Олег Рябов - Четыре с лишним года. Военный дневник

• Название: Четыре с лишним года. Военный дневник
• Автор: Олег Рябов
• Жанр: О войне
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-4341

Эта книга основана на реальных записях, письмах и воспоминаниях человека, прошедшего дорогами Великой Отечественной. Разобранные заботливыми руками автора, они снова обретают жизнь и дают нам объемную картину страшных четырех лет, и со страниц книги смотрит на нас честный и неприукрашенный портрет Великой Войны. «Мне хотелось пройти дорогами отца 1941–1946 гг. и ощущать его рядом с собой… Потому что если ты сумеешь постоянно ощущать дорогого человека рядом (а этому надо учиться!), жизнь будет постоянным праздником!»

---

Вчера на нашем наблюдательном пункте был командир дивизии; он залез на чердак маленького домика и долго глядел в стереотрубу на этот полуразрушенный Холм. Его несколько раз просили сойти в укрытие, так как кругом пикировали самолёты и бросали бомбы. Когда комдив уже спустился с чердака и стоял у стола, один из самолётов дал очередь зажигательными пулями; одна попала ему в ключицу и застряла где-то под лопаткой. В очень тяжёлом состоянии его сегодня отправили на самолёте в Москву.

Пока нас беспокоят только обстрелы с самолётов, ибо артиллерии у немцев в Холме нет.

23.03.42

Некоторые решили, что мне очень тошно, раз уж я упрашиваю, чтобы они писали. Так, во-первых, мне не тошно, а делом своим я и здесь доволен. Это, вероятно, «дурной» характер, как когда-то говорил Легостин. Да, мне почему-то своя работа всегда нравилась, и когда я лазил по столбам, и когда дежурил на подстанциях, и когда ремонтировал моторы, и когда работал инженером.

А если я иногда пишу, что хочется увидеть Горький и некоторых людей, так это не потому, что мне стало тошно. Я написал всем-всем, и больше просьб моих не дождётесь!

Ещё не было ни одной оттепели, и зима порядком надоела, но это не значит, что я её не люблю.

29.03.42

Кончается март! Никогда с таким нетерпением люди не ждали весны, которая должна принести в первую очередь тепло.

Весна будет страшная, вероятно, самая страшная из всех прошедших, но ведь идёт война.

Мы переехали в Ленинградскую область, а проклятый Холм, о котором я писал, что дни его сочтены, так и не взят. По этому маленькому городишку мы выпустили 47 000 снарядов. В кино это красиво смотрится, но в кино видишь, а не чувствуешь.

В пополнении, которое мы получили, было очень много горьковчан, но они не пособили, да их уже и нет…

Тася, я тут как-то письмо довольно резкое написал – так ведь это ночью было, а ночью по-особому пишется. И письма нам часто приносят ночью. Положено сразу разбудить. Распечатаешь и читаешь при мерцающем свете поленьев. Тася, скажи, чтобы шибко не сердились. Я сейчас и не помню, что там написано. Тася, а почему у меня нет адресов Легостина и Миколки Белавина?

Если Легочка был в декабре в Москве, почему мне не сказали? Знаешь, я исписался что ли, – одни претензии. Вероятно потому, что весна ещё не пришла.

О самолётах писать надоело, о том, что мины и снаряды свистят – смешно. Конечно, можно писать о лесе, сейчас лес начал шуметь; зимой же в лесу тихо-тихо, только похрустывают ветки, резко разносятся выстрелы пушек, а два дня назад было тепло (сейчас опять мороз). Я шёл по лесу и чувствовалось что-то новое, оттаявшее: деревья зашумели и к этому добавилось пение птиц.

10.04.42

Видно, уж нам дорога такая —

Жить на земле от войны, к войне.

Плещет речушка, у ног протекая,

Ласточки гнёзда вьют на стене.

В золоте полдня сосен макушки,

Солнца звенящего край не почат,

А за деревней горластые пушки,

Не уставая, кричат и кричат.

А. Сурков

Здорово! Верно! Я обещал писать, когда начнётся весна, так вот – она началась, и речка внизу, под горой, у самой хаты, переполнена водой. Речка называется Алешня, она течёт в крутых обрывистых берегах, таких речек здесь сотни. Как хороша здесь весна, сколько здесь разных контрастов. Идёшь по дороге: огромные сосны, крутые обрывистые склоны оврагов покрыты деревьями.

Мы идём с Лукиновым на передовую, на НП наших батарей; это путешествие нам приходится совершать почти каждый день, ибо живем мы в деревушке, в районе огневых позиций. Я хожу с палочкой и пропускаю воду, которая застоялась в ручейках на дорогах. Это приятно, а раз приятно, то почему же не делать. И вы стали бы это делать, если бы имели время.

Садимся на пригорке, под тёплыми лучами солнца, скручиваем цигарки и курим. Светит солнышко, поют птицы. Хорошо описывал такие места Гамсун, но без сегодняшних местных малоприятных реалий. По обочине дороги лежат целые и полурастащенные трупы лошадей: кишки, кости, ноги, кровь и т. д. Нам приходится переходить большую реку: лёд освободился от снега и теперь весь красный от крови. Здесь это обыденность и не нарушает гармонии первого тёплого весеннего дня.

А звуки: сколько новых добавляется к звукам обычной гамсуновской весны. Тишины здесь не бывает. Всё время несутся раскаты пушек, стучат за речкой пулемёты, иногда слышатся автоматные очереди (это уже забавляются наши солдаты), и все эти звуки идут помимо сознания, хотя слух всё время напряжён, выбирает из этого хаоса свист мин и шуршание снарядов, пролетающих над головой. Ведь если свистит пуля, это значит, что она уже пролетела мимо, а если свистит мина, так её слышно издалека, и всегда успеешь лечь.

Сегодня курим с Лукиновым под соснами и считаем летящие над головой снаряды. «Вот уже девятый прошёл и опять по нашей деревне», – говорит Лукинов.

Четыре дня тому назад около нас стояла батарея, так вот утром она сменила позицию, а в 6 часов вечера по этому месту стали бить немцы. Стреляли до 12 часов ночи – всю опушку леса и крайние домики сровняли с землёй. Один снаряд (самый близкий) упал в 70–100 метрах от нас. Мы сначала глядели с опаской, как на другом краю села рвутся снаряды, а затем легли спать и я уснул. Спал и во сне видел, как рвутся рядом эти снаряды.

Четыре дня подряд сюда прилетают эти «гостинцы». А вчера везли на санях раненого в санбат через нашу деревушку, так снаряд упал рядом, убил лошадь и оторвал голову этому раненому, а ездовой убежал, и долго лошадь и труп без головы лежали на дороге.

Таська, немного нехорошо получается, что я об этом пишу, вам кажется, что это страшно, что я рисуюсь, описывая такие картины, но это всё такие мелочи, когда пехота лежит в снегу под непрерывным миномётным обстрелом; где-то тут, в 2–3 километрах от меня, идёт настоящая война.

Мы же живём в хате в тылу, как боги на Олимпе (по сравнению с пехотой).

Мила Грекова прислала открытку и пишет, что Игорь Пузырёв вот уже три месяца как воюет. Он в армейских мастерских, километрах в 60–80 от передовой. Как Орлова говорила, что Легочка воюет, как Анна Александровна говорила, что Микола у неё на передовой, так вот обо мне, Тася и мама, прошу не говорить, что я воюю – я ремонтирую радиостанции, то есть пособляю людям воевать.

У нас два лейтенанта ходили под Холмом за трофеями, за оружием, один дополз до убитого нашего пехотного лейтенанта и принёс с гордостью его пистолет, а другой так и остался там, и лишь через 15 дней принесли его документы. Эти ребята ходили за ощущениями. Я кроме танков уже видел всё и многое прочувствовал, но писать об этом как-то нехорошо.

Сегодня ровно семь месяцев, как я в армии!

14.04.42

Был в тылу! Два дня! Сегодня опять на войне, где меня поджидали пять писем.

Я приехал сейчас из таких мест, где живут, то есть смотрят кино, слушают патефоны, даже танцуют. Миколка, кажется, служит также. И вот что интересно: я шел мимо дома, на крылечке которого сидело шесть девушек, да, шесть чистеньких девушек, каких я не видел полгода. Они были все в военном – связистки, пригласили меня посидеть с ними и рассказать про войну. А поглядели бы вы на меня! Сапоги грязные, рваные, гимнастёрка и брюки тоже забрызганы грязью, сам худой и чёрный от солнца. Я был очень доволен, хотя и сказал: «Да разве с такими знакомятся»?! Они в чистеньком обмундировании, кругом блестящее начальство (это штаб армии), а я?

Девушки забросали меня вопросами, и, знаете, я не смог им рассказать о войне. В письмах кое-что ещё пишу, а вот тут смог сказать только то, что всё кругом здорово трясётся и иногда бывает страшновато.

Сущинский мне немного завидует, что мои письма пышут бодростью, которой у него не хватает. Он удивляется, что я нахожу что-то интересное; он считает, что я видел войну, но не понял её, не прочувствовал, а он, Сущинский, не видел её, но понял и прочувствовал. Мама пишет, что из писем видно, будто я здорово устал. Может быть, они оба правы, но ведь глупо писать о внутренних переживаниях, да вроде и некому, но я устал не от войны, а от служебной обстановки – с меня, по законам войны, требуют невыполнимого, а именно безотказной работы раций, которые сделаны в 34-м году. Я сказал, что я из полка уйду. Правда, мне говорят, что легче на небо улететь, чем уйти из полка. Посмотрим!

Сущинский, как и Тася, твердит, что пора войну кончать, а я мечтаю хотя бы к следующей осени (через год) на недельку заглянуть домой. Здорово было бы!

Игорь Пузырёв был, оказывается, дома; замечательно. Сегодня получил письмо от Ирины – она всё где-то в деревне, ей понравились мои письма и захотелось на фронт. Жалеет, что нет специальности. Но ведь писать можно по-всякому, и это зависит от настроения, а верить написанному полностью нельзя. Сейчас только пришла в голову мысль – Тасеньке пора бы замуж выйти, это для меня была бы самая большая радость. Вот было б здорово! После войны я взял бы Таську с мужем и Лёлю с Галинкой и повёз бы смотреть Алма-Ату и озеро Иссык-Куль (что в горах у самой границы Китая). Деньги будут. А не выйдешь замуж, Таська, уеду с какими-нибудь бродягами и всё прокучу.