Олег Постнов - Песочное время - рассказы, повести, пьесы

• Название: Песочное время - рассказы, повести, пьесы
• Автор: Олег Постнов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Он не знал, сколько прошло времени. Грохотало уже над самым домом, ливень обрушился на крыши, из стоков хлестнуло водой, и Дозорский смолк, так как внизу, под лестницей завозился кто-то: кто-то вбежал в подъезд, прячась от дождя. Дозорский вообразил, что это может быть его мать, но шаги стали медленны, особенно медленны после спешки, они были слишком гулки и тяжелы на лестнице, и Дозорский зарыдал вновь, увидев, что это был дядя Александр, отец Эли. Дядя Александр тоже его увидел.

Одним из главных, известных хорошо всем во дворе свойств дяди Александра было его умение радоваться не только шалостям детей, но и всему тому, что дети делали. Он был грузный усатый хохол с бачками, за которые при случае можно было подержаться, и, если требовалось, он сам никогда не забывал пустить умело в ход это испытанное средство. Теперь он обрадовался древнему ужасу Дозорского, лицо его просияло, и с первого же взгляда на него можно было бы сказать, что он знает толк в избавлении от невзгод маленьких мальчиков. Ему это и впрямь порой удавалось.

- А! что это мы плачем? - говорил он, неожиданно-ловко при своем весе взбираясь по ступеням вверх, к Дозорскому. Он тотчас присел подле него. - Ну? грозы забоялся?

Это он сказал так, словно нельзя было и представить себе большей ерунды, и он, дядя Александр, тоже отнюдь в нее не верил, а только делал вид, чтобы Дозорского рассмешить. Дозорский, однако, сейчас был менее, чем когда-либо, наклонен к шуткам.

- Ма... ма-ма ушла! - сквозь всхлипы едва выговорил он.

- Мама? Ну-у, так ведь это же ничуть не страшно, - протянул с большой убедительностью дядя Александр. - Она, должно быть, просто пошла в магазин. И ждет там, пока дождь кончится.

- А по.. почему... почему она ушла? - гнусил Дозорский, не останавливая пока слез.

- А ей нужно было! - радостно сообщил тотчас дядя Александр, весь в восторге от такого детского простодушия. - Она ведь должна же там купить продукты, как ты думаешь? чтобы сделать тебе обед?

- Она... она, наверное, уже сделала... - брюзгливо пытался Дозорский перечить; он, впрочем, видел и то, что в словах дяди Александра был свой резон: сквозь страх ему хотелось есть.

- Пойдем лучше к нам, - сказал дядя Александр. - Грозу посмотрим, от нас все хорошо видно. А тут как-нибудь и мама отыщется...

Но предложение смотреть грозу вновь потрясло страхом Дозорскому душу.

- Не хочу, не хочу, я боюсь! - завизжал он, прижимаясь из всех сил к дверям. Дядя Александр понял, что допустил оплошность.

- Ох боже мой! Да что ж ты боишься? - спросил он смеясь. - это, может быть, ты меня боишься? На-ко, смотри, как я умею двигать усами!

Но в этот раз испытанное средство помогло лишь слегка. Дозорский притих, но под слезой в глазах его дрожал ужас, он и сам дрожал весь, так что в конце концов дяде Александру пришлось-таки брать его на руки и нести вверх, на третий этаж, причем по дороге туда Дозорский опять ударился в слезы и молил: "Не надо грозу, не надо!", а дядя Александр на всякий случай двигал все же смешно усами и уверял, что "грозы никакой не будет, какая уж тут гроза!" Гроза между тем была. Они как раз только что вступили в полутемную прихожую давно знакомой Дозорскому Элиной квартиры, и дядя Александр повернул было голову, чтобы закрыть за собою дверь, когда небо вверху раскололось вдруг пополам огненной ветвистой трещиной, изгнавшей на миг мрак, и даже в фотографической тьме коридорного зеркала вспыхнул, как магний, белый ломаный пламень. Дозорский увидел разряд сквозь кухонное окно (прихожая одним концом примыкала к кухне) и, обогнав гром, завопил так сильно, что из комнат на его крик тотчас выбежали в прихожую тетя Светлана и Эля. Гром ударил по крышам, распался на куски и, медленно рокоча, отполз прочь.

- Вот, у нас тут авария, - стал весело объяснять дядя Александр, подмигивая Эле и разводя в сторону свободной от Дозорского рукой. - Мама потерялась. На весь подъезд рев...

Он хотел еще что-то добавить, но тут Дозорский, сам не зная зачем, рванулся вон из его рук, и дядя Александр спешно присел, чтобы не дать ему как-нибудь в довершение всех бед выскользнуть на пол.

В другое время Дозорский, может быть, устыдился бы Эли. Во всяком случае он не посмел бы показать при ней слез. Но теперь ему стало уже все равно, и даже их ссора сквозь серый покров, который накинул ему на ум страх, представилась ему незначительной, как бы вовсе не бывшей. Помня только одно - грозу над домом, неловко и как-то боком Дозорский шмыгнул мимо тети Светланы в детскую, где они всегда играли прежде с Элей, упал на ковер возле Элиной кровати и, не переставая плакать, полез под кровать, ибо гром с новой еще силой перекатился по двору, тряхнув оконные стекла. После этого кошмар окончательно смутил Дозорскому память.

Он, впрочем, помнил еще будто сквозь сон, как уговаривали его вылезть из-под кровати. Как тетя Светлана обещала пойти и разыскать ему его мать, коль скоро он уже не в состоянии спокойно ее дождаться. Как дядя Александр наконец сказал Эле:

- Э, да пусть его: лежит и лежит. Он потом сам выйдет, - и они стали смотреть вдвоем грозу, стоя у окна, причем дядя Александр улыбался и курил в форточку (курить т а к просто в квартире ему возбранялось), а Эля по временам тихонько вскрикивала: гроза была грандиозна.

И однако, в глубине души Эле все-таки было жаль Дозорского. Чуть погодя, посмотрев грозу, она отошла от окна, присела опять на ковер возле него и попыталась еще раз его утешить: достала из ящика для кукол и дала ему под кровать детскую музыкальную шкатулку с цветной картинкой, изображавшей маленькую девочку, которая кормила с тарелки гусей.

Этой кукольной шкатулке, похожей на футляр из-под зубного порошка, в жизни Дозорского было отведено видное место. Снизу (судя по изображению) к округлому ее боку была прицеплена как бы сонетка: тонкий и длинный капроновый шнур с твердым белым шариком на конце. Шнур выдергивался вниз, шкатулка начинала играть, равномерно втягивая шнур обратно - и так продолжалось до тех пор, пока белый шарик не оказывался вновь под ногами у нарисованной девочки. Звук был странный: с хрипотцой, словно сдавленный по бокам тесными стенками шкатулки, он имел власть в сердце Дозорского возбуждать сладостный томный зуд. В нем было много боли - либо тоски с цепкой прерогативой давности, - и от него в Дозорском воскресалось что-то, надежно спрятанное всегда под спуд, но такое, о чем он прежде много и обстоятельно знал. Мелодия была колыбельной, и, пока коробочка заглатывала сонетку, мир перед взглядом Дозорского мерк, пространство делалось безвидно и пусто, и твердь вещей, явно лишних в нем, грозила распасться, словно старый гипс. Порой Дозорского это пугало. Однако на деле страха в том мире не было, там вообще не было ничего, Дозорский понимал это ясно, и теперь его душа, утратив опору, вдруг именно там, как показалось ей, нашла желанный исход: хаос был старше ужаса.

Перестав рыдать, Дозорский протянул руку к сонетке (за последнее время их дружбы с Элей это стало для него чуть не главным искусом в ее доме) и хотел уже по обыкновению дернуть шнур вниз, но в этот миг дядя Александр, молчавший до сих пор, повернул к ним лицо, голос его странно дрогнул, и он произнес тоном, которого Дозорский прежде от него никогда не слыхал:

- Только не орите. Идите быстро сюда. Это раз в жизни бывает.

Он скинул за окно свой окурок и проворно хлопнул внутренней створкой форточки.

Эля тотчас вскочила. Дозорский, колеблясь, помешкал еще мгновение под кроватью, но любопытство взяло в нем верх - что-то особенное, это было ясно, происходило снаружи - и, неловко ерзая всем телом по ковру, он, наконец, выбрался кое-как на свет и встал на ноги. Одного взгляда за окно было довольно, чтобы понять, что имел в виду дядя Александр.

Квартира Эли, как и его собственная этажом ниже, приходилась окнами "за дом". Отсюда, с третьего этажа, хорошо был виден лес, болото и гаражи, гаражи особенно удобно просматривались сверху. И вот теперь над их крышами, в серой от дождя мгле стоял недвижно огненный белый шар величиной с мяч. Правда, может быть, так это казалось только отсюда, а настоящую его величину определить на глаз было нельзя, как нельзя было понять, куда именно он намерен плыть: он словно раздумывал, выбирая. Но пока Эля трясла за руку дядю Александра и причитала:

- Что это, пап, что это? - а тетя Светлана, охая, бегала по квартире и закупоривала одно за другим окна, он тихо тронулся вниз и вбок, как бы соскользнул с насиженного места и, зловеще переливаясь, поплыл сквозь дождь к дальнему фонарному столбу. Серые зыбкие тени под ним легли и послушно вытянули концы в противоположную его ходу сторону. Тетя Светлана замерла где-то в гостиной. Было похоже, огненный шар ее околдовал. Он околдовал и Дозорского, тот тоже весь замер ссутулившись, свесив руки, и угрюмо смотрел перед собой в окно, будто не решаясь еще отойти от Элиной кровати. Он, впрочем, все хорошо видел. И вот странно: хотя теперь дядя Александр очень приметно волновался (шар, описав дугу, поворотил от фонаря к их дому) и тетя Светлана уже не раз вскрикнула "о, боже!", а Эля, прижавшись из всех сил к руке дяди Александра, не спускала с окна глаз, - Дозорский, однако, вопреки этой общей панике был, казалось, совершенно спокоен и тих и ничем не обнаружил своего участия в катаклизме. Наоборот: теперь, когда зримый апофеоз грозы предстал перед ним с безусловностью факта, а сокрушительная ее суть сделалась понятной всем, он, Дозорский, уже не ощущал в себе ничего, кроме скучного недоумения, как это бывает во сне, когда сверзившись как-нибудь ненароком в пропасть, продолжаешь спать и видишь, что пропасть слишком мелка, скорее всего призрачна и вряд ли способна причинить кому-либо какой-нибудь действительный вред. Он был разочарован - а с тем вместе и опустошен; про себя он ждал б(льшего.