Сергей Юрьенен - Словацкий консул

• Название: Словацкий консул
• Автор: Сергей Юрьенен
• Издательство: Franc-Tireur США
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 9781435729117

Сергей Юрьенен имеет все, что нужно писателю: мощную и хорошо управляемую память; выносливую, надежную, с пожизненной гарантией фантазию, конструктивно объединенную в один блок с памятью; фразу, в которую не то что с лишним словом или запятой не сунешься — из которой вздох не вычеркнешь. Он при жизни достиг покоя и света, который был обещан одним странным господином одному писателю — помните: маленький домик в саду, лампа горит в домике, все готово к ужину, и пара гуляет, приближаясь к своему жилищу.

Роман «Словацкий консул» — о судьбе отдельно взятого эмигранта, во времена Союза и после, а топографически — от «коварных коридоров МГУ» до улицы Мраза, дом 10, что в Братиславе.

---

Неосталинизм был не только в фаворе, но и на подъеме, однако Колик не унаследовал ни протекций из столичного стана Семена Бабаевского, ни ненависти к «либералам» — вообще ничего черносотенного, а в этом он подозревался за то, что выкрикнул однажды с места в Коммунистической аудитории: «Но я — не Соломоныч!»

Как бы ни толковали тот спонтанный взрыв факультетские либералы (впоследствии, как я уже отметил, почти поголовно отчисленные), дело было просто в том, что Колика заклевали Мартыновым — тем самым, сразившим на дуэли Лермонтова. Мало того что Колику достались фамилия и имя убийцы (не отчество, нет! Он не был Соломоныч/), кстати сказать, русского помещика, — вдобавок Колик родом был из тех самых мест, где в 1841 году случилась русская трагедия. Можно ли удивляться тому, что Колик стал лермонтоведом?

Одновременно он был йогом — с дружеским сочувствием наблюдавшим наши корчи в пламени страстей.

Я летал, как-то удачно попадая между падающих самолетов, сходил с ума, вступал в конфликты с родней и встревал в уличные драки с неизменно превосходящей темной силой, вырывал девушку из болота путем похищения из отчего дома, был изгоняем из общаги, снимал углы, брал «академ», чтоб заработать на столичную нашу одиссею в отделах писем тонких журналов и пытался прорваться с рассказиками в толстые. В движении был и Лавруша. Сопровождал иностранцев по Москве и в пределах им разрешенной зоны, потом махнул в Тольятти — переводить итальянцам на строительстве волжского автогиганта, откуда вернулся через год с репутацией международного ходока. Тем временем наш Колик, в свое время прибывший в столицу на пару со своей школьной любовью по имени Майка, жизнь вел размеренную и возвышался духом. Спеша медленно, опередил нас на целый курс, а заодно женился — официально! В загсе. На Леншрах теперь доживал Колик последние дни, переселяясь на свой преддипломный семестр в общагу Майкиного института, где молодоженам дали отдельную комнату. Посвящая нас в тайны их Гименея, Колик вслух предвкушал, как в уединении они с Майкой займутся чисткой чакр. Оба были йоги со старших классов — но пока еще только хатха. Теперь, в отдельной, можно будет переходить на высшие уровни. В условиях ГЗ Колик предпринял несколько попыток раджа-йоги, но все они были сорваны неугомонным соседом — за исключением, правда, одной, когда Лавруша его реально спас. В тот раз Колик столь полно растворился в Атман-Брахмане, что вряд ли вернулся бы в свою земную оболочку, когда бы не Лавруша с его первой помощью и дыханием «рот-в-рот». Интересно, что Атман — Абсолютная Божественная Суть — принял тогда почему-то образ Миши…

— Миши?

— Михаил Юрьевича. Тебе не кажется, что я на него стал похож? — и Колик замер, давая возможность сравнить его облик с тем, что мне помнилось с портретов-медальонов. — Домысли там ментик… а лучше — черкеску с газырями…

— Что за газыри?

— Ну, эти… — пальцы Колика изобразили декоративную дикость.

Современники, воспоминания которых читал я в школе, возвращались к нездоровой коже Лермонтова, приписывая его раздражительность запорам. Мне вспомнилось чье-то мнение из 19-го века: чистил бы себе кишечник, никакой трагедии бы не было. С кожей у Колика все было в порядке, но в силу предкавказской его природы она была у него светло-оливковой, так что смотрел он чистым Лермонтом.

— Да-а, — признал я… — Сходство есть.

— Вот видишь.

— А раньше было не так заметно?

— В том-то и дело…

— И чем ты это объясняешь?

Колик слегка приподнял брови, и меня продрал мистический озноб, чему способствовал и вой пурги по ту сторону окна, занавешенного одеялом… Реинкарнация?

— А к перу не тянет?

— Художество имеете в виду?

— Было бы логично, — предположил я. — По мере нарастания внешнего сходства?

— Нет. Никогда. Ни в коем случае! Пишем исключительно и только по казеннофакультетской надобности.

— Ну уж «никогда». Должно было тянуть.

— Если и тянуло, то было подавлено в зародыше.

— Генетически дуем на воду, обжегшись на молоке?

— Дело не в предках. Сами знаем, чем чревато в нашей державе сочинение поэзии и прозы.

— Но что без этого? Сосу, — с презрением сказал я, — ществование?

— Думаете, вас освободит марание бумаги? Давайте, пока я с вами, лучше разучим Шавасану.

— А это что за сана?

— «Поза трупа». Чему смеетесь, Александр Александрыч?

Мне уже была завещана панцирная койка, но Колик затягивал свой, так сказать, мальчишник. Оно и понятно: там, куда он убывал, ждала не радость новизны, а то, чего мы все панически боялись: семейная жизнь. Так что, если вдуматься, все было много драматичней, чем виделось с первого взгляда. Супруги-йоги, надраивая чакры, доживут в столице последний семестр, защитят дипломы и молодыми специалистами вернутся в свое Предкавказье, чтобы строить там совместный советский быт. Вот и все. Приключение на этом кончилось. А оно было. Творилось на глазах. Эпическая авантюра под названием «Лавруша», геройствами которого Колик жил все эти годы. Вот почему так вяло собирал он свои носки, вслух рассуждая, что носить мужчина должен только черные, все остальное — от лукавого. Затем, обессилев от непарности своих черных, прилегал на сутки с недочитанной книжкой. Одновременно слушая нас с Лаврушей. Укрепляясь в сознании правильности своей аскетично-тюремной жизненной стратегии. Наслаждаясь безумием «жертвы майи». Так он называл Лаврушу. Иллюзорные радости бытия дергали за ниточки и меня, но я был неприкасаемо запеленут в облачко общежитского мифа под названием «Портрет художника в юности», принимая страдания не тупо, а якобы с высшей целью…

В ответ на «жертву» Лавруша огрызался:

— Говорил муж Майи… Она что, Львовна у тебя по батюшке?

— Тиграновна.

— Видишь? Жертва, Колик, ты… Прожить пять лет в здании, где прописано сто две страны, — и ни одной не трахнуть?..

— А ты теперь трахаешь странами?

Лавруша прищурил глаз и ловко вдел нитку в игольное ушко.

— «Жизнь хороша еще и тем, что можно путешествовать». Прочел на Мор-вокзале в Сочи…

— Мудрец познает мир, не выходя со двора.

И Колик бросал взгляд на меня.

Несмотря на мое уклонение от Шавасаны, в нашем эфемерном треугольнике намечалась двусторонняя связь.

Впрочем, и до того земелю своего Колик за глаза называл исключительно кличками — всякий раз новыми: Спящий Красавец, Святогор, Яйца-По-Пуду-Работать-Не-Буду, Синьор Кундалини. Остановился на не сразу понятной: Вечнозеленый.

Причем, в лестной форме:

— Что там наш Вечный? На кого наточил карандаши?

На заднем плане Колик, надев для тепла пальто, в котором выглядел персонажем рассказа «Убийцы» (Хемингуэя), сортировал свои конспекты, тогда как я, сидя на его «батуте», который по прямому назначению он здесь ни разу не использовал, вел беседу с одной заочницей, заглянувшей к Лавруше, но обнаружившей меня — проявившего галантность. Ладная светло-русая волжанка. Вся в черном. Свитер, юбка и шерстяные чулки. Губы намазаны, но только от мороза — вазелином. Фривольности с моей стороны не проявлялось никакой. Строг, отвлечен. Разве что не смог не напомнить о существовании запретного романа «В круге первом»: волжанка писала курсовую по Данте Алигьери, но путала содомитов (круг VII) со сладострастниками, наказанными почему-то даже меньше, чем чревоугодники: всего-навсего кругом II.

Колик, которому наша беседа почему-то не очень нравилось, хлопал тем временем подвижными частями секретера. Высыпал в свой разъятый портфель гремучее содержимое ящичков. Сновал между мной и девушкой в своем черном пальто. Наконец подобрал полы, сел на корточки и потревожил собеседницу. Натягивая подол, заочница подняла сомкнутые ноги, из-под которых был вытащен чемодан Лавруши. Что меня слегка удивило — а впрочем, ведь земели. Заглаживая юбку, волжанка продолжала перечислять пороки и круги, когда Колик перебил ее, протягивая мне мою «Суть дела» со словами: «В целом ничего, но вызывает сомнения один момент…»

«Момент» Колик заложил пальцем, взамен которого я вставил свой. Сюрприз едва не выпорхнул наружу, но я успел поймать и распластать на странице фото. Черно-белый глянец. Голая девица. В той же позе, что сидящая передо мной волжанка. На таком же эмгэушном диване. Н-нет? Я не поверил своим глазам, но это была именно она. Сидящая в свитере, под которым у нее на фото все было голо, как в той песне. Равно как под юбкой, которую она тянула на колени, переводя глаза с насупленного Колика на меня и, видимо, чувствуя недоброе, хотя заподозрить, конечно, не могла того, что явлена нам сразу в двух ипостасях.

— Момент истины. Сан Саныч…

— Вы так полагаете?

— А давайте призовем на помощь нашу милую гостью.