у неё старуха Кыныш-бай! Не хочу, сказала старая жаба, чтобы внука моего воспитывала такая женщина, — и отобрала. Теперь Узук видит своего первенца от случая к случаю, даже приласкать его не имеет права, потому что Кыныш-бай ревниво следит за каждым её жестом. И Берды уже сколько времени не показывается. Хоть бы Абадан не забыла передать ему слова о белом платке!

Абадан не забыла. Однажды Узук взглянула в сторону мазара — и не поверила своим глазам: как белая бабочка, бился на ветке одиноко стоящего дерева призывный платок.

Торопливо набросив на голову пуренджик, Узук побежала к знакомой тропинке. Вот он, арык, вдоль которого вьётся тропка к мазару, — здравствуй, милый арык! Вот стройный камыш, что умеет скрывать человеческое счастье и хранить тайны, — мир тебе, мой прекрасный камыш! А вот и кустик, где нужно свернуть в сторону, — салам алейкум, добрый зелёный кустик!

Пригнувшись, Узук быстро юркнула в еле заметный просвет среди плотной стены камыша. Боязливо оглянулась назад, отдышалась, поправила сбившийся пуренджик и осторожно пошла дальше, раздвигая руками прохладные упругие стебли. А камыш с шорохом, похожим на шёпот ободрения, подрагивал метёлками соцветий, смыкаясь за спиной молодой женщины, скрывая от недоброго глаза маленький оазис человеческой радости.

Берды уже ждал! И едва Узук увидела его, как страх, подавленность, безнадёжное отчаяние, тупая покорность судьбе — всё осталось позади. Удар молнии среди ночи не так ярко освещает предметы, как ясно увидела Узук и счастье своё и своё будущее.

Она протянула руки и встретила другие руки — единственные во всей необъятной вселенной. И два сердца устремились друг к другу, сливаясь воедино, как превращаются в сверкающую амальгаму серебро и ртуть, помещённые в один сосуд. Пусть ржавчина мира выступает на его хмуром лице, пускай зло клацает хищными зубами по тропинкам и по бездорожью жизни! Пышным садом, полным ароматов, щебета и звона родников, расцветает человеческая любовь, доброе солнце освещает её, невнятные, но волшебные сказки нашёптывает камыш…