Владислав Глинка - Повесть о Сергее Непейцыне

• Название: Повесть о Сергее Непейцыне
• Автор: Владислав Глинка
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1973

Повесть о полковнике Сергее Непейцыне, герое штурма Очакова и Отечественной войны 1812 года. Лишившись ноги в бою под Очаковом, Сергей Непейцын продолжал служить в русской армии и отличился храбростью, участвуя в сражениях 1812 года. Со страниц повести встает широкая и противоречивая панорама жизни общества в конце XVIII — начале XIX века.

---

— Так поживи пока, Ермоша, хоть тут или в теплых сенях, — сказал дяденька, выслушав всю повесть. — В людской будет вам тесно. А летом ужо срубим тебе отдельное жилье, где сам выберешь из всей усадьбы…

Но пожить в отдельной избушке Моргунову не довелось. Через несколько дней Ненила и Филя пали дяденьке в ноги и просились ожениться. Семен Степанович сказал, чтоб шли к барыне за дозволением, как она не коренная ступинская, и что он, дяденька, готов заплатить за такую работящую девку, раз идет за его человека. Но они вместе заголосили, чтобы сам просил, — барыня, мол, Нениле откажет из одного карахтера.

В святую ночь Семен Степанович с Сергеем ездили в Купуй к заутрене. Матушка, которая тоже сбиралась с Осипом, потом забоялась плохой дороги, но позвала дяденьку к себе разговляться. Сели за стол, когда уже брезжило, и Сергей скоро заснул, уткнувшись крестному в колени, отчего не слышал торга про Ненилу. Потом узнал, что матушка едва согласилась, взявши небывалую цену в пятьдесят рублей, как за самого исправного мужика.

Во вторник на фоминой Сергея уложили спать в дяденькиной горнице, а чуть свет в усадьбе поднялась суета. У колодца фыркали лошади, покрикивали на них Фома и Моргун. Семена Степановича не было видно, а за стенкой слышались женские голоса — не то пение, не то причитания, — там убирали невесту. Вошла матушкина девка Паланька, одела Сергея, подала умыться — не как он привык, а по-ихнему, горсточкой теплой водички, — и сказала, что скоро ехать в церковь и дяденька звал в людскую к столу.

Поехали все, кто жил в дяденькиной усадьбе: Сергей, Ненила и Филя в тележке, с Фомой на облучке. А по сторонам скакали верхами Семен Степанович и Моргун, оба в полной форме, — синие с алым мундиры, белые штаны, белые перчатки с крагенами. Моргун и на крючок как-то перчатку приспособил. Звонко брякали сабли о стремена и серебряные медали на груди всадников. Весеннее солнце сверкало на их пуговицах и галунах, мелькало в лужах, стоявших в колеях дороги. От Ненилы и Фили несло конопляным маслом и дегтем — оба намазали волосы, надели новые сапоги. И Ненилу трудно было узнать в свадебном уборе — в низко спущенной на лоб парчовой рефеди с жемчужной поднизью.

С этого дня Моргун перешел к Сергею, и стал зваться его дядькой, Фома перебрался на сеновал, а молодые зажили в людской избе. И хотя Ненила прибегала по утрам одеть и умыть Сергея, но днем больше помогала мужу в стряпне, в уборке горниц, что-то мыла, стирала. Только еще во время еды она стояла около своего питомца, подкладывала лучшие куски да вечером приходила уложить его спать. И тут крутила носом, приговаривая вполголоса:

— Ладно летом — окошки открыты, а зимой как дитё в таком духе спать?..

Действительно, в горнице Сергея водворился крепкий запах табаку и конского пота. При этом Моргун никогда здесь не курил. Он истово набивал трубку, говорил негромко: «Пойти лошадей поглядеть» — и шагал через двор в конюшню. Только удостоверившись, что там все благополучно, и побормотав коням что-то назидательное, он садился на крыльце, доставал кресало и, прижав его крюком к ступеньке, ухитрялся высечь огонь для трубки. Но хотя вахмистр никогда не курил в доме, от лица его и рук, от одежды и сапог шел тот же дух, который окружал, хотя более слабо, дяденьку и постепенно стал казаться Сергею настоящим мужским и вполне хорошим.

Привык он и к железу, торчавшему из моргуновского рукава. Крашеный черный крюк, казалось, законно дополнял сильного, крепкого, будто выкованного походами и войной человека. А вот к обрубку руки, что направлял крюк, долго не мог привыкнуть. Нежно-розовый, беспомощный, оканчивавшийся на три пальца ниже локтя обрубок возбуждал в Сергее острое чувство жалости, смешанной с брезгливостью. Он старался не смотреть на него в бане или ранним утром, когда вахмистр садился на лавке и, морщась, растирал свою култышку. Старался не смотреть, потому что чувствовал — Моргун прочтет все на его лице. Разве приятно ему будет?..

Однако дяденька все-таки заметил, что Сергей отворачивается от увечья его старого однополчанина.

— Ты, брат, помни, что руку Ермолай потерял, других от опасности спасая, — сказал Семен Степанович, когда они остались одни. — Его култышке кланяться надобно.

Полковничьи советы. Трудна рекрутская школа

Весной Семен Степанович стал часто уезжать в поле верхом пли в тележке вдвоем со старостой.

— В том году строились, а нынче в хозяйство надобно входить, — пояснил он Сергею. — Ужо подрастешь малость, будешь со мной ездить…

В конце мая, когда дороги просохли, к дяденьке приехал из Пскова «однокорытник», с которым, оказывается, вместе учились в школе при Измайловском полку в Петербурге, а потом служили в драгунах. Офицер этот давно перешел в пехоту и теперь командовал псковским гарнизонным батальоном. Поэтому и мундиры на нем и на кучере-солдате были не синие, как на дяденьке с Моргуном, а менее красивые — зеленые, и настоящей бравости в них быть не могло. «Как пехоте сравниться с конницей?» — пояснил Сергею Моргун.

Но все-таки Алексей Иванович, как звали гостя, хоть ростом невелик и лицом рябоват, но улыбался приветливо, и дяденька, видать, его очень любил, а потому Сергей старался от них не отлучаться, насмотреться на приезжего, послушать разговор.

— По-прежнему спартанцем живешь — мало чем лишним владеешь, — говорил гость, сидя по приезде с дяденькой в его горнице, где для такого случая накрыли завтрак.

— Первое — пожар меня от хламу прародительского разом освободил, — отвечал Семен Степанович, — а второе — неужто господам тем уподобиться, что людей до полусмерти работами отягчают, чтоб рамы золотые по стенам развешать? Или с саксонской тарелки есть вкусней?.. Нет, брат Алеша, у меня рама только одна, — дяденька кивнул на походное свое зеркальце, — в кою свой постарелый лик обсматриваю, когда бреет меня Филя. Как натрет он медь сию клюквой с песком, — что твое золото горит. Насмотрелся я на дворянское житье в детстве и когда, помнишь, в Твери квартировали. Есть ли чему подражать?

— Как не помнить твои рацеи против роскошества. Недаром Катоном тебя называли, — улыбнулся гость. — Нынче небось уж соседей вразумлять не пробуешь?

— Куда там! — махнул рукой дяденька. — Заехал поначалу ради визиту, троих на новоселье звал. Но нет, поступки, речи — все моему противное. Лучше друг к другу и дороги не знать…

— Однако трудно совсем без кумпании, — настаивал гость.

— Без тебя или, скажем, Старицкого мне истинно трудно. Недаром к тебе зимой скачу душу отвести. А без таких?! Да мне во сто крат милей мои «Шумилов, Ванька и Петрушка». И еще Моргун приехал, с которым двадцать лет прослужено. Пусть уж соседи к братней вдове ездят, пироги да поросят убирают, а я с крыльца им вослед дым пущать стану…

— А к ней ездят-таки? Чего меня не представишь? Ведь молодая вдова, а я чем не кавалер? — шутил Алексей Иванович.

— Представить? — Дяденька покосился на Сергея. — Да госпожа бригадирша против нее — премудрая Клеопатра египетская.

— Неужто? Но как же твой братец… — Гость перехватил взгляд Семена Степановича: — Devant les enfants?[1]

— Ну да. Ступай, Сережа, скажи, чтоб Филя со стола привял.

На другое утро друзья прогуливались по роще над берегом, и Сергей вертелся около них.

— Вот где его матушке дом поставить хотел, — указал дяденька. — Там плановал сад разбить, тут — цветник… А вид-то каков! Ан не захотела барыня…

— Виды господа наши ни во что не ценят, — сказал гость. — Церкви ставить издавна выучились, за десять верст откроется и всю местность украсит. А как усадьба, то непременно в колдобине. Должно, со старины идет, чтобы людские и скотную часть видеть, зад от лежанки не отрываючи. Авось Сергей тут построится, когда домик твой ему с семейством тесен станет. Сколько у вас мужиков?

— Сорок шесть. И ему половина пойдет, моя то есть. Братних невестка любимцу своему целиком отдаст. Однако надеюсь, Сергей на землю разве в старости, по отставке, сядет. Мелкопоместным служить надобно, особливо ежели в деревне дядя старый за хозяйством присмотрит. — Семен Степанович привлек к себе крестника и оперся на его плечо.

— А он записан ли куда? — спросил Алексей Иванович.

— Нет еще. Брат, видно, про то не думал, а у меня в гвардии милостивцев нету. Может, к себе запишешь? А потом, когда в возраст придет, я в свой полк отвезу. Но, признаться, иногда про корпус для него думаю, хотя и там никакой протекции не имею.

— Ко мне записать всегда можно, — сказал гость, — но корпус, понятно, лучше в образовании. И есть у нас с тобой старый приятель, бригадир Милованов… Да, да, тот самый Сашка Милованов, шалопай и пройдоха, бригадир и в Военной коллегии персона. Прошлого года в Петербурге его встретил, так к себе затащил, угощал, покоил. Женился на обходительной барыне, каменный дом на Фонтанке взял, живет на барскую ногу. Про тебя расспрашивал, распинался, что готов однокорытникам все сделать. Хочешь, напишу ему, спрошу насчет корпуса?..