Генрих Бёлль - Кашель на концерте

• Название: Кашель на концерте
• Автор: Генрих Бёлль
• Издательство: Текст
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-7516-0296-Х

В сборник знаменитого немецкого писателя, лауреата Нобелевской премии Генриха Бёлля вошли рассказы разных лет — ранние, военные, которыми молодой автор начинал свою литературную деятельность, и произведения более позднего периода, написанные с удивительным мастерством и проникновением в психологию героев. Все рассказы сборника на русском языке выходят впервые.

---

Теперь я лишь грустно просматриваю проспекты концертных компаний. Я не могу принять их любезных приглашений, потому что знаю: там будет присутствовать Бертрам. И стоит мне услышать его первое покашливание, как я немедленно теряю самообладание.

ВЕСТЬ ИЗ ВИФЛЕЕМА

Дверь была ненастоящая: просто сбитая кое-как из досок плита и проволочная петля, закинутая на гвоздь и прижимавшая ее к столбику. Человек остановился возле двери и стал ждать. «Ведь это позор, — подумал он, — что женщине приходится здесь рожать свое дитя». Он осторожно снял с гвоздя проволочную петлю, распахнул дверь и замер в испуге: он увидел младенца, лежавшего на соломе, рядом сидела скорчившись совсем юная мать и улыбалась, глядя на ребенка… В глубине помещения у стены кто-то стоял, но человек не посмел как следует его разглядеть: это мог быть один из тех, кого пастухи называли ангелами. На том, кто стоял, прислонившись к стене, было надето что-то длинное серого цвета, а в руках у него была целая охапка цветов — изящных желтоватых лилий.

Человек почувствовал, что в душе его нарастает страх, и подумал: «Может быть, и правда все те чудеса, о которых рассказывали пастухи в городе».

Тут молодая женщина подняла глаза, взглянула на него приветливо и выжидающе, и человек произнес едва слышно:

— Здесь ли живет столяр?

Молодая женщина отрицательно покачала головой:

— Он не столяр, он плотник.

— Это не играет роли, — ответил человек, — дверь-то он сумеет починить, если инструменты при нем.

— Да, инструменты при нем, — сказала Мария, — и двери он умеет чинить. Он это уже делал в Назарете.

Значит, они и в самом деле были из Назарета.

А тот, что стоял с цветами в руках, посмотрел на человека и промолвил:

— Тебе нечего бояться.

Голос звучал так красиво, что человек вновь перепугался, однако все же рискнул посмотреть на того, в сером: глаза у него были добрые, но очень грустные.

— Ему нужен Иосиф, — сказала молодая женщина, — сейчас я его разбужу. Значит, нужно починить дверь?

— Да, на постоялом дворе «У рыжего». Только немножко подстругать паз и подогнать коробку. А то дверь заедает. Я подожду на улице, пока ты его не приведешь.

— Ты можешь подождать и здесь, — заметила молодая женщина.

— Нет, лучше уж подожду снаружи.

Он бросил беглый взгляд на того, в сером, который с улыбкой кивнул ему, потом вышел и осторожно прикрыл за собой дверь, накинув проволочную петлю на гвоздь. Мужчины с цветами в руках всегда казались ему странными, но этот, в сером, не был похож на мужчину, правда, и на женщину тоже, и странным он ему совсем не показался.

Когда вышел Иосиф с ящичком для инструментов, он взял его за локоть и сказал:

— Пошли, нам налево за угол.

Они свернули за угол, и тут человек наконец собрался с духом и сказал то, что хотел сказать молодой женщине, но побоялся, потому что присутствовал тот, с цветами в руках.

— Пастухи рассказывают в городе про вас удивительные вещи, — произнес он.

Но Иосиф ничего на это не ответил, сказав только:

— Надеюсь, у вас есть там хотя бы шило, а то у моего ручка отломалась. И сколько дверей надо чинить?

— Одну, — ответил человек, — и шило у нас есть. Починить надо срочно. Потому что к нам ставят на постой.

— На постой? Теперь? Ведь никаких учений вроде нет?

— Учений-то нет, но в Вифлеем прибывает целая рота солдат. И у нас, — добавил он гордо, — у нас будет жить их командир. Пастухи… — Но он не договорил и замер на месте. Иосиф тоже остановился. На углу улицы стоял тот, в сером, и держал в руках целую охапку белых лилий. Он раздавал их маленьким детям, едва научившимся ходить. Детей все прибывало, а таких маленьких, которые еще не умели ходить, принесли на руках их матери, и человек, пришедший за Иосифом, совсем перепугался, потому что тот, в сером, плакал. Человек испугался еще раньше, услышав его голос и увидев его глаза, но слезы — это было куда страшнее: он прикасался рукой к губам и лбам детей, целовал их маленькие грязные ручки и протягивал каждому из них лилию.

— Я тебя искал, — сказал Иосиф тому, в сером, — вот только что, когда я спал, я видел тебя во сне…

— Знаю, — прозвучало в ответ. — Нам надо сейчас же уходить.

Он подождал, пока к нему подойдет совсем маленькая чумазая девчушка.

— Значит, мне уже не нужно будет чинить дверь для этого командира?

— Не нужно, мы сейчас же уходим.

Он отвернулся от детей, взял Иосифа за руку, и Иосиф сказал, обращаясь к человеку, который за ним пришел:

— Мне очень жаль, но, кажется, я не смогу вам помочь.

— Да ладно, что уж тут, — ответил человек. Он посмотрел вслед двоим, возвращавшимся к хлеву, а потом поглядел на улицу, по которой бегали смеющиеся дети с большими белыми лилиями в руках. Тут он услышал позади топот лошадиных копыт, обернулся и увидел въезжавшую в город роту солдат. «Опять мне попадет за то, что дверь не починена», — подумал он.

Дети стояли на обочине дороги и приветственно махали солдатам белыми лилиями. Так солдаты въехали в Вифлеем сквозь шпалеры цветов, а человек, приходивший за Иосифом, подумал: «Сдается мне, что пастухи рассказали истинную правду…»

ПРИЗНАНИЕ ЛОВЦА СОБАК

Я с большой неохотой призна́юсь в том, каким делом я занимаюсь; оно хоть меня и кормит, но заставляет совершать действия, которые не всегда могу производить с чистой совестью: я служу в отделе налогообложения собаковладельцев и прочесываю территорию нашего городка, дабы выявить незарегистрированных шавок. Под видом мирного гуляющего обывателя я, упитанный и невысокий человек, с недорогой сигарой во рту, брожу по паркам и тихим улочкам, завязываю беседы с хозяевами, выгуливающими своих собачек, запоминаю их фамилии и адреса, изображая собаколюбие, почесываю их любимцев за ушами, зная, что каждый из них принесет нам вскоре пятьдесят марок.

Я сразу распознаю зарегистрированных псов, я как бы нюхом чую, когда такой экземпляр с чистой совестью замирает у дерева и справляет малую нужду. И особый интерес я испытываю к щенным сукам, которые приближаются к радостным родам будущих налогоплательщиков: я наблюдаю за ними, запоминаю точный день рождения помета и контролирую, куда будут отправлены щенки, даю им дожить до того возраста, когда их уже никто не решится утопить, — и передаю в руки закона. Вероятно, мне следовало бы избрать себе другую специальность, ведь вообще-то я люблю собак и поэтому постоянно пребываю в душевных муках: служебный долг и любовь борются в моей груди, и должен признаться, что иногда любовь побеждает. Попадаются собаки, о которых я просто не могу донести, на которых я, как говорится, закрываю оба глаза. Особая жалостливость живет в моей душе теперь, когда моя собственная собака остается незарегистрированной: это беспородная шавка, моя жена любовно ее кормит, она — любимый участник игр моих детей, не подозревающих, какому незаконному существу они дарят свою любовь.

Жизнь в самом деле штука рискованная. Вероятно, мне следовало бы вести себя осторожнее. Но тот факт, что я в известной степени стою на страже закона, укрепляет меня в уверенности, что я имею право постоянно его нарушать. Моя служба довольно трудна: я часами просиживаю в колючих кустарниках предместий, ожидая, когда из какого-нибудь сарайчика до меня донесется собачье тявканье или бешеный лай из какого-то барака, в котором, как я предполагаю, проживает подозрительный пес. Или же, пригнувшись за остатками каменной стены, подкарауливаю какого-нибудь фоксика, о котором я точно знаю, что на него не заведена карточка в картотеке и ему не присвоен регистрационный номер. Измученный, весь в грязи, я возвращаюсь домой, выкуриваю у печки свою сигару и почесываю шерстку нашему любимцу Плутону, который в ответ помахивает хвостом, напоминая мне о парадоксальности моего существования.

Так что вполне понятно, как я ценю долгие воскресные прогулки с женой, детьми и Плутоном — прогулки, во время которых я могу лишь, так сказать, платонически интересоваться собаками, ибо в воскресенье даже незарегистрированные собаки не подвергаются наблюдению.

Однако отныне мне придется избрать для наших воскресных прогулок другой маршрут, ибо уже два воскресенья подряд я встречаю своего начальника, который каждый раз останавливается, приветствует мою жену и детей и почесывает шерстку нашему Плутону. Но странно: Плутон его терпеть не может, он рычит и принимает боевую стойку, а это беспокоит меня в высшей степени, заставляет спешно распрощаться и начинает вызывать подозрения у моего начальника, который недоверчиво взирает на капли пота, появляющиеся на моем лбу.

Вероятно, мне следовало бы зарегистрировать Плутона, но доходы мои более чем скромные. Наверно, следовало бы переменить род занятий, но когда тебе за пятьдесят, не так легко дается столь крутой поворот. Во всяком случае, мой риск становится слишком уж очевидным, так что я обязательно зарегистрировал бы Плутона, если бы это было возможно. Но теперь этого сделать нельзя: моя супруга непринужденным светским тоном поведала шефу, что животное это живет у нас уже три года, что оно стало как бы членом нашей семьи, неотделимым от детей и прочее в том же духе, так что теперь мне уже невозможно зарегистрировать Плутона.