Том Риис - Ориенталист

• Название: Ориенталист
• Автор: Том Риис
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-91103-133-6

Биографический роман американского журналиста Тома Рииса посвящен Льву Нусимбауму (1905–1942), бакинскому еврею, принявшему ислам, авантюристу и писателю, издававшему свои книги под псевдонимами Курбан Саид и Эсад-бей. Его главный роман «Али и Нино», бестселлер 1930-х годов, пережил второе рождение в 1970-е и был переведен на сорок языков мира. Однако до расследования Тома Рииса настоящее имя человека, который скрывался под стоящим на обложке книги псевдонимом Курбан Саид, оставалось неизвестным. На примере одной жизни, «исполненной тайн и опасностей», Риис описывает распад Российской империи, судьбы эмиграции в Стамбуле и Берлине, становление фашизма в Германии,

Великую депрессию в США, то есть, по сути, создает собственную версию истории первой половины XX века. Русскому читателю книга будет интересна вдвойне, поскольку касается больной темы национальной политики Российской империи в Закавказье и дает увлекательный пример жизни русского европейца, установившего свои собственные отношения с мусульманским миром и принятого этим миром за своего.

---

Когда, в конце 1920-х годов, воспоминания Льва о зверствах большевиков были впервые опубликованы, ни он сам, ни его немецкие читатели не верили, что подобное может повториться в современной европейской стране, такой, как Германия. Однако всего через три года после издания книги «Нефть и кровь на Востоке» в Берлине после нацистского переворота начались аресты, убийства и аутодафе не меньшего размаха. Гестапо — новая тайная политическая полиция нацистов — взяла ЧК в качестве образца, и ее сотрудники рьяно изучали методы и приемы работы чекистов.

Очень скоро представители ЧК явились в дом Нусимбаумов. Они сообщили Абраму Нусимбауму: ему вынесен смертный приговор «как закоренелому преступнику и кровопийце». Правда, этот приговор будет отложен на неопределенное время, если он согласится — разумеется, находясь под соответствующим контролем, — работать на благо нефтяной отрасли, «пока из рядов пролетариата не появятся опытные преемники, продолжатели его дела». Было даже упомянуто, что существует возможность заслужить своим поведением полное прощение при условии содействия в транспортировке нефтепродуктов: большевикам на самом деле было нужно как можно скорее организовать поставки на север, в Россию. Абрам согласился работать на благо нового бакинского Совета. Когда он предстал перед новым Советом директоров нефтяной отрасли, то из преступника и кровопийцы превратился в «подозрительного, однако временно незаменимого эксплуататора», каковое понижение в ранге спасло ему жизнь.

Именно в этот период, по свидетельству Льва, к ним в дом приезжал Сталин. Лев рассказал журналисту из «Нью-Йорк геральд трибьюн» в 1934 году, что именно тогда он и начал собирать материалы для биографии Сталина. «Я часто сидел напротив него. Он обычно читал какую-то глупую книжку, в которой было написано, что вскоре произойдет мировая революция». Один раз Лев, по его словам, спросил: «Неужели им недостаточно всех убийств, которые они совершили?!» На что Сталин возразил: «Ну что еще тебе нужно? Тебе же мы сохранили жизнь!»

Непонятно, можно ли этому верить, но Лев писал Пиме: «Когда Рябой жил с нами, он мне многое рассказал о моей матери. Он к тому времени уже стал важным функционером, и он рассказал мне, как мать моя когда-то помогала ему. Мы проговорили почти всю ночь».

Если Сталин и был какое-то время «покровителем» Нусимбаумов в Баку, это продолжалось совсем недолго. Предваряя методы нацистов, большевики объявили неделю «экспроприации экспроприаторов», иными словами, призывали «пробудившийся пролетариат» вторгаться в дома «буржуев» и забирать там все, что понравится. Последним оставалось лишь молча наблюдать за происходящим. Любое противодействие означало бунт против существующей власти и каралось смертью. «Пролетарии» тащили с собой изящную мебель и ковры, пищу и алкогольные напитки, белье и самовары, а также всевозможные предметы старины. Владельцы этих вещей были обязаны по первому требованию безвозмездно отдавать все, за исключением разве что личной одежды, хотя порой приходилось расставаться и с ней. Впрочем, вспоминал Лев, действительно богатые люди, люди его круга пережили это легче, чем можно было ожидать: «Владельцам нефтяных месторождений неделя грабежа показалась невинной забавой. Те, кто потерял миллионы в результате национализации нефтяной промышленности и конфискации банков, все те, кто изо дня в день жил под угрозой быть застреленными, — неужели для них были так уж важны кухонные принадлежности или какие-нибудь тарелки? Хуже всего пришлось людям среднего класса, ведь у них отбирали последнее, хотя, если разобраться, они были не богаче хорошего квалифицированного рабочего. Многие мужья тогда покончили с собой, чувствуя себя обесчещенными, поскольку в их гаремы врывались посторонние, совершенно чужие люди. В домах среднего класса гарем — это помещение, где обитает вместе с детьми жена хозяина (обычно единственная)». В гаремах небогатых мусульманских семей хранилась самая большая ценность: шелковые простыни и наволочки, которыми пользовались только члены этой семьи. Символы домашнего уюта и женской чести, эти простыни порой поглощали львиную долю скромных доходов такой семьи. Теперь же их отбирали — «ради торжества мировой революции».

Одна из таких шаек конфисковала все, что было в доме у Нусимбаумов, к чему хозяева отнеслись с полным безразличием, поскольку для них это было наименее значительным из всех постигших их несчастий. «Мы понимали, что либо большевиков прогонят и мы вновь займем подобающее нам место, либо нас расстреляют… Не исключалось также, что нам удастся бежать. Так или иначе, мы вполне могли обойтись без принадлежавшей нам мебели». После экспроприации к Нусимбаумам снова явился какой-то чекист, предъявивший бумагу, согласно которой они были обязаны очистить помещение, как он выразился, «в двадцать четыре… минуты» — это было стандартное большевистское уведомление о выселении, но чекист перепутал часы с минутами. ЧК позволила им перебраться в контору Абрама, однако и там им было разрешено занять лишь одну комнату. Впрочем, для устройства на новом месте у них уже почти не осталось личных вещей.

По словам Льва, примерно тогда был провозглашен лозунг: «Пролетариат не терпит грязи!» Всех «классовых врагов Революции» заставили мести и мыть улицы Баку. Со вкусом одетые немолодые мужчины и женщины, моющие, стоя на коленях, тротуары — подобное зрелище не раз повторялось при нацистском режиме. Жестокий террор, не снившийся никому из самых деспотичных монархов, начал постепенно принимать конкретные формы в умах тех, кто теперь оказался у кормила власти.

В результате Лев, которому было уже почти пятнадцать лет, с отцом приняли новый план действий. На этот раз они отправятся на запад, чтобы бежать по суше в Грузию, которая еще оставалась независимой. Когда они были вместе, за ними постоянно следили: предполагалось, что отец ни в коем случае не попытается бежать без сына. Поэтому они решили выбираться из города порознь. Слежка за Львом велась не так усердно, и он должен был уехать первым. Он отправится в Гянджу, древний город поблизости от грузинской границы, — там у их семьи было немало друзей и там же базировались силы азербайджанской националистической оппозиции. Через несколько месяцев после бегства сына Абрам предпримет инспекционную поездку на нефтяные месторождения за пределами Баку, в ходе ее скроется и также направится в Гянджу. Встречу они назначили у азербайджано-грузинской границы.

При первой же возможности Лев забрался в один из вагонов товарного поезда, что следовал из Баку через пустыню, — это был вагон для перевозки скота, в котором ехало немало крестьян: так он мог избежать рискованного путешествия на пассажирском поезде. Здесь, усевшись прямо на пол, будто бродяга из рассказа Стейнбека, наблюдая за проплывавшими мимо равнинами, пустынями, горами, Лев чувствовал себя как дома. Крестьяне «все, как один, проклинали коммунистов, так что у меня было ощущение, словно я оказался в компании с владельцами нефтяных месторождений». Нередко поезд, с немилосердным скрежетом тормозов, останавливался, в вагоны влезали солдаты, которые обшаривали все и вся в поисках «белых», проклиная болванов-чурок, угрожая всем, что вызовут ЧК, однако почти всегда они, как и проводники в вагонах, были пьяны.

Главное, полагал Лев, добраться до азербайджано-грузинской границы. Дальше они смогут попасть на грузовое судно и пересечь Черное море, а там уже и до Европы рукой подать! В Европе они будут в безопасности. Нефтяные месторождения остались позади, поезд шел мимо садов и полей. «Стояла весна, и могло показаться, что эта земля, родина Заратустры, еще не пострадала от красных».

Приехав в Гянджу, былую столицу Азербайджана, Лев обнаружил, что здесь процесс большевизации зашел уже довольно далеко, хотя город считался центром «националистической» деятельности. Он увидел объявления, знакомые ему по Баку, однако в целом атмосфера показалась ему иной, особенно в мусульманской части города, где на базарах люди во всеуслышание проклинали своих красных «освободителей». Это привело Льва в восторг, и, предоставленный самому себе, он почувствовал вкус к интригам и заговорам. Один торговец, его новый приятель, познакомил его с группой заговорщиков, которые решили, что важно иметь в своем кругу человека, прекрасно знающего Баку, ведь именно Баку был главной целью националистов. Поначалу Льву очень польстило, что его приняли в круг посвященных. Однако он быстро сообразил, что в этот круг принимают практически любого, и подивился тому, сколь неэффективно действовали власти: таких неуклюжих заговорщиков ничего не стоило разоблачить и ликвидировать.

Как ни удивительно, разоблачены заговорщики не были, так что начавшееся в назначенный день восстание, охватившее весь город, застало врасплох руководителей большевистских отрядов. Заговорщики получили к тому же поддержку со стороны русских беженцев — белогвардейцев, которые были рады возможности свести счеты с красными. В Гяндже красных было не так уж много, и реализовать заговор оказалось куда проще, чем, скажем, в Баку. Лев утверждал, что он лично оборонял из пулемета ключевой мост, однако его карьера военного не продлилась дольше одного дня.