Юрий Безелянский - 5-ый пункт, или Коктейль «Россия»

• Название: 5-ый пункт, или Коктейль «Россия»
• Автор: Юрий Безелянский
• Жанр: Публицистика
• Год: 2000
• ISBN: 5-05-005056-1

Перед вами не совсем обычная книга. Это и своего рода историческое исследование, и прихотливая эссеистка, и своеобразная антология высказываний… Но все посвящено основной теме: Россия, русский народ, его менталитет и характер.

---

Петр Врангель был одним из злейших врагов «Рабоче-Крестьянской Республики». Его родителям пришлось бежать из России, а надо заметить, что его отец Николай Егорович Врангель был замечательным коллекционером и в эмиграции, в Берлине, подготовил к изданию свои «Воспоминания (От крепостного права до большевиков)».

О, Россия! Страна дикости и культуры. Страна варваров и гениев!..

Они и мы. Восток и Запад

Смотри, как запад разгорелся
Вечерним заревом лучей,
Восток померкнувший оделся
Холодной, сизой чешуей!
В вражде ль они между собой?
Иль солнце не одно для них
И, неподвижною средою
Деля, не съединяет их?

Федор Тютчев, 1838

От персоналий вернемся к общим рассуждениям. Сделаем еще один заход, чтобы вникнуть в суть исторического процесса, хотя, конечно, окончательно понять и разобраться в России невозможно. Русь всегда находилась под давлением западного и исламского мира. «Латинщики хуже татар», — утверждал еще Александр Невский.

Восток и Запад постоянно боролись в России. Споры и распри шли веками. Страсти то накалялись, то ослабевали. Особенно бурно развивались события вокруг реформы Никона в 1654 году. Протопоп Аввакум и часть бояр полагали, что русские обряды «старой веры» ближе к первоисточникам христианства.

Старообрядческий митрополит Московский и всея Руси Алимпий говорит:

— Если посмотреть на современную карту России, то увидим, что она находится в границах 50–60-х годов XVII века, то есть в дониконовских пределах. А все то, что было присоединено к нашей стране после никоновской церковной реформы, оказалось непрочным, не удержалось под властью правителей России. Эта реформа принесла исконное Православие в жертву имперскому строительству… («АиФ», 1999, 11 авг.).

То есть раздел СССР был заложен в XVII веке? Еще один любопытный взгляд.

Затем, спустя почти два века, схлестнулись в горячих разногласиях западники и славянофилы. Грановский, Кавелин, Чаадаев считали, что надо следовать по пути западных стран. Славянофилы резко возражали. Они исходили из мысли, что русский народ особенный, то есть такой, которому указаны другие пути, чем народам западноевропейским. У тех — индивидуализм и борьба личности с личностью за счастье; у нас — община; у тех политическая свобода — нам этого не надо, и т. д.

Проповедник славянофильства Константин Аксаков жаловался на порчу нравов и винил в ней Европу. «Назад», «домой» — вот символ его веры. Эта же идея питала и почвенничество. Его представители (Достоевский, Страхов, Григорьев) утверждали, что Россия, мол, оторвалась от «почвы», то есть народа. Короче говоря, не утихал спор, по какому пути идти, — извечная душевная мука и головная боль лучших умов России.

В лекции 1890 года Ключевский отмечал, что русский народ оказался прилежным учеником Запада, хотя иногда «вдруг закроет свои учебники и, высоко подняв голову, начинает думать, что мы вовсе не отстали, а идем своею дорогою, что Россия сама по себе, а Европа сама по себе, и мы можем обойтись без ее наук и искусств своими доморощенными средствами. Этот прилив патриотизма и тоски по самобытности так могущественно захватывает наше общество, что мы, обыкновенно довольно неразборчивые поклонники Европы, начинаем чувствовать какое-то озлобление против европейского и проникаемся верой в необъятные силы своего народа…»

Встанет Россия, да, встанет Россия,
Очи раскроет свои голубые,
Речи начнет говорить огневые, —
Мир преклонится тогда перед ней!
Встанет Россия, все споры рассудит…
Встанет Россия — народности сгрудит…
И уж у Запада больше не будет
Брать от негодной культуры росток.

И кто, вы думаете, такое мог написать? Не поверите! Игорь Северянин в 1923 году, будучи уже не в России, а за ее пределами и ностальгически страдая по родине. И он же афористически выдохнул:

Моя ползучая Россия,
Крылатая моя страна!

Такие вот «капризные пароксизмы»!

Сгинь, Запад, — Змея и Блудница, —
Наш суженый — отрок Восток!

— выражал мысли определенно настроенной части России в начале XX века Николай Клюев.

Бывали времена, когда русское общество (не народ, а высшие его слои) находилось буквально в плену французских идей, романов, речи. Даже появился глагол «французить», т. е. делать все на французский манер. У Сумарокова, к примеру, Иванушка французит: «Ваш резонеман справедлив…»

Это преклонение перед чужеземным высмеял поэт Иван Мятлев:

Вот в дорогу я пустилась:
В город Питер дотащилась
И промыслила билет
Для себя э пур Анет.
…
Берег весь кишит народом
Перед нашим пароходом:
Де мамзель, де кавалье,
Де попы, де зофисье,
Де коляски, де кареты,
Де старушки, де кадеты —
Одним словом, всякий сброд…

Типичный пример смеси французского с нижегородским. Алла Кторова, русская писательница и американская гражданка, написала даже статью «Происхождение простонародных русских собачьих кличек от иностранных слов». В ней она доказывает, что ни одна кличка не имеет русского корня.

— Ну, а как же Жучка?

— От французского «жу-жу».

Ну, это народ. А там, наверху? В высшем обществе кумир Вольтер. Он избран почетным членом Петербургской академии наук. Его переписка с Екатериной II способствовала распространению среди русских дворян «вольтерьянства». Вольтера ценили Новиков и Радищев, Рылеев и Пестель. Вольтер был любимым поэтом молодого Пушкина («Ума и мод вождь пронырливый и смелый», — писал российский гений про гения французского). «Сделай милость, любезный Пушкин, не забывай, что тебе на Руси предназначено играть роль Вольтера», — писал Пушкину в 1827 году его приятель Туманский.

Среди поклонников Вольтера в России были Белинский и Герцен, последний писал: «Смех Вольтера разрушил больше плача Руссо».

В русском вольтерьянстве, как утверждает академик Нечкина, на первом плане стоит признание человеческого Разума как главного критерия общественной жизни человека.

Итак, разум и свободомыслие. Однако большинство россиян, закоснелых в самодержавии и деспотизме, сторонились идей Вольтера как заразы. Графиня-бабушка в «Горе от ума» в ужасе воскликнула по поводу необычных высказываний Чацкого: «Ах, окаянный вольтерьянец!»

Настроение общества ярко выразил другой персонаж Грибоедова — Скалозуб:

Я князь-Григорию и вам
Фельдфебеля в Вольтеры дам,
Он в три шеренги вас построит,
А пикнете, так мигом успокоит.

Короче, одни проклинали Вольтера как смутьяна русского общества, другие возносили его до небес. У нас всегда крайности. Но Вольтер — это только частица увлеченности России Францией. «Если Россия когда-нибудь кого-нибудь любила, так это — Францию, — утверждает в статье «Галломания» писатель Виктор Ерофеев. — Она отдала всю свою славянскую душу за Францию. Не спросившись позволения, она бежала за Францией, как дворняжка. Она облизала каждого французского учителя, приехавшего учить барских детей, каждого французского повара. Она любила Францию за бесконечную разницу, которая была между ними, за то, чего в ней никогда не было и не могло быть: за изнеженность носовых дифтонгов, ясность понятий, прогресс, миндалевидные глаза, будуары, за «р», неподвластное рабской натуре».

«В погоне за Францией, — продолжает Ерофеев, — Россия уже никого больше не встретила, ни на кого не оглянулась, все эти немцы, голландцы и шведы остались на обочине, без должного внимания. Краткая предоктябрьская симпатия к англичанам не смогла развернуться, кроме как в изучении второго языка у питерских барчуков, а климатический рай Италии, помноженный. на музеи и простонародный тосканский характер, имел прикладное, художественное значение Юга.

Россия не только говорила по-французски грамотнее, чем по-русски. Она думала по-французски, жила по-французски, пила по-французски, сочиняла стихи по-французски, мечтала по-французски. Каждый русский мужчина считал за счастье спать с француженкой…» («Общая газета», 1999, 29 апреля).

И сразу вспоминается русский писатель и барин А. Сухово-Кобылин. Встретившись в Париже с Луизой Симон-Деманж, дал ей рекомендательное письмо для работы в России. Снова увидел Луизу уже в Петербурге. Любил ее. А в итоге что? Убили бедную француженку. Надоела она. Опротивела. Так что в жизни не все было так восторженно, как представляет почитаемый мной Виктор Ерофеев. Ну, а так, на бытовом уровне, конечно, галломания давала о себе знать, достаточно было взглянуть на вывески в дореволюционной Москве: «Ле полотер», «Парикмахер мусью Жорис-Панкратов» и т. д.