Раиса Горбачева - Я надеюсь…

• Название: Я надеюсь…
• Автор: Раиса Горбачева
• Издательство: Новости
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1991
• ISBN: 5-7020-0500-7

В книге «Я надеюсь…», написанной в форме живой беседы с писателем Г. Пряхиным, Раиса Максимовна Горбачева, жена первого Президента СССР, делится с читателем воспоминаниями о своем прошлом, пережитом, впечатлениями о сегодняшних событиях, происходящих в нашей стране. Читатель «из первых рук» получит также исчерпывающие ответы на вопросы «личного характера».

---

Контуры совпадают, и все же налицо совершенно очевидное причудливое свечение по краям. Правда, я бы назвал это не феноменом Горбачевой, а феноменом Горбачевых. Она позволяет себе индивидуальность, что выражается прежде всего в чувстве собственного достоинства, он же к этому чувству относится с неизменным, без нажима, уважением… Это и есть их феномен — феномен сохранения индивидуальности.

…Светской рассеянной болтовни, как я заметил, она не любит. Прочно держит в своих руках нить любого разговора. Чутко реагирует на ваше удачно найденное слово, нетривиальную мысль, но и на "молоко» реагирует тоже — едва ли не с большей зоркостью. В общем, женщина, чью книжку вы сейчас листаете, не из тех, беседуя с которыми отдыхаешь умом — последний желательно держать в работоспособном состоянии.

Эта женщина и не из тех, кто отводит глаза от правды: не знать, не видеть, не слышать. Не отводит и, в свою очередь, сама предпочитает называть вещи своими именами. Я не знаю, много ли в высшем советском истэблишменте лиц, говорящих Президенту чистую правду — при всем его демократизме. Но что она — одна из них, я в этом убежден, потому что сам это неоднократно слышал. Хотя именно ей, наверное, сказать ему эту чистую правду бывает и больнее, и труднее, чем кому-либо.

Есть ложь во спасение. Она же, мне кажется, считает, что спасительной может быть только правда, как бы горька она ни была. Это больше соответствует ее характеру и тому прошлому, что лежит у нее за спиной…

Мои надежды

Эти заключительные строки книги пишу поздно вечером. Только что закончилась главная программа новостей советского телевидения — «Время». Был в ней и сюжет, имеющий прямое отношение к нашей последней встрече с Р. М. Горбачевой. Дело в том, что, показывая мне на кипы приветственных адресов и телеграмм в связи с шестидесятилетием мужа, она сказала в тот день;

— А один человек, пенсионер, пчеловод с Украины, прислал, кажется, тонну меда — в подарок Михаилу Сергеевичу.

Почему «кажется»?

— Да вот уведомление — мол, надо получить тонну меда. А я думаю: ошиблись, наверное. Вместо килограмма написали «тонна».

— Давайте расскажем об этом меде в книжке — интересно.

— Вряд ли стоит, — засомневалась она. — Все-таки надо узнать поточнее: вдруг и впрямь описка или еще какая ошибка.

Судя по репортажу, промелькнувшему в программе «Время», — не ошибка. Раиса Горбачева привезла мед в дом престарелых. Сидит в их кругу, беседует, отвечает на вопросы и за компанию пьет с ними чай с тем самым, передаренным ею по поручению мужа, переадресованным сюда медом. В этом же московском доме престарелых, я знаю, «осел» еще один президентский подарок: роскошный телевизор, который Ли Пэн подарил в Пекине М. Горбачеву, а М. Горбачев велел передать сюда, старикам и старушкам.

Впрочем, то, что с медом никакой ошибки-описки не вышло, я понял еще днем, когда совершенно случайно встретился и разговорился на работе с человеком, которому Президент, оказывается, поручил передать часть меда детскому дому, где находятся дети с церебральными заболеваниями. Дети, от которых при рождении отказались их родители…

«Президентский мед», к слову сказать, поделили на три части: детскому дому, дому престарелых и Московской детской республиканской больнице, над которой, как уже упоминалось в книге, шефствует Р. Горбачева…

Вообще-то заключение книги, послесловие к ней, конечно же, должно по праву принадлежать самой рассказчице — Р. М. Горбачевой. Но вот пишу эти строки — особенно после того как увидел на экране сосредоточенное, собранное лицо своей недавней собеседницы, услышал столь необычные в ее устах, да и в устах советского телевидения тоже, слова поздравления старичкам и старушкам с Пасхой — и думаю.

Трудные, даже горькие времена у Президента — украинский пасечник, может быть, дальний потомок того самого Рудого Панька, от чьего имени написаны незабвенные «Вечера на хуторе близ Диканьки», в простоте душевной и сам не подозревает, сколь знаменателен его чистосердечный подарок…

Моя собеседница уже объяснила, почему решилась на создание книги. Эта книга — объяснение самой себя. Объясняя саму себя, обращаясь к американскому читателю, Раиса Горбачева краешком глаза, конечно же, видит читателя нашенского, российского — кто знает, может, это вообще проба пера перед книгой, обращенной исключительно внутрь? Она хочет быть понятой дома. Я видел, как, решаясь на эту книгу, собеседница моя переступала через самое себя, через характер, природную замкнутость. Через традицию, в конце концов: еще ни одна «первая дама» Советов, за исключением Надежды Крупской, если мне память не изменяет, ничего подобного не предпринимала. Через традицию, хотя именно за переступание неких патриархальных отечественных традиций ее и критикуют чаще всего. Быть же понятым уже в известной мере означает быть поддержанным.

Мне по-человечески импонирует душевный порыв, которым движима Р. Горбачева, — я уже не говорю, что участие в такой книге само по себе — редкая репортерская удача. К тому же я глубоко убежден, что при всей своей исключительности М. С. Горбачев — не случайная, а вполне закономерная, необходимая фигура в нашей новейшей истории. А исключительность его, может быть, в том, что, необычайно остро уловив общее направление движения — от раскола мира, разлома, чреватого фатальностью самоуничтожения, к его целостности — и подспудную готовность общества к такому движению, он придал ему исключительные темпы — со всеми вытекающими отсюда последствиями. Придал еще и потому, что понимал: времени у него — в обрез.

Перечитывал В. О. Ключевского и обратил внимание на такие даты, мимо которых глаз проскальзывал налегке: Петр Первый, решительнейший и драматичнейший реформатор России, правил страной 36 (!) лет. Царем был уже с 1682 года, а правил с 1689 по 1725-й. Столько лет, оказывается, необходимо России для успеха кардинальных реформ! Горбачев понимал, что у него тридцати шести лет правления не будет — уже хотя бы потому, что не для этого же сам он ставил окончательную точку в сталинщине.

Все мы в стране ждем от него результатов — «здесь и немедленно». Как отец четверых детей, я, несмотря на общее и вполне естественное нетерпение, согласен: пусть они, результаты, достанутся им — только бы были. Будем считать это простительным отступлением репортера в несвойственном ему жанре политического обобщения.

А теперь предоставляю микрофон моей собеседнице. Говорит Раиса Горбачева:

— Итак, Георгий Владимирович, сегодня шестая наша встреча и последняя — как мы с Вами и договаривались. Встречи-беседы, встречи-интервью, встречи-воспоминания — как точно их назвать? Не знаю. Вы помните, что я не сразу решилась на них. Почему? Я об этом говорила в начале книги, с этого мы начинали.

Мы с Михаилом Сергеевичем очень любим романсы. Может быть, это характерно для нашего поколения — не знаю. Так вот, в числе романсов, наиболее любимых нами, романс, запись которого довольно часто звучит у нас в доме, — старинный русский романс А. Абазы на слова И. С. Тургенева. Едва ли не единственный романс Тургенева. В исполнении Николая Гедды — «Утро туманное, утро седое, нивы печальные, снегом покрытые…» Прекрасный романс! Голос Гедды — я даже не знаю, какой эпитет подобрать: прекрасный, чарующий, волшебный, изумительный голос. Романс настраивает на воспоминания. Его герой сам вспоминает. Но, Георгий Владимирович, наша жизнь с ее повседневными делами, проблемами, заботами, до отказа забитая часами, днями и годами не до воспоминаний…

Сколько раз я слышала от Михаила Сергеевича — «Всегда хотел и хочу писать. И никогда для этого не было и нет времени». А я — меня мучали сомнения: должна ли я давать интервью, рассказывать о себе — зачем? Рассказывать о Михаиле Сергеевиче? Но больше него, глубже и правдивее его самого никто не расскажет — что он пережил и переживает. Что и как делал и почему. Хотя в жизни сплошь и рядом «разделение труда»: одни делают, другие об этом пишут и оценивают. У каждого — своя судьба. Но это — попутно.

А вот сейчас, Георгий Владимирович, я не жалею о наших состоявшихся беседах. Не жалею. Хотя эти четыре месяца — насколько я помню, первая наша встреча была где-то в конце декабря прошлого года — оказались для меня физически, интеллектуально и эмоционально нелегкими. И потому, что совпали с тяжелым, может быть, даже самым тяжелым периодом жизни страны, работы Михаила Сергеевича. И потому, что я впервые в своей жизни как бы остановилась и прошла вновь собственный жизненный ггуть. Попыталась вспомнить факты и события пережитого. И неожиданно для меня из какой-то совершенно немыслимой глубины моей памяти они — эти эпизоды, случаи, факты пережитого — стали выкатываться, как бусинки, и цепляться друг за друга, нанизываться и превратились в длиннющую, бесконечную нить воспоминаний. Такое, наверное, бывает однажды в жизни каждого человека.