Томас (Пауль Томас) Манн - Ранние новеллы [Frühe Erzählungen]

• Название: Ранние новеллы [Frühe Erzählungen]
• Автор: Томас (Пауль Томас) Манн
• Издательство: АСТ: Астрель
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-066995-0

Жемчужины стиля, который писатель оттачивал в «малой» прозе, чтобы впоследствии целиком и полностью раскрыть в своих масштабных романах. Однако каждая из этих новелл — не просто изумительная по красоте «проба пера», а произведение, совершенное не только стилистически, но и сюжетно. Легендарные «Тонио Крегер», «Тристан» и «Смерть в Венеции». До сих пор поражающий нонконформизмом «Как подрались Яппе с До Эскобаром». Интеллектуальные, мрачно ироничные «Кровь Вельсунгов» и «Маленький господин Фридеман». И другие новеллы — бесконечно разнообразные по жанру и манере исполнения, однако носящий черты неподражаемого «манновского» таланта.

---

Лоренцо (сдерживает улыбку). Вы боитесь? Не стоит. Не беспокойтесь. Я далек от мысли предательски коснуться выдающегося человека. Разве я Малатеста или Бальони? Вы несправедливы ко мне, если держите за им подобного. Я не дикарь, имею страх Божий. И ценю вашу жизнь, деяния не меньше вашей паствы и общины. Неужто я не могу за это попросить вас и меня оценивать справедливо, по заслугам?

Приор. Что вы имеете мне сказать?

Лоренцо. О… ну, кое-что я уже сказал. Однако вы раздражены. У вас к тому же страдальческий, изможденный вид. Я не ошибаюсь. Тут у меня глаз остер. (С искренним участием.) Вам нехорошо?

Приор. Я проповедовал сегодня в соборе. После занемог. Слег в постель. И поднялся только по вашему зову.

Лоренцо. По моему… совершенно верно. Мне очень жаль. Так ваши труды столь изнуряют вас?

Приор. Моя жизнь — мука. Лихорадка, дизентерия, беспрестанная мыслительная работа на благо этого города так ослабили мои жизненные органы, что я не в силах перенести и малейшего недомогания.

Лоренцо. Боже мой, вам нужно поберечь себя, вам нужен покой.

Приор (презрительно). Мне нет покоя. Покой имеют те многие, кто не имеет миссии. Им легко!.. Внутренний огонь горит в моих членах и гонит меня на кафедру.

Лоренцо. Внутренний огонь… Я знаю, знаю! Мне ведом этот жар. Я называл его демоном, волей, хмелем, но он безымянен. Он — безумие того, кто жертвует собою неведомому богу. Такой презирает жительствующих низко, размеренно и повергает их в изумление, избирая бешеную, короткую, глубокую жизнь вместо их долгой, боязливо-жалкой…

Приор. Избирая? Я ничего не избирал. Господь призвал меня к величию и боли, а я повиновался.

Лоренцо. Господь или страсть? Ах, падре, мы понимаем друг друга! Мы поймем друг друга!

Приор. Мы? Мы с вами? Вы кощунствуете. Для чего вы послали за священником? Вы ходили во зле всю жизнь.

Лоренцо. Что вы называете злом?

Приор. Все то, что против духа, — как в нас, так и вокруг.

Лоренцо. Против духа… Я с удовольствием слежу за вашей мыслью. Я призвал вас, чтобы выслушать. Прошу вас, брат, поверьте в мою добрую волю! Если бы вы любезно сообщили мне, что для вас есть дух?

Приор. Сила, Лоренцо Великолепный, что стремится к чистоте и миру.

Лоренцо. Звучит нежно и мощно. И все же… почему мне жутко? Но не важно, я слушаю вас. Вы сказали, в нас самих? Значит, и в вас тоже? Вы тоже боретесь с самим собой?

Приор. Я рожден женщиной. Безгрешной плоти не существует. Грех надобно познать, почувствовать, понять, дабы возненавидеть. Ангелы не ведают ненависти ко греху, они невежды. Бывали часы, когда я восставал против иерархии духов. Мне казалось, я выше ангелов.

Лоренцо (единственный раз с легкой иронией). Вопрос столь смелый и интригующий, что достоин быть поставленным вами. Но вопрос, дорогой брат, который касается одного вас и который потому позвольте на сегодня оставить нерешенным. Понимаете ли, я болен, сердце мне стиснул страх — я не скрываю от вас этого, — страх за мир, за себя, откуда мне знать, за истину… Я искал утешения у своих платоников, своих художников — и не нашел. Почему не нашел? Потому что они все не такие, как я. Они восхищаются мной, может, любят и ничего-то обо мне не знают. Придворные, ораторы, дети — что мне с них? Понимаете ли, я рассчитываю на вас, падре. Мне нужно послушать вас… Про вас и про себя, мне нужно сравнить себя с вами, объясниться с вами; тогда я обрету покой, я чувствую это. Вы не похожи на остальных. Не ползаете у моих ног, неся чепуху. Вы встали рядом и дышите тем же горним воздухом, что и я… Вы ненавидите меня, отталкиваете, всем своим искусством противодействуете мне — видите, а я недалек от того, чтобы в сердце назвать вас братом…

Приор (у которого при этих словах на обтянутых скулах проступает румянец). Я не хочу быть вам братом. Я вам не брат. Вот вы меня и услышали. Я бедный монах, священнослужитель, презираемый, осмеиваемый, как все мне подобные, наглым миром плоти, и тем не менее я вознесся и вознес в себе род свой до такой высоты, что бросаю вам, одному из властителей мира сего, вам, Великолепному, братские узы под ноги.

Лоренцо. Как вы можете заметить, я готов восхищаться вами за это.

Приор. Не нужно мной восхищаться, вы должны ненавидеть меня! А поскольку я наверняка вам страшен, вы должны бояться меня. Я много слышал о любезности Лоренцо Медичи. Она меня не очарует. Повторяю, для чего вы призвали меня? Вам стало жутко от масштабов ваших гнусностей, и страх понуждает вас сторговаться с Богом — вы алчете условий милости. Разве нет?

Лоренцо. Не вполне… Почти… Сторговаться, видите ли, да, хочу, я этим и занимаюсь; но вы нетерпеливы. Позвольте же мне разобраться в ваших словах! Как вы сказали? Я всю жизнь противодействовал духу?

Приор. И вы еще спрашиваете? Неужели и душа ваша столь же бесчувственна, как, по слухам, нечувствителен и ваш нос? Вы умножали на земле искушение, сыпали сладостями Сатаны, которыми он мучительно проницает нашу плоть. Вы принесли соблазн для глаза — он пышным цветом расцвел на стенах Флоренции — и называли это красотой. Вы склоняли народ к похотливой лжи, парализующей потребность в искуплении, устраивали блудливые праздники в честь сверкающей поверхности мира и называли это искусством…

Лоренцо. Я вижу тут странный выверт… Вы негодуете против искусства, но при этом, брат, сами художник!

Приор. Народу виднее, а он называет меня пророком.

Лоренцо. И кто же такой пророк?

Приор. Художник, наделенный вместе с тем святостью. У меня нет ничего общего с вашим зрительным и зрелищным искусством, Лоренцо де Медичи. Мое искусство священно, ибо оно есть познание и пламенный протест. Давно уже, когда на меня наваливалась боль, я мечтал о факеле, который милосердно высветил бы все страшные глубины, все постыдные и скорбные бездны бытия, о божественном огне, который нужно бы принести в мир, дабы тот вспыхнул и в искупительном сострадании изошел вместе со своим позором и мукой. Вот искусство, о котором я грезил…

Лоренцо (погрузившись в воспоминания). Земля виделась мне прелестной.

Приор. Но я-то видел насквозь! Сквозь все видимости и прелести! Я слишком сильно страдал, чтобы гордо не держаться своего прозрения. Хотите притчу? То случилось в Ферраре. Я был еще ребенком, когда отец как-то взял меня с собой ко двору. Я увидел замок д'Эсте. Увидел, как князь с товарищами, женщинами, карликами, балагурами и остроумцами веселится за столом. Кругом музыка, благоухания, танцы, пиршество… Но по временам в роскошное буйство тихонько, до жути приглушенно вторгался чуждый звук: то был звук муки, хриплый вздох, жалобный стон, он пробивался снизу — из страшных подвалов, где томились заключенные. Я видел и их. Я попросил, и меня провели в подземелье, там стоял вой и ужас. И вместе с несчастными я услышал, как в глубины рвется шум праздничного веселья, и понял, что там, наверху, нет никакого стыда, что там, наверху, не шевелится ничья совесть… Я чуть не задохнулся тогда от ненависти и протеста… И увидел в небе красиво, нагло, сильно, уверенно парящую большую птицу. И боль стиснула мне сердце, скорбь, противление и глубокое томление, горячее желание, громадная воля: если бы сломить эти большие крылья!

Лоренцо. Так в том и была ваша тоска?

Приор. Я смотрел в самое сердце веку, видел его блудливое чело: стыд… а он был бесстыден, бесстыден и весел, вы понимаете ли это? Не желал устыдиться! Брал свечи с алтаря Распятого и нес их к могиле того, кто творил красоту. Красота… Красота… Что она такое? Возможно ли не прозреть, что она такое? А если нет — кому захочется познать на земле хоть что-то, да чтобы ему не мешали хотеть этого скорбь и отвращение?.. Кому? Кому? Да веку! Вам всем! Только не мне, мне одному — нет. И я бежал, бежал от мерзости подобной вольности, высмеивающей прозрение, страдание, искупление. Бежал в монастырь, спасаясь в строгих сумерках храма. Здесь, думал я, в священных окрестностях Креста, здесь страдание властно. Здесь, думал я, повелевают святость и знание, sacrae litterae[65]… И что же я увидел? Я увидел, что Крест предан и здесь. Увидел, что те, кто носит епитрахиль и сутану, те, кого я почитал своими братьями по страданию, отпали от величия духа. Они присягнули врагу, Вавилону великому, и я оказался в одиночестве и здесь. Понимаете вы, тогда мне открылось: себя самого, единственно себя предстоит мне сделать великим — против мира; ибо я наместник и избран. Дух восстал во мне!

Лоренцо. Против красоты? Брат, брат, вы уводите не в ту сторону! Разве здесь нужно вести борьбу? Разве необходимо видеть мир во враждебном расколе? Разве дух и красота противны друг другу?