Дмитрий Дейч - Прелюдии и фантазии

• Название: Прелюдии и фантазии
• Автор: Дмитрий Дейч
• Издательство: Гиперион
• Жанр: Разное
• Год: 2012

Новая книга Дмитрия Дейча объединяет написанное за последние десять лет. Рассказы, новеллы, притчи, сказки и эссе не исчерпывают ее жанрового разнообразия.

«Зиму в Тель-Авиве» можно было бы назвать опытом лаконичного эпоса, а «Записки о пробуждении бодрствующих» — документальным путеводителем по миру сновидений. В цикл «Прелюдии и фантазии» вошли тексты, с трудом поддающиеся жанровой идентификации: объединяет их то, что все они написаны по мотивам музыкальных произведений. Авторский сборник «Игрушки» напоминает роман воспитания, переосмысленный в духе Монти Пайтон, а «Пространство Гриффита» следует традиции короткой прозы Кортасара, Шевийяра и Кальвино.

Значительная часть текстов публикуется впервые.

---

Федонд. Да ведь это — истинная правда, Сократ. Я прихожу к Фи-лолаю слушать. У него хороший голос.

Сократ. Выходит, что тебе довольно музыки, и нет нужды пользоваться речью, чтобы излить себя?

Федонд. Верно. Я не люблю говорить.

Сократ. Всё же я хотел бы, чтобы ты поговорил со мной. Надеюсь, ты не откажешь человеку, который должен вскорости умереть?

Федонд. О чём ты хочешь говорить? Сократ. Расскажи мне о музыке. Федонд. Я лучше поиграю.

Сократ. Поверь, милый Федонд, я прошу тебя говорить не для того, чтобы устроить состязание. В течении жизни мне часто являлся один и тот же сон, правда, видел я не всегда одно и то же, но слова слышал одинаковые: «Сократ, твори и трудись на поприще Муз». В прежнее время я считал это призывом и советом делать то, что я и делал, ибо высочайшее из искусств — это философия, а ею-то я и занимался. Но теперь, после суда, когда празднество в честь бога отсрочило мой конец, я решил, что, может быть, сновидение приказывало мне заниматься обычным искусством, и надо не противиться его голосу, но подчиниться. И вот, приступив к поэзии, я понял, что поэт должен творить мифы, а не рассуждения. Но ведь помимо поэзии есть и музыка, и танец, и прочие искусства. Мне жаль, что всё это осталось для меня непознанным. Я бы хотел понять, что чувствует музыкант, когда играет, в чём его тайна, но, боюсь, у меня не осталось времени узнать это из собственного опыта, поэтому и спрашиваю тебя.

Федонд. Я всегда полагал, что говорить о музыке — пустое.

Сократ. Выходит, музыка достаточно умна, чтобы говорить самой.

Представь, что музыка желает сказать то же, что и всегда, Музыкант но на этот раз — пользуясь человеческими словами и эпитетами, пользуясь твоим собственным языком. Пусть речь твоя перестанет думать о себе и сравнивать себя с речью философов. Нас не интересует, насколько искусно ты говоришь, но лишь то, что ты можешь сказать. Если же ты заблудишься по дороге, обратись мысленно к своей Музе, и она подскажет нужные слова. Федонд. Я готов попробовать, Сократ, если это доставит тебе удовольствие.

Сократ. Тогда давай начнём с самого главного. Верно ли, что музыка имеет божественную природу и дана нам, смертным, для утешения и очищения?

Федонд. Я так не думаю.

Сократ. Начало многообещающее. Давай попробуем разобраться, с чем именно ты не согласен. Федонд. Давай. Что такое, по-твоему, божественное, и что — смертное?

Сократ. Мне кажется, что божественное создано для власти и руководительства, а смертное — для подчинения и рабства.

Федонд. Филолай согласился бы с тобой.

Симмий. Филолай в Фивах. Говори за себя, Федонд.

Федонд. Я не уверен, что божественное и смертное разнятся между собой, и этому как раз научила меня музыка.

Кебет. Зевс свидетель, Федонд, я никогда не слышал от тебя ничего подобного!

Сократ. Это потому, что тебе не приходило в голову, что музыкант может говорить членораздельно. Боюсь, я тоже долгое время так думал, но теперь вижу, что заблуждался. И всё же, Федонд, как божественное и смертное могут не разниться между собой? Не хочешь ли ты сказать, что не видишь разницы между людьми и богами?

Федонд. Разница эта слишком очевидна, слишком зрима, чтобы быть истиной. Тебе кажется, что тело относится к смертной части существа, а душа к божественной, не правда ли, Сократ?

Сократ. Верно. Душа подобна бессмертному, умопостигаемому, единообразному, постоянному и неизменному, а тело — смертному, многообразному, тленному, непостоянному и постигаемому не умом.

Федонд. Давай тогда разберёмся: в каком смысле, каким образом тело постигается «не умом», как ты только что сказал. И для того, чтобы понять это, обратимся к музыке.

Сократ. С удовольствием.

Федонд.Верно ли, что когда музыка привлекает наше внимание, то первым на её звуки реагирует тело? Замечал ли ты, Сократ, что порой думаешь о чём-то своём, но в то же время отбиваешь ритм рукой или притоптываешь ногой в присутствии играющих музыкантов?

Сократ. Замечал, и не раз.

Федонд. Что же заставляет тело совершать все эти странные движения, если душа, которая, по твоим словам создана для руководства, занята совсем другим?

Сократ. Я думаю, что душа заставляет тело двигаться таким образом, отзываясь на звуки музыки.

Федонд. Выходит, что душа это делает, сама о том не зная? Где же тогда её божественное начало, способное объять всё сущее?

Сократ. Пока человек жив, душа крепко связана в теле и прилеплена к нему, она вынуждена рассматривать и постигать всё сущее не сама по себе, но через тело, словно бы через решётки тюрьмы, и погрязает в глубочайшем невежестве. Поэтому она не способна постичь самое себя, Федонд.

Федонд. По-твоему тело — тюрьма для души, и лишь смерть отпускает душу на волю?

Сократ. В этом моя надежда — надежда философа и человека, который собирается умереть.

Федонд. Я бы не хотел лишать тебя надежды, Сократ. Ты говоришь так, будто наверное знаешь, что я не прав. Я знаю лишь то, что говорит мне музыка.

Сократ. Продолжай, прошу тебя. Я вижу, что напрасно не познакомился с тобой раньше.

Федонд. Музыка подсказывает мне, что тело и душа — едины.

Сократ. Означает ли это, что душа телесна?

Федонд. Это означает, что тело — не просто груз или тюрьма души, но необходимая составная её часть: как палец музыканта, который может показаться кому-то отдельным органом, на деле всецело зависит от существования кисти и вряд ли дотянулся бы до струны, не будь у меня локтя или плеча.

Симмий. ...или головы. Всё это тебе сообщила музыка?

Федонд. Также она сообщила мне, что тот, кто заботится о душе, пренебрегая телом — теряет, а не приобретает. Я слышал от Филолая (думаю, ты с ним согласился бы, Сократ), что истинный философ гонит от себя желания тела, крепится и ни за что не уступает телу, не боясь разорения и бедности, горя и нужды.

Сократ. Прекрасно сказано, Федонд.

Федонд. И ты, конечно, принимаешь тело за обузу, думая, что душа должна жить, лелея собственные свои, отдельные от телесных, стремления, а после смерти — отойти к тому, что ей сродни, и навсегда избавиться от человеческих бедствий.

Сократ. Верно. Я сам не сказал бы лучше.

Федонд. Какой же смысл в том, чтобы жить человеческой жизнью, заточая душу в телесные оковы? Если тело причиняет душе такой урон, не проще ли было бы ей вовсе не рождаться в человеческом облике, а обитать там, где ей лучше всего, не посягая на смертное и тленное?

Сократ. Хороший вопрос, клянусь Зевсом. Но я не стану отвечать на него, поскольку вижу, что ты сам готов ответить.

Федонд. Боюсь, Сократ, я разочарую тебя, ибо сейчас поведу себя вовсе не так, как полагается философу.

Оправдание мне только одно: я не навязывался к тебе в собеседники, и не моя вина, что я принимаю вещи по-иному, не так, как привычно тебе.

Сократ. Говори же, Федонд!

Федонд. О том, что я сейчас скажу, мне поведала моя музыка, и никакие рассуждения и доказательства, даже если бы они и были у меня, не сумели бы убедить меня лучше. Послушай, Сократ: душа воплощается в теле затем, чтобы одухотворить его. Тело — вовсе не обуза души, но её научение. Нам нужно быть с телом заодно, нужно сделать его верным инструментом души — так, чтобы когда придет пора расставаться с ним, мы оставляли бы его без сожаления — но не потому, что оно нам противно, а потому, что оно преобразилось, и вместе с тем — окончило свои земные труды. Но вот то, что не подчиняется осмыслению и пониманию, и поэтому, кажется, не может стать предметом рассуждения: я вижу, что тело и душа — едины и единосущны. Выходит, вопреки всякому человеческому разумению: там, где мы видим два и говорим о двух различных вещах — нужно видеть одно. Более того, то, что нам кажется сделанным из разного вещества — тело и душа, суть — одно. И, умирая, отпуская душу на волю, мы отпускаем вместе с ней наше тело — запечатлённое в душе раз и навсегда, вместе с другими, прежними её телами. Но всего этого я не могу ни объяснить, ни, тем более, доказать.

Сократ. Ты поступил очень умно, лишив меня возможности отвечать тебе как философ: ведь по-другому я говорить не умею. Но — ты прав, я сам навязался тебе в собеседники, поэтому готов принять твои слова без всякого разумного обоснования и объяснения — как нечто такое, что пришло тебе на ум сразу, в готовом виде. Ты говоришь, что это сообщила тебе музыка. Я верю, что ты — человек убеждённый, и этого мне довольно. И всё же я задам кое-какие вопросы, чтобы лучше понять тебя, и надеюсь, что ты не откажешь мне в ответе.

Федонд. Спрашивай.

Сократ. Как по-твоему, разделяя представления и вкусы тела, душа ведь неизбежно перенимает его правила и привычки?

Федонд. Мне кажется, что это всегда происходит поначалу: вспомни, как в детстве мы были жестоки и вели себя безрассудно, полностью подчиняясь потребностям тела. Но с течением времени жизнь приводит нас к тому, что душа проникает в тело, пропитывая его своей сущностью — подобно тому, как корень дерева проникает в землю, и не душа перенимает повадки тела, а тело — становится духовным и во всём подобным душе. Музыка и танец как раз и относятся к искусствам, способным приблизить нас к этому.