Сергей Юрьенен - Нарушитель границы

• Название: Нарушитель границы
• Автор: Сергей Юрьенен
• Издательство: Третья волна
• Жанр: Современная проза
• Год: 1986
• ISBN: 0-937951-06-4

Перед вами роман представителя новейшего поколения русской прозы Сергея Юрьенена.

Роман «Нарушитель границы» был издан в 1986 году и опубликован на французском языке издательством «Акрополь», и его высоко оценила парижская литературная критика.

Роман о творческо-гуманитарной молодежи эпохи шестидесятничества. Присутствует все: от философии и нежных чувств до эротических сцен и побега за кордон.

---

По картинкам мне, конечно, с детства был знаком плечистый силуэт сталинского небоскреба с башнями а ля рюс и шпилем между ними. Но когда через час приближения — сначала на метро по радиальной до станции «Университет», а потом пару остановок на автобусе, — я наконец задрал на него голову, в глазах у меня просто поплыло. Вавилонская башня смотрела с неба. Куда там Петербургу — вот чистое безумие! Мания величия, воплощенная в камне. Могучий шпиль! Звезда в венке! Миллион окон, бред, кошмар… В котором уготовано мне койкоместо. Если повезет — на целых пять студенческих. Я устремился вверх, сжимая ручку своего баула, отталкивая подошвами китайских полукедов гранитные ступени храма науки, который был больше всего, до этого момента мной виданного в жизни.

* * *

Москва МГУ В-1843-Правая Мой милый Вольф, сегодня вывесили результаты первого экзамена — сочинения. Вернувшись с фака, обнаруживаю во внутреннем дворе своей зоны столпотворение. Проталкиваюсь: в эпицентре нечто, заботливо накрытое промокшей от крови простыней. Девчонка схватила пару, и в окно. Зубки разлетелись по асфальту. Фирменный наш способ суицида… Как описать неописуемое? Монстр! Левиафан! Кафкианский Замок рядом с этим меркнет. Официальных названий так много, что затрудняюсь выбрать. Дом студента МГУ. Главное здание. ГЗ, ДС, «высотка»… Дом бытия, короче. Заложили в год моего рождения — по случаю 800-летия Москвы. Сроки создания поражают, если не знать, что контролировал строительство Лаврентий Палыч. Начали в марте 1949-го по случаю 70-летию Самого Великого Зодчего Всех Времен и Народов, а 1 сентября 1953, уже посмертно, двери распахнулись. Поистине символ империи, не только сталинской: снаружи Дом необозримо, устрашающе огромен, но внутри него сразу начинаешь задыхаться от клаустрофобии и дефицита информации. Которой просто нет! Поэтому сведения, мной собранные, при всей их элементарности будут разноречивы. Центральная башня со шпилем — 237 с половиной метров и 39 этажей (некоторые снижают цифру до 36). К ней примыкают зоны по 18 этажей (на самом деле их 19, и на нашем, который без окон, я обнаружил какие-то трубы, лебедки лифтов и стол для пинг-понга). Дом нашпигован лифтами (их 68) и наполнен паранойей, которая передается из поколения в поколение. Пообщавшись с народом в холле этажа, я сразу же узнал, что в стены замурованы строители, что, кроме видимой части Дома, есть подземная — с минусовыми этажами. Сколько их неизвестно, но некоторые утверждают, что спускались до минус третьего. Там, как в нашем подсознании, конечно же, ГБ и золотая статуя вождя, которая якобы планировалось вместо шпиля. Именно оттуда ГБ прослушивает якобы все комнаты, которых тысяч пять-шесть. В роли супер-эго — шпиль (58 метров), которым также владеет ГБ для прослушивания китайского посольства и общего надзора за столицей. Размах звезды на шпиле — 9 метров. Пентаграмма при этом не красная. Инфернально-желтая. Стекло с напылением под золото. На плечах зон «В» и «Б» по две башни в четыре этажа. Жилые, кстати, но мне при вселении не повезло (хотя, с другой стороны, добираться туда двумя лифтами). На этих башнях якобы самые большие в мире циферблаты. Часы с минутной стрелкой в 4 метра 13 сантиметров. Есть также барометр, термометр и еще что-то круглое с диаметром в 9 метров. Гигрометр? Кому нужно знать о влажности воздуха на такой высоте? Могучий абсурд. Я проживаю в гуманитарной зоне «В», на 18-м этаже. Лебенсраум? — 8 кв.м. Потолок высокий. Дубовый паркет. Мебель сработана сталинскими собакевичами по западным моделям той эпохи, мерещится даже нечто американское. Тяжелая, темно-коричневая, с полировкой. Неудобно, но не раздражает. Секретер с откидной крышкой. Слева в нем трогательные выдвижные ящички, куда нечего мне положить, а хочется. Стеллажи прикрыты застекленными крышками, которые поднимаются. Диван с отвалами из хромированных трубок. Предполагалось, что студенты будут жить по одному, но теперь единство нарушает пионерлагерного вида железная кровать, которая торчит из-за секретера, действуя мне на нервы обещанием соседства… Пока везет, я здесь один, соседи же по блоку вдвоем. Тебя зацепило концлагерное словцо? Не удивляйся. Строили Дом зэки — наши на грубых работах, пленные немцы на отделочных. Блок тут стандартная ячейка (комната слева, комната справа, душевая, сортир и прихожая). Блоки (а еще коридоры, залы, лестницы, лифты…) начиняют зоны, которые тут по алфавиту. А, Б, В, Г, Д, Ж и так, включая зоны, где живут профессора, до буквы «М» (минуя «Й» и почему-то «З»). Окно выходит в огромность неба над Москвой, которая лежит на горизонте за одноименной рекой. Пока писал, закат на перышках догорел, зажглись огни. Красиво. Несмотря ни на что, в жизни немало красивого, Вольф… Так и вижу циничную твою ухмылку. Дом сейчас гудит, как улей. Наплыв в этом году чудовищный. Первый экзамен отсеял треть, и сейчас эта треть впала в такой разгул, что насчитал, пока писал, семь взрывов. Пьют и швыряют из окон бутылки. За это выгоняют, но им уже нечего терять, да и попробуй засеки преступное окно среди тысяч ему подобных. В первый же мой вечер здесь, когда я обходил Дом по периметру, что заняло добрых полчаса, такая вот бутылка едва не оборвала мою юную и невинную. Рванула передо мной и брызнула осколками, которые вынимал потом ногтями из шнурков. Как видишь, познание Дома сопряжено с известным риском. Тем не менее, сегодня мы продолжим, на этот раз — по вертикали. Пусть пессимисты-спелеологи спускаются в подвалы, мы займемся оптимистическим альпинизмом. На этом, милый Вольф, пожалуй, и закончу. Магнитофоны в окнах запущены на полную громкость: «Выше гор могут быть только горы…» Страсти бушуют. Невозможно представить, что в 53-ем здесь была сексуальная сегрегация: зоны мужские и девичья зона «Б». Давно все вперемешку — включая иностранцев. Кстати, полным-полно детей. Черные, смуглые, белые, но все орут по-русски. Разъезжают по коридорам на велосипедах, лавируя между абитурой, собирают презервативы вокруг Дома, рискуя быть сраженными бутылкой… Вот уже взорвалась 9-я по счету. Хорошо, что время недетское. Уж полночь близится. Обнимаю тебя, мой дорогой Нарком. Привет «Сайгону», «Ольстеру» и «Риму». Твой Алексис — отныне, и вправду, московит. P.S. Как ты, наверное, догадался, я поступил — прости. Как медалиста освободили от последующих экзаменов, потому что за сочинение по «Пиковой даме» снял пять баллов. Что ж непонятная грусть тайно терзает меня? Милый мой Нарком, зарезервированное тобой место грузчика в винном отделе Елисеевского плача и рыдая уступаю более достойному интеллектуалу. Как вы там все, на Невском? Скорость распада, надеюсь, не снижаете? Отпиши, согрей душу ренегату. А.С.»

* * *

Заклеив послание в конверт, чтобы бросить внизу в почтовый ящик, вставляю ноги в полукеды, натягиваю черную маечку, гашу лампу. Дверь блока выходит в сапожок. Короткую, то есть, часть коридора, перпендикулярную центральному, холл посреди которого забит народом. Девицы сидят на подлокотниках кресел, на полу и даже на дубовой конторке телефонного пульта, там и восторженный альбинос Женя — на коленях астраханской красавицы с оранжевой губной помадой. На полу стоит пузатая бутыль вина в пластмассовой оплетке, к которой поочередно все прикладываются. Абитуриент по кличке Цыпа, пожилой и отвратительно пятнистый, носится центральным коридором и, стуча в двери, орет на весь этаж с непонятным злорадством: «1848-й! Провалился полностью!» — и к следующему блоку: «Провалился полностью!» На дальней кухне, обняв друг дружку, рыдают пьяные девчонки: «Мать! Отец меня убьет! Теперь мне только на панель… А-а-аа…» У лифтов кто-то блеванул, так что, залепив ударом кнопку, я отбегаю в ожидании. Хор провалившихся в холле подхватывает за альбиносом: We shall overcome one day!..

Спустившись лифтом на цокольный этаж, я покидаю свою зону. Охрана на выходе — старик с седым ежиком и гнилой клубничиной носа — спит за столом, перенеся геморройную «думочку» под щеку: какой-нибудь лагерный надзиратель на пенсии, прирабатывающий надзором над студентами… Гранитная балюстрада галереи (нависшей над лестницей вниз) выводит в главный пассаж Дома. Днем многолюдно, сейчас ни души. В центральной зоне «А» мраморная стена лифтовой шахты раздваивает путь. Выбираю налево. Гулко. Царство камня. Свет дальних гардеробных Главного входа сияет на граните колонн. Они подпирают основную тяжесть Дома, уходящего здесь в высоту почти на четверть километра. Если считать со шпилем. Туда и надо мне — под шпиль. Зачем? Влечет. Лифтовый холл. Матовые лампы. «2-10», «11–16». «17–21». Вот и тот, что мне нужен: «22–28». Скорость подъема закладывает уши. На 28-м две двери, одна в музей землеведения, непонятно почему столь оторвавшийся от почвы. Другая — на пересадку выше, куда идет лифт маленький, как в жилом доме. Только выхода на 34-й нет. То есть, кабина лифта открывается, но дверцы шахты на замке. Висячем. Под названием «амбарный». Меня охватывает чувство — как бы точней сказать — не то, чтобы невероятности, поскольку вероятно всё, включая подобный замок на пути к высоте…