Варлен Стронгин - Михаил Булгаков. Морфий. Женщины. Любовь

• Название: Михаил Булгаков. Морфий. Женщины. Любовь
• Автор: Варлен Стронгин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-06965

Каким был человек, создавший самый загадочный и чувственный роман в русской литературе? У Булгакова было три жены, два развода и одна страсть. Преданная Лаппа, экстравагантная Белозерская и отчаянная Шиловская – кто же из них была той, единственной?

Его биография могла бы походить на биографию обычного земского врача тех лет: правильная семья, служба, белогвардейство, скитания и мучения русского интеллигента… Если бы не два обстоятельства. Его невероятная оглушающая литературная гениальность и… морфий.

Автор книги – известный писатель и исследователь Варлен Стронгин, изучив практически каждый день из жизни Михаила Афанасьвевича, сумел настолько захватывающе изложить историю жизни и любви Булгакова на бумаге, что, поверьте, эта рукопись не сгорит…

---

– Не надо, голубушка. Мне скоро полегчает. Это оттого, что я редко выбираюсь к морю, на солнце. Местные жители в большинстве вообще не загорают. Зачем, когда это можно сделать когда захочется. И считают солнце вредным.

– Выходит, что вы не местная жительница. Вы мне про Омск рассказывали. Как я сразу не догадалась? Интересно, как вы здесь очутились?

Татьяна Николаевна справится с волнением и уверенным голосом скажет Любе:

– Мне уже легче, голубушка, а моя жизнь вряд ли кого интересует, даже меня. Была любовь… но слишком давно… Самой верится с трудом. Правда, одна женщина мне написала письмо о том, что хочет навестить меня. Может, скоро начнут печатать Мишу…

– Какого Мишу? – полюбопытствует Люба. – Извините, но вы не назовете вашу фамилию?

– Чего скрывать, я жила честно, – произнесет Татьяна Николаевна, – моя фамилия – Кисельгоф.

– А я думала, когда вы сказали, что начнут печатать Мишу… Я подумала, что вы имеете отношение к Михаилу Булгакову. Бывают в жизни самые невероятные совпадения! Ведь бывают!

– Случаются, – усмехнется Татьяна Николаевна и отвернется от девушки, чтобы она не заметила навернувшиеся на глаза слезы.

Этот разговор состоится почти через полвека после времени, когда мы прервали повествование о жизни Татьяны Лаппы. А тогда ее отец построил новую Казенную палату, торжественно открыл ее, и податные инспекторы заняли свои места за свежевыкрашенными столами в просторных светлых комнатах. Казенная палата выглядела солидно, как и подобает серьезному учреждению, призванному работать для благоденствия страны. Вечером этому важному событию был посвящен банкет с торжественными речами, идущими от сердца тостами, с обильной едой и выпивкой. Тасю, конечно, на банкет не пустили, но она знала, что на нем хвалили отца. Они с братом, принаряженные по случаю праздника, пошли гулять по Аннинской улице.

Они гордо ступали по центральной улице, ведя на поводке подаренного им породистого ирландского сеттера по кличке Рамзес. Жизнь была спокойной и чудесной.

Вскоре началась война с Японией. Дети смотрели с балкона своей квартиры военный парад, казачьи скачки. Немного подорожали продукты. Но война была далеко от Омска, почти не повлияла на привычный ход жизни, если не считать проводы солдат на войну, сопутствующие им рыдания родных и пьяные объятия новобранцев, громкие победные речи офицеров.

У Тани с Женькой в Омске прибавились два братика – Костя и Коля. Евгения Викторовна и нянька занимались ими, меньше внимания уделяя старшим детям, которые уже ходили в гимназию. За Таней стал ухаживать один бойкий гимназист и подарил ей свой гимназический герб с бантом. Таня смутилась – с таким проявлением чувств к себе, да еще от чужого мальчика, она столкнулась впервые – и не нашла ничего лучшего, как отшвырнуть герб в сторону. После этого Таню обругал и даже ударил Женька, так как он обещал этому мальчику, что сестра примет от него герб и поблагодарит за подарок. Но ссора вскоре забылась. Запомнилось, что зимой, в жестокие морозы, когда серело небо, мрачная дымка наступала с горизонта и хрустел под ногами снег, на Таню и Женьку напяливали теплые эскимоски с капюшонами. Дети смеялись, с радостью облачались в эти наряды.

Николай Николаевич старался дать почувствовать близким, что живут они не в дыре, что всякое место имеет свои прелести и от человека зависит, как он устроит свою жизнь где угодно. Он разбил цветник, где летом полыхали гвоздики и радовали глаз левкои. Однажды усадил семью в два тарантаса и повез по голой степи. Домочадцы не скрывали удивления, пока их взорам не открылись два чудесных оазиса – два озера, Рыбачье и Тихое, в одном из которых плавали лебеди. Посреди озера Тихого возвышалась тонкая в основании, похожая на бокал гора Синюха. Они стали приезжать сюда часто. Останавливались на самом берегу озера в доме у знакомого землемера. Неподалеку ставили свои живописные юрты киргизы.

Таня застала киргизов такими, какими они были в начале девятнадцатого века, – соблюдающими национальные традиции и обычаи. В загоне киргизы держали лошадей. А когда выпускали их на пастбище, Таня с Женькой гладили им гривы и удивлялись, что дикие животные совсем не боятся людей.

– Чувствуют, что мы их не обидим, – объяснял поведение лошадей Женька, – к тому же они полезные – дают кумыс. Смотри, как мама от него располнела.

И действительно, худенькая Евгения Викторовна заметно набрала вес. Николай Николаевич добродушно подшучивал над чрезмерным увлечением жены новым для нее и «пользительным» напитком.

– Не все же время мы будем жить рядом с этими чудесными лошадьми, – говорил он ей, – так что набирай вес впрок. Я не против!

Николай Николаевич Лаппа был не только деловым казначеем. Просиживая допоздна за работой, он улучал момент полюбоваться природой, приучал к общению с нею детей. Любил, когда в доме царило веселье, считал, что оно разнообразит и продлевает жизнь. Он часто вывозил семью на пикники, приглашал в гости друзей и родных. Лето проводил с семьей на даче в деревне Захламино и местечке, называемом Боровое, считая, что закалка, полученная в нежном возрасте, пригодится детям позднее. Возможно, она действительно помогла Тане выжить в труднейшие холодные и нищие годы, о скором наступлении которых тогда, слава богу, еще не думали.

Отец столь блестяще наладил дело в Казенной палате Омска, что его повысили по службе и перевели в Саратов. На прощание сослуживцы подарили ему набор столового серебра на двенадцать персон, а еще раньше, на съездах податных инспекторов, где по окончании слушаний накрывался стол на сто человек, Николай Николаевич получил в подарок две дорогие китайские вазы и серебряный самовар. Таню с Женькой, уже повзрослевших, пускали на эти вечера, и там для них было раздолье. Они бегали вдоль столов, и никто из гостей не бранил их. Таня понимала, что такое отношение к ним – заслуга отца, безупречной службой добившегося высокого звания действительного статского советника.

От Омска Евгения Викторовна с детьми поездом добралась до Самары. На вокзале их встретил отец и преподнес матери букетик ландышей, искренне нежно, что было для Тани выражением настоящей любви, которая не проходит ни со временем, ни под влиянием обстоятельств, если семья крепкая и зиждется не на расчете, а на уважении и любви, возникших с юных лет. Таня радовалась за родителей и мечтала встретить такого человека, с которым могла прожить всю жизнь в любви и согласии, избегая споров и конфликтов, а если они все-таки возникли бы, то немедленно гасить их, уметь прощать слабости друг друга.

Из Самары до Саратова плыли на большом и удобном пароходе. Таня и Женька быстро его обжили, однажды пробрались даже в машинное отделение и увидели людей с грязными закопченными лицами, перепачканных мазутом. Их вид произвел на Таню сильное впечатление. Она понимала, что кто-то должен работать в машинном отделении, но от этого не становилось легче на душе. И неожиданно страх овладел ею при мысли о том, что эти и подобные им люди когда-нибудь захотят изменить свое положение, прогуливаться и отдыхать на палубе, как родные Тани и другие господа. «Может, рабочим стоит больше платить за тяжелый труд, чтобы потом они могли отдохнуть достойно и хорошо», – подумалось ей. В гимназиях того времени уже бродили революционные настроения, но Таня не вникала в их суть.

В Саратове была иная жизнь, чем в Омске. Волга поражала красотой и задушевностью, в отличие от сурового Иртыша. Лучшие артисты и театры приезжали в город. Отец не отступал от своих убеждений и традиций. Он и в Саратове стал строить новую Казенную палату с квартирой для семьи управляющего. До этого они жили в Немецкой гостинице – лучшей в городе. В квартире при палате у Тани была своя комната, скромная, но удобная. Гостиная в квартире была увешана коврами – увлечение отца. Он особенно ценил привезенные из окрестностей Омска киргизские ковры ручной работы, немного грубовато сотканные, но поражающие своеобразием рисунка и удивительной прочностью.

– Они нас переживут, – как-то заметил он жене.

– Не говори такое при детях, у них еще вся жизнь впереди.

– Ты права, Женя, – согласился Николай Николаевич, – но я долго не проживу. – Он опустил голову и вздохнул. – Слишком много сделал добра, а таких людей Бог любит и старается, чтобы они были рядом с ним.

– Чушь мелешь! – возмутилась Евгения Викторовна. – Не слушайте его, дети! Идите поиграйте. А ты, Таня, помузицируй. Я люблю слушать твою игру на рояле…

Она умолкла, размышляя над словами мужа. Хотя внешне жизнь текла по-прежнему плавно, но даже в воздухе ощущалось напряжение, люди стали более нервными, нетерпимыми друг к другу.

По свидетельству писателя Константина Федина, «в городе был большой бульвар с двумя цветниками и с английским сквером, с павильонами, где кушали мельхиоровыми ложечками мороженое, с домиком, в котором пили кумыс и йогурт. Аллеи, засаженные сиренями и липами, вязами и тополями, вели к деревянной эстраде, построенной в виде раковины. По воскресеньям в раковине играл полковой оркестр. Весь город ходил сюда гулять, все сословия, все возрасты. Бульвар назывался Липками и под этим именем входил в биографию любого горожанина, как бы велик или мал он ни был… В аллеях продвигались медленными встречными потоками гуляющие пары, зажатые друг другом, шлифуя подошвами дорожки и наблюдая, как откупоривают в павильонах лимонад…»