Айзек Марион - Новый голод

• Название: Новый голод
• Автор: Айзек Марион
• Жанр: Любовно-фантастические романы

Приквел Айзека Мариона «The New Hunger» («Новый голод») в переводе на русский язык! Речь идёт о жизни Норы, Р, М и Джули до событий «Тепла наших тел».

---

— Ну, хоть никакой рекламы нет, — говорит Джули, ожидая громкий смех от остроумной шутки.

Мать слегка улыбается.

— Мне бы хотелось услышать рекламу. Я бы весь день только ее слушала, если бы это означало, что где—то есть люди, которые занимаются изготовлением и продажей вещей.

— Даже ту рекламу таблеток для самоубийства?

— Особенно ту.

Джули не понимает этого комментария, но у нее возникает чувство холода в груди. Она смотрит в сторону матери.

— Продолжается ли жизнь после того, как исчезают острые ощущения? – говорит мать с горькой ухмылкой. – Становятся ли сны, в которых ты умираешь, лучшим, что с тобой может приключиться?

Джули начинает переключать станции, ища что—нибудь, чтобы сменить тему.

— Стучишь, стучишь, стучишь в двери Рая. Потому что только хорошие люди умирают молодыми.

Каждая станция шумит по—своему. Белый шум, коричневый шум, голубой шум. Потом она останавливается на 90,3, и ухмылка матери исчезает.

— Мама! – визжит Джули. Впервые за пять с лишним тысяч километров на радио звучит музыка.

— Это же та песня! – говорит Джули.

Старая. Что—то из конца девяностых, задолго до того, как поп—музыка стала напоминать звуковые дорожки к фильмам ужасов. Джули никогда особенно не нравилась эта песня, но мама застыла, слушая, как песня пробивается через облака помех.

«Трогаются с места и замирают… Взлетают и садятся… Нет более пустого чувства…»

Мать Джули смотрит на радио так, словно певец сидит внутри. Ее глаза начинают блестеть.

«Пол рушится, проваливается… Трясется… Но однажды я отращу себе крылья… С помощью химической реакции…»

Песня заканчивается веселой ироничной партией гитары, и в тишине раздается мягкий молодой женский голос, прерываемый помехами.

— Это К.И.КС.Пи, девяносто и три, Сиэтл. Музыка прекрасно подходит для того, чтобы сбиться в кучу со своими близкими в ожидании смерти.

К удивлению Джули, мать расхохоталась. Она вытирает слезы и улыбается дочери, и та улыбается в ответ в два раза шире. Обе поворачиваются к радио.

— Если вы уже некоторое время слушаете нас, прошу прощения за повтор. Обычно мы стараемся разнообразить эфир, но наши двери были выбиты, пока я записываю это, и у меня мало времени, чтобы собрать плейлист…

Улыбка матери стала натянутой.

— Но все равно, если вы это слышите, значит, оборудование они не разломали, так что наслаждайтесь повторами, пока не кончится электричество. Считайте, что это последнее наше обращение к вам перед большим перерывом. Мне очень жаль, Сиэтл. Америка. Мир. Мы знали, что это не может продолжаться.

Мать Джули ударила по кнопке выключения радио и откинулась в кресле. Ее улыбка исчезла без следа.

— Мама? – тихо сказала Джули.

Мать не отвечает и не реагирует. Ее пустые, как у трупа, влажные глаза рассматривают потолок. Джули чувствует, как ужас скручивает живот. Она выходит из грузовика.

Отец по—прежнему обследует окружающую местность с оружием наготове. Мать рассказывала ей истории о тех временах, когда они были молодыми и безбашенными. Как они встретились в самолете, в очереди в туалет, как он выкрал ее у друзей в аэропорту и поехал показывать Бруклин, как они прятались в своей крошечной квартирке и, в течение нескольких дней, слушали музыку, пили вино, философствовали и разговаривали о том, ради чего готовы бороться. Она знает, что отец изменился, когда изменился мир. Приспособился выживать. И небольшая ее часть – нежная, кровоточащая, столько лет мучимая и разбитая – начинает завидовать ему.

Она блуждает в деревьях, окружающих парковку. Надевает наушники и жмет «плей» на айподе, найденном на мертвой девушке где—то в Пенсильвании. На этом помятом, треснутом устройстве есть песня, которую она включает в те моменты, когда ей нужно напоминание, что мир все еще существует. Что ее семья не одинока.

Песня называется «Для Ханны». О группе она никогда не слышала, да и песня не особенно хороша. Любимой ее делает дата, указанная в файле. Это самая крайняя дата, которую она видела на песнях, как минимум, за последние два года. Все остальные песни ее коллекции выпущены тогда, когда остатки музыкальной индустрии еще функционировали, печатались деньги и производились товары, на которые можно было их потратить. Она верила, что эта песня – баллада, неуклюже сыгранная на расстроенной гитаре – является последней песней, записанной в расцвете цивилизации.

«Ты слышишь меня? – начинается песня. – Подними глаза…»

Она стоит на краю леса, вслушиваясь в красоту немелодичного, унылого тенора певца, и шепотом подпевает, глядя в темноту.

Высокий человек наблюдает за девушкой. Он стоит совершенно неподвижно, глядя на нее через проем в кустах, и, хотя она так близко, что он может разглядеть веснушки у нее на ушах, она его не замечает.

Кто она?

Она не такая, как он. Меньше, мягче – да, он знает, что она женского пола, — но в ней еще что—то. Фундаментальный контраст, не имеющий ничего общего с ее физической формой. Нечто эфемерное, чего он не может объяснить.

Зверь знает, что это. Это приводит его в экстаз. Облако призрачных рук роится вокруг девушки, ласкает ее лицо и шепчет человеку:

«Вот. Вот. Вот».

Человек не понимает. Он чувствует, как его пустота стремится к ней, разъяренный заключенный бьется о стенки его живота, но человек не двигается.

«Что? — спрашивает он. – Что ты хочешь?»

«ЭТО».

Его нога отрывается от земли. Левая нога – вверх, вперед…

«Подними глаза… подними глаза…»

Он останавливается. Из уст девушки вырывается невероятный звук. Он слышал похожие звуки в своей голове – слова – но они всегда были короткими и тупыми, лишенными эмоций, как стук тяжелых ботинок по асфальту. Этот звук удивителен, он иной.

— Облака расступаются… Окно открыто… Есть ли у тебя пара крыльев?..

Это не просто слова. Они гнутся и растягиваются таким образом, что это возвышает их смысл, вкладывая в них что—то большее, чем просто информацию. Он чувствует, как на волосы затылке встают дыбом.

«ВОЗЬМИ! – настаивает зверь, яростно рыча. – НАСЫТИСЬ!»

«Не сейчас, — человек отходит назад. – Я хочу увидеть, что будет, если…»

Он открывает рот, и выдыхает воздух. Издает резкий гул, как велосипедный рожок. Ему хочется покраснеть, но его кровь слишком остыла.

Девушка замолкает. Она вытаскивает наушники и, широко раскрыв глаза, осматривает деревья.

— Папа? – говорит она, пятясь.

Высокий человек начинает приближаться к ней, но внезапно рядом с ней появляется другой мужчина, который держит ружье.

— Что случилось? – этот мужчина намного выше, и разговаривает он совсем другим голосом, грубым и менее гибким, больше похожим на мысли высокого человека.

— Ничего, — говорит девушка. – Мне показалось, что я что—то слышала.

Звук ее особенных слов – пения – звенит в голове высокого мужчины, нежно дразня человечка без слуха, живущего там.

Они словно говорят: «Давай. Попробуй еще сильнее». Но человечек в его голове отступает от голоса девушки, когда он отшатывается от ружья ее отца.

Он рад, что у него есть информация в голове, а не чувства. Он гордится собой, ведь он знает, что делать. Зверь протестующе кричит, когда человек заползает обратно в лес, но человек отгоняет зверя. Когда он оказывается на безопасном расстоянии, снова в душной темноте леса, зверь, наконец, сдается. Облако рук удрученно обмякает, а затем медленно плывет прочь, в обратном направлении.

«Скоро», — рычит оно ему, и, хотя человек не уверен, что согласен, он кивает:

«Скоро».

Нора находится в Вашингтоне, округ Колумбия, в общественном центре, у нее с командой тренировка по волейболу.

Удар. Мяч. Подача.

Она сумела все свести к этому. Когда ее школу сжигают, когда солдат зажимает ее в углу темной комнаты, когда она находит родителей на полу с трубкой и порошком, смеющихся и адски орущих, она приходит сюда. Она надевает шорты. Она бьет по блестящему белому мячу снова и снова, и пока она здесь, мяч – это все, о чем она должна думать. О том, как удержать его в воздухе.

Общественный центр находится в месте, которое не сильно изменилось после переворота. Те же столы для пинг—понга, запятнанная мебель, автоматы с закуской и такие важные бесплатные дозаторы с презервативами – все такое знакомое, даже усталые лица школьных волонтеров. Не потому, что это место было как—то особенно защищено от упадка, а потому, что оно уже было на дне, прежде чем все началось. Здесь ничего не изменится, пока не начнет разрушаться дно. Пока президент не появится на ТВ, чтобы пожелать в последний раз спокойной ночи и удачи, давая возможность каждому начать копаться в отбросах в темноте.

— Девочки! – сотрудница общественного центра перекрикивает писк кроссовок. Все останавливаются и смотрят на нее. – Вы должны это видеть.