Петер Маргинтер - Барон и рыбы

• Название: Барон и рыбы
• Автор: Петер Маргинтер
• Издательство: Фантакт
• Жанр: Современная проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-85976-050-7

Петер Маргинтер (р. 1934) — один из наиболее читаемых современных австрийских писателей. На русском языке публикуется впервые.

Причудливый круговорот событий и приключений, в который попадают герои романа «Барон и рыбы», столкновение реального и гротескно-фантастического, примиренных иронией автора (ощутимой уже в названии книги), вероятно, напомнят русскому читателю произведения Гофмана или Людвига Тика.

---

— Благодарю, Айбель, — прошептал барон.

Тогда Симон занялся Пепи и освободил его из ножек сиденья. Вместе они предприняли рискованную попытку распутать канаты и привести гондолу в горизонтальное положение. Симон прищемил большой палец, а Пепи чуть не вывалился. Диригатор жалко болтался у них над головами как ненужная латунная финтифлюшка и показывал стальной стрелкой, служившей для указания курса на градуированной шкале, на камбуз, из-под дверцы которого ползла клейкая смесь апельсинового джема с соусом камберленд.

Больше всего Симона беспокоил холод, коловший сквозь мокрую одежду жгучими иглами. Облака, в которых они летели, покрыли канаты и металлические детали гондолы серебристым пухом, ледяной плесенью, выпускавшей нежные ломкие иголочки, отклоняемые бурей к югу. Кое-где успели вырасти тонкие сосульки.

С помощью Пепи Симон протиснулся к одеялам и спальным мешкам. В нижней части гондолы, над бароном, они устроили импровизированный навес, забрались под его защитой в почти сухие мешки и разожгли посередине примус. Затем униженно сдались на милость стихий, по-прежнему пребывавших в дурном расположении духа. Положение было каким угодно, только не приятным, но усталость и относительная безопасность после кошмара последних часов, а к тому же изрядное количество виски (в поисках примуса Пепи обнаружил три бутылки) очень скоро позволили им забыться сном. Одеяла над ними превратились в твердую ледяную крышу.

***

В полной неизвестности относительно того, как долго они, засыпая, прикладываясь к бутылке и снова засыпая, следовали за бурей и облаками, барон вытащил наконец часы. Они, правда, тикали, но маленькая стрелка отломалась и болталась в жилетном кармане вместе с осколками часового стекла. Барон добрался до зарешеченного проема, который Симон завесил одеялом, проделал щелку и выглянул. В некотором отдалении он увидел снежные вершины, полускрытые туманом и ослепительно сверкающие на солнце. Он поспешно разбудил Симона и Пепи. Они выбрались из мешков и отогнули скрипящую от мороза крышу.

Баллон парил над склонами могучих гор. Судя по направлению ветра, они решили, что перевалили оставшуюся позади седловину меж двух отвесных утесов. Прямо под ними тянулись серые осыпи, дальше впереди виднелись зеленые лесистые холмы, а тоненькая ниточка воды вилась вокруг белых кубиков лежащего в котловине приветливого городка. Швейцария, Италия, а то, чего доброго, и Австрия? В юности с отцом — страстным альпинистом — барону довелось совершить восхождение на многие горы, но необычный ракурс и полная неизвестность касательно того, на какую широту и долготу их зашвырнуло грозой, позволили ему лишь предположить, что они находятся где-то в районе долины Аосты. Он дернул веревку, привязанную к вентилю баллона. Газ начал с шипением вытекать, и круглая оболочка сморщилась. Чем ближе была земля, тем становилось теплее. Лед растаял, одеяла стали мягкими, от одежды повалил пар.

— Полагаю, мы приземлимся у подножья холма. Та маленькая лужайка выглядит весьма заманчиво… — произнес барон.

— О, лужайка! — вскричал Симон. — Нет ничего лучше лужаек.

Похвала барона не заставила себя ждать.

— Вы, правда, иногда засыпаете не вовремя, но с этой вашей привычкой я уже освоился. Бодрствовать, когда в том нет особой необходимости — добродетель второго сорта, годная в лучшем случае, чтобы нравиться скучным знакомым. Вы вели себя как подобает человеку поистине благородному: мужественно и осмотрительно. Я никогда не забуду вашей помощи в затруднительном положении. Если бы у меня был сын, я хотел бы, чтобы он был таким!

Симон скромно отнекивался и сказал, что был заинтересован в собственном спасении по крайней мере не меньше, чем в спасении хозяина и их чернокожего спутника.

— Что ничуть не умаляет ваших заслуг, — ответил на это барон. — Надеюсь, что мне представится случай должным образом отблагодарить вас.

Когда шар наконец достиг лужайки и гондола мягко опустилась на ковер цветущих трав, Пепи расплакался от радости. Газ еще некоторое время вяло шипел, оболочка устало моталась туда-сюда, потом, шурша шелком, упала на ореховый куст, подобно снятому маскарадному костюму, едва напоминая об отшумевшем пестром карнавале, которому можно уподобить самый жестокий ураган из отмеченных за последние десять лет метеостанциями Люттиха, Реймса, Парижа, По и Андорры. Аэронавты с облегчением обнялись.

— По-моему, Пепи, тебе следует облобызать землю, — заметил барон. — Город, вероятно, за тем холмом.

Пантикоза, лежащая на южном склоне Пиренеев приблизительно на 42°75 северной широты в непосредственной близости от Гринвичского меридиана, со времен завоевания Иберии{73} Римом с переменным успехом пользуется славой курорта. Конечно, источники-то постоянны и полноводны, но у всякого курорта бывают как хорошие, так и плохие времена, да и тяга к воде и чистоте не всегда постоянна. Таким образом, отношение к грязи косвенно определяет судьбы курортов, поскольку те больные, что не моются, невысокого мнения о лечении водами и ваннами. К тому же в описываемое время Пантикоза пала жертвой явления европейского масштаба: полувековая безудержная тяга к путешествиям сменилась эпохой задумчивой оседлости, распространявшейся почти как эпидемия и опустошавшей сезон за сезоном популярнейшие летние и зимние курорты. Где веселые караваны битком набитых автомобилей, где шумные пестрые толпы, наполнявшие железнодорожные составы? Директора бюро путешествий с неухоженными бородками а ля Менжу{74} просят подаяния на папертях, по всему континенту кочуют наподобие цыган оравы безработных официантов, портье, гидов и барменш, сорванных с места непредвиденным отсутствием клиентов. Эти несчастные, бездомные и безрадостные орды задают властям тяжелые задачи. В видах общего блага и с большими затратами их обучают старым добрым ремеслам лудильщиков, паяльщиков, разносчиков и точильщиков, но резервы рабочей силы существенно превышают потребности в ней. Большим успехом увенчались попытки в области культуры. Организовывались передвижные театры, бродячим музыкантам и шарманщикам предоставлялись солидные кредиты на приобретение инструментов и обезьянок, чем и был достигнут, правда, не новый расцвет, но все же многообещающий подъем бродячих кукольников, полек и уличного пения. Но, невзирая ни на что, облегчение пришло незначительное. Паразиты туристического промысла превратились в парий, а каста сих отверженных стала недовольной, вороватой и неконтролируемой стихией. Все прочие сидели по домам, возделывали свой сад и переговаривались с соседями через забор. Лишь британцы по-прежнему обнаруживали известную, хотя и существенно уменьшившуюся, тягу к перемене мест, а чтобы противостоять подозрительному глазенью местных, сбивались в большие стаи и поддерживали слабо теплящуюся жизнь нескольких респектабельных морских курортов на побережье Северного моря и Атлантики, а также популярнейших климатических курортов Швейцарии. На каждом шагу можно было наткнуться на запущенные отели-люкс, ржавеющие автобусы, заросшие вьюнками опоры фуникулеров и подъемников и купальни, медленно погружающиеся в воду. Перед домами отдыха для железнодорожников сидят и стоят игроки в тарок{75} и шары. Им-то хорошо, они хоть и не нужны, но, будучи подлежащими увольнению государственными служащими, все же избежали печальной участи всех прочих. Продавцы открыток и сувениров влачат жалкое существование, сидя по домам, или торгуют в своих лавках птицами, овощами да конфетами. Это была международная катастрофа в Масштабах континента.

Конечно же, кому-то случалось и путешествовать, ведь никогда не переведутся поводы и случаи, заставляющие человека покидать родные пределы. Были негоцианты, сопровождающие свои товары, студенты, едущие в университеты, родственники, спешащие на семейное торжество или за наследством, больные, направляющиеся к святым местам или известному врачу, подмастерья, меняющие мастера, и даже чудаки, стремящиеся посмотреть какую-нибудь достопримечательность: пейзаж, знаменитое произведение искусства или город Рим. Но чтó это в сравнении с толпами имевших деньги и желавших их истратить, прежде заполнявшими любой закоулок, где было на что поглазеть, но прежде всего — путешествовавших ради самого путешествия? Исчезла тяга к перемене мест, пьянившая glebae adscripti[14] минувших веков. Путешествующий для собственного удовольствия считался теперь беспутным или чокнутым.

Пантикоза, именуемая на некоторых картах также Бальнеарио де Пантикоза, перенесла туристический крах почти без потерь. Несмотря на бесчисленные целебные ключи и источники, бьющие в самой Пантикозе и вокруг нее, она лежала в стороне от туристического потока, и его обмеление лишь слегка ее коснулось. Скоропалительно построенный в помпезном стиле «Фениче»{76} театр время от времени еще предлагал местным жителям за умеренную плату сносные постановки, если какая-нибудь труппа забредала в уединенную долину, а в великолепном кафе «Поющая рыба» вместо беседы раздавалось жужжание мух над несколькими почтенными старцами, читающими последний номер местной газеты, мадридские газеты за минувший месяц, прошлогоднюю «Фигаро»{77} да полдюжины древних, зачитанных до дыр номеров «Панча»{78}. Жизнь стала скромнее, но она шла дальше.