Виталий Закруткин - Сотворение мира

• Название: Сотворение мира
• Автор: Виталий Закруткин
• Издательство: Военное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1986

Заключительные главы романа «Сотворение мира». Дети тех, кто сражался на фронтах гражданской войны, принимал участие в становлении Советской власти, ведут борьбу против немецких оккупантов, отстаивая честь и независимость социалистической Родины. Автор ярко раскрывает боевые и нравственные качества советских воинов.

Книга рассчитана на массового читателя.

---

— Разгромив Францию и Англию, мы обеспечим себе тыл для наступления на Россию. Там, на заселенной славянами русской равнине, я установлю свой порядок. Если на Западе среди многих тысяч людей, уважающих священное право собственности, у национал-социалистской партии есть тысячи сторонников, которые из страха перед коммунизмом помогут Германии, то в большевистской России на это надеяться нельзя. Виселицы, расстрелы, уничтожение сел и городов — я все это применю против русских!..

Странные чувства одолевали Юргена Рауха. В России, той самой стране, о которой с такой ненавистью говорил сейчас Гитлер, он, подполковник вермахта Юрген Раух, родился. Там, в неприметной деревушке Огнищанке, он рос, вместе с огнищанскими мальчишками воровал яблоки в собственном саду, наслаждался утренними зорями и перекличкой горлиц. Там вместе с отцовскими работниками водил в ночное коней; под рождество ходил с ребятами христославить, и впереди ребят плыла под темным небом сделанная их руками звезда с озаренной восковой свечой пещерой-вертепом, с деревянными ясельками и куколкой младенца Христа, и так хорошо поскрипывал тогда под ногами снег и торжественно звучали мальчишеские голоса. И на душе у всех было светло и радостно…

Там, в деревне Огнищанке, Юрген Раух знал всех жителей от мала до велика. Ему казалось тогда, что он на всю жизнь привязался к этим простым людям-труженикам, русским земледельцам, которые уважали его отца, небогатого помещика Франца Рауха, почтительно называли его Францем Ивановичем. Поступив в Московский университет и готовясь стать археологом, Юрген скучал по Огнищанке, а больше всего по Гане, белокурой, голубоглазой дочери всегда хмурого мужика Кондрата Лубяного. Какими чистыми были Ганины глаза, как душевно пела она протяжные русские песни на деревенских посиделках и как завидовали ей огнищанские девчата, когда узнали, что «ухажером» ее стал сам «паныч» Юрка Раух!

И вдруг революция! Всколыхнулась, забурлила вся Россия. Виселицы, расстрелы, сыпной тиф, чуть ли не еженедельная смена властей и флагов. Пулеметные тачанки, всадники на взмыленных конях, жаркие бои, грозная песня о разрушении мира насилия, о псах и палачах, которых надо смести с лица земли…

До сознания Юргена Рауха обрывками сейчас доходили слова Гитлера о необходимости увеличить производство синтетического бензина, каких-то смол, отравляющих веществ. Он слышал короткие фразы тестя о кредитах, о нехватке рабочих рук, и чувство тревоги одолевало его. Он словно наяву увидел огнищанского большевика Илью Длугача, который восемнадцать лет тому назад появился в доме Раухов с толпой разъяренных мужиков и спокойно сказал побледневшему хозяину:

— Господство ваше кончилось, гражданин Раух. Собирайте домашнее барахло, уезжайте в свою Германию. А земля ваша, и волы, и кони, и дом, и все службы, и все машины стали нашими, крестьянскими. Так что прощевайте!

В голосе большевика Длугача, в напряженно спокойном выражении его лица было столько неприкрытой ненависти, что Юрген сжался тогда от страха и от сознания своего бессилия. Больше всего напугало его то, что такое же выражение ненависти и презрения он увидел на лицах всех огнища неких мужиков, которые еще совсем недавно называли старого Рауха Францем Ивановичем и кланялись при встрече с ним, а теперь стояли в доме Раухов безжалостные и откровенно враждебные…

Вспомнил Юрген и унизительный день отъезда из Огнищанки, и провонявшие карболкой вокзалы, и мрачное молчание отца, всю дорогу прижимавшего к животу коробку от леденцов с надписью «Жорж Борман», в которой наспех было уложено все, что осталось у Раухов, — десяток ценных колец, перстней и браслетов, золотые крышки от старых часов…

Сейчас, слушая Гитлера, Юрген Раух как бы наяву увидел грядущий день своего возвращения в Огнищанку. Нет, он, конечно, не унизит себя гнусной, варварской местью. Он не станет карать ни коммуниста Илью Длугача, ни его подпевал. Это ниже его достоинства. Он приедет в родную деревню с Ингеборг, покажет ей разоренное большевиками гнездо его предков, постоит у могилы деда…

А эти люди — Илья Длугач, Николай Комлев, Демид Плахотин — те самые, которые выдворили из огнищанского поместья старого доброго Франца Рауха, — разве у Юргена поднимется на них рука? Нет, нет! Ему будет достаточно того, что с приходом немецкой армии в Россию жизнь огнищан будет в его руках и он, Юрген Раух, вправе будет казнить их или миловать. Но он не станет казнить людей, каждого из которых с первых дней детства называл «дедом» или «дядей» или по имени-отчеству, вежливо здоровался с ними при встрече, играл и по-мальчишески дрался с их детьми, своими сверстниками. Нет, он, вернувшийся в Огнищанку Юрген Раух, не прикажет солдатам вздернуть своих земляков на виселицы или расстрелять у опушки леса. Он только заставит огнищан денно и нощно работать, чтобы поместье Раухов было полностью восстановлено, чтобы было посажено каждое дерево вместо истребленных в парке, чтобы вновь ржали лошади в обширных конюшнях, а в воловнях призывно мычали выхоленные, откормленные волы…

Туда, в далекую Огнищанку, Юрген будет приезжать с любимой женой, чтобы вместе с Ингеборг отдохнуть в стране его детства. После победы они летом будут жить в Богемии, там, где когда-то великий старец Гёте пропел свою лебединую песню любви, или в Ницце, на берегу лазурного моря, ведь перед ними откроются все самые лучшие курорты мира. Ну а зимой Юрген будет увозить Ингеборг в Огнищанку, чтобы слушать тишину и наслаждаться уединением и покоем.

Он взглянул на жену и вдруг ужаснулся, увидев выражение лица Ингеборг. В ее странно посветлевших, устремленных на Гитлера глазах застыла холодная жестокость. Тонкие, тронутые помадой губы искривились в хищном оскале, обнажив ровный ряд сверкающих золотыми коронками зубов. Слушая Гитлера, подавшись к нему всем телом, она словно хотела соскочить с низкого, мягкого кресла и мгновенно лететь туда, куда прикажет этот одержимый навязчивой идеей человек, чтобы карать всех, кто помешает ему, безжалостно пытать их, расстреливать, устранять врагов фюрера всеми способами. Руки Ингеборг с острыми, покрытыми нежно-розовым лаком ногтями дрожали, побледневшие щеки дергались в нервном тике, и вся она стала до безобразия некрасивой, вызывающей страх и отвращение.

Доктор Курбах не обращал на дочь никакого внимания. Он молча курил сигару, пуская замысловатые кольца дыма. Геринг задумчиво вертел в толстых, унизанных перстнями пальцах наполненную коньяком хрустальную рюмку. А Гитлер хриплым голосом продолжал свою речь, которая, как казалось Юргену, никогда не кончится.

До слуха Юргена как будто издалека доносились слова о «великой миссии немецкого народа», об «избранности и величии германской расы», о необходимости завоевать для Германии «жизненное пространство», слышались проклятия в адрес большевистской России. Юрген понимал, что все это говорится для его тестя доктора Курбаха, но сам он почти не слушал Гитлера, его сжимало чувство страха, которое он тщетно пытался подавить в себе.

Впервые за многие годы в душе Юргена Рауха шевельнулось сомнение. Он подумал о том, что Гитлер готовится объявить войну всему миру, сотням миллионов людей, большинство которых, если до конца понять устремленную в будущее мысль фюрера, подлежало физическому уничтожению, принудительной стерилизации, пожизненному заключению в тюрьмах и концентрационных лагерях, было обречено на рабский труд и массовое переселение в самые бесплодные места земного шара, чтобы освободить земли для немецких повелителей-колонистов. «Но разве люди смирятся с этим? — в страхе подумал Юрген. — Разве не поднимутся они все, чтобы раздавить, испепелить Германию?» Думая об этом, он еще гордился своей причастностью к великому делу национал-социализма, еще восторгался планами фюрера, но червь сомнения уже грыз его, и он тотчас же устыдился и подавил в себе невольный страх…

Гитлер отпустил своих гостей перед вечером.

Доктор Курбах, поглядывая в зеркало на дочь и зятя, молчал. Был он задумчив, автомобиль вел медленно. Молчал и Юрген. Только Ингеборг говорила возбужденно:

— Конечно, фюрер примитивный фанатик, я не отрекаюсь от своего мнения. Но какая в нем сила, какая убежденность! Он заражает своей волей, гипнотизирует, и я готова идти за ним куда угодно. Это потрясающе. Перед такими людьми надо преклоняться. Подумать только: кажется, еще совсем недавно он звал за собой жалкую кучку случайных слушателей в какой-нибудь захудалой пивной, а сейчас ведет в будущее всю страну. И в какое будущее! Весь мир дрогнет, когда узнает о наших планах…

Восторженные слова жены доносились до Юргена словно откуда-то издалека, он не вникал в их смысл, но тоже думал о Гитлере, о том, что Германия в ближайшее время начнет большую войну, в которой он, изгнанный из России, разоренный большевиками помещик, подполковник вермахта Юрген Раух, должен будет занять свое место и, несмотря на сомнения, страхи, несмотря на непонятную, необъяснимую в его положении жалость к русским, главным образом к его землякам-огнищанам, должен будет беспрекословно выполнять все приказы командования: карать, казнить, убивать, отбирать у людей имущество, тысячами заключать их в концлагеря, то есть делать все то, к чему призывает одержимый «великой идеей» Адольф Гитлер.