Валентина Немова - Изъято при обыске. Полвека спустя.

• Название: Изъято при обыске. Полвека спустя.
• Автор: Валентина Немова
• Жанр: Детская проза

---

Приехав в Магнитогорск из Тьмутаракани, куда они с мужем были направлены после окончания университета в наказание за участие студенческих волнениях и хранение запрещенной литературы (фактически это была ссылка), она обо всем этом рассказала мне. На меня ее исповедь произвела сильное впечатление, и я допустила роковую ошибку. Приняв Розу за свою единомышленницу, отнесла к ней на хранение свои крамольные стиххи, о которых было сказано выше. Они лежали у меня, как и другие бумаги, в чемодане. А чемодан этот в нашей однокомнатной квартире, в которой постоянно толклись посторонние люди, даже поставить было негде. У Розы квартира была больше нашей...

Все было бы не так страшно, если бы не одно досадное обстоятельство. Мы с Розой были не только подруги-соперницы. Но еще и конкурентки. Она, как и я, со школьных лет мечтала стать писателем. Пыталась, наверно, что-то сочинить. Но у нее из этого ничего не вышло. А у меня вдруг получилось. В 1953 году, когда мне было 20 лет, я написала свое первое стихотворение Назвала его «Березкой» и посвятила его красавцу Евгению. Осмелев, показала свой стих профессиональному писателю, руководителю городского литературного объединения. На другой же день моя «Березка» была напечатана в городской газете. Неделю спустя — в той же газете, с нотами. Местный композитор написал музыку к моим словам. Эту песню исполняли по областному радио. Меня показывали по местному телевидению. Я выступала вместе с другими членами литературного кружка перед рабочими в общежитиях. В третий раз мое стихотворение было опубликовано в центральной газете. Руководитель литобъединения составил подборку из лучших сочинений своих подопечных и послал ее в «Труд». Все мои знакомые стали называть меня не иначе как Березка. Нахваливали стих, поражались тому, что он получился таким удачным. Хотя и был первым моим опытом в литературном творчестве. Одна Роза никак не отозвалась об этом стихотворении. Прочитав его, лишь сердито нахмурилась. Я не стала тянуть ее за язык. Посидели, помолчали и разошлись. Она уехала к себе в Свердловск (в то время она еще училась в университете) и надолго, года на два-три исчезла из моего поля зрения. Расписавшись с Владимиром, не сочла нужным и на свадьбу меня пригласить. А до этого — звала даже на выходные, чтобы «поболтать».

Когда же мы наконец встретились, она вдруг, как бы ни с того и ни с сего заявила, причем с гордостью:

— Я хотя бы не пишу!

«Нашла чем гордиться! — рассердилась я, уловив фальшь в ее тоне, и ответила, не имея такой, как у нее привычки — врать и притворяться, тем более, что завела она разговор не о покупке склянки чернил, а о творчестве, ответила то, что действительно в данный момент подумала:

— Был бы у тебя талант, он заставил бы тебя писать!

Мои слова она восприняла как оскорбление и, в свою очередь, ответила на них, но у же не словом, а делом. Вмиг мои политические стихи, все еще находившиеся в чемодане, который, по неосторожности, оставила я на хранение у этой бывшей моей одноклассницы, те самые, за написание которых в 1959 году меня чуть было не определили в тюрьму, перекочевали в горотдел КГБ. И сплавила их туда, как мне стало позднее известно, Роза.

Вы скажете: а может, донесла она на меня не потому, что хотела мне отомстить за то, что обозвала ее бездарной, а потому, что, как верноподданная гражданка своей страны, была возмущена крамольным содержанием моих сочинений. На это возражение я отвечу так: вовсе нет. Законопослушной она не была, иначе бы не принимала участия в студенческих волнениях и выдала бы меня гораздо раньше, в 1956 году, как только получила доступ к моему архиву. Идейное содержание моих политических куплетов было ей, как говорится, до лампочки. Взволновала ее моя «Березка», совершенно наивное лирическое стихотворение, вызвав зависть. Да, она стала завидовать мне, прочитав этот стих.

Ведь что такое зависть? Выпишу толкование этого слова из словаря Русского языка: «Зависть — это чувство досады, раздражения, вызванное превосходством, успехом, благополучием другого...»[2] Именно эти чувства стали руководить ею, в отношениях со мной, как только она прочитала «Березку». Она рассердилась, потом отвернулась от меня и наконец взяла меня в оборот, задумав уговорить отказаться от творчества, и понесла какую-то ахинею, доказывая мне, что не писать лучше, чем писать, что не писать — достоинство, а писать — недостаток, как графоманство. Она, видимо, надеялась по-хорошему со мной договориться, путем убеждения. Когда же я дала ей отпор (чего она никак не ожидала, так как привыкла командовать мной), она, как говорится, встала на тропу войны. Напала на меня без объявления войны. Бесспорно, «Березка» ей, как и другим, понравилась, но признаваться в этом мешала ей фальшивая гордость[3]. Она, усомнившись в своих творческих способностях и бросив писать, не хотела допустить, чтобы я еще что-то написала, подобное этому стихотворению, и снова посрамила ее перед нашими общими знакомыми, которые еще не позабыли, что она, как и я, в школьные годы мечтала стать писателем...

Еще одну цель преследовала она, выдав компромат на меня горотделу КГБ. Какую же? Уведомить эти органы, что она, отбыв трехгодичный срок в ссылке за хранение «запрещенной» литературы, исправилась. В общем, одним выстрелом она намеревалась подстрелить сразу двух зайцев, как говорится.

Но главное было — во что бы то ни с тало отлучить меня от творчества.

Это желание пронесла она через всю свою жизнь. Что у нее из этого получилось, читатель узнает позднее.

А чего она достигла в 1959 году?

Ко мне пришли с обыском, правда, не с такой поспешностью, на какую она рассчитывала.

Это случилось, когда отцу моему дали наконец по месту работы двухкомнатную квартиру, в которой родители выделили мне отдельную комнату, запирающуюся на замок, и я, забрав у Розы чемодан со своим архивом, перетащила его к себе.

Когда, после потрясшего меня до глубины души вторжения в мой дом незваных гостей, после изнурительных допросов, а также после истощившей мою нервную систему беременности, осложненной токсикозом, и наконец после очень трудных родов, я тяжело заболела, Роза приходила ко мне в больницу, кормила с ложечки и, по всей вероятности, радовалась, что сумела мне доказать, причем очень убедительно, что не писать — лучше, чем писать, во всяком случае — безопаснее. Я тоже была довольна, так рассуждая: какая Роза молодец, незлопамятная, как и я, простила обиду, которую я ей причинила... Я поверила, что она пришла навестить меня как подруга. На самом же деле она явилась уже в ином качестве — как агент КГБ (это выяснилось лишь много лет спустя).

Штатные сотрудники горотдела КГБ, высоко оценив «патриотический» поступок Розы, вычеркнули ее из списка неблагонадежных, в котором она числиласьс тех пор, как у них с Владимиром при обыске нашли «запрещенную» литературу, и вписали на освободившееся место меня. Ей же поручили шпионить а мной, чем она и занималась очень долго, да так ловко, что я, и выздоровев, ничего не замечала. Талант! Если и был у нее какой-то дар, так это способность таиться, притворяться, подсматривать и подслушивать, делать людям вред и выходить сухой из воды...

О том, что Михаил прислал мне из армии письмо и что мы с ним, помирившись, переписываемся, я Розе не сказала, чтобы не ворошить прошлое и снова не поссориться. Я продолжала как бы вслепую дружить с ней.

Когда мой мух окончил институт, его направили на работу в Пермь. Мы переехали. На сей раз нам дали квартиру. В Магнитогорске он больше не появлялся. А я каждое лето туда приезжала, чтобы проведать состарившихся родителей, а заодно и Розу. Она якобы радушно меня принимала, привечала, угощала. Порядки в стране менялись к лучшему. Пока я работала в школе, писать мне было некогда, и сил не хватало. Выйдя на «ленивую» пенсию, в 52 года, я снова занялась литературным трудом. При Ельцине появилась возможность, минуя государственные издательства (куда вход мне был заказан как бывшей подследственной по политической статье), издать частным образом, за свой счет, свой роман «Изъято при обыске», в котором я поведала о том, что мне довелось пережить в 1959 году.

Когда это произошло (в 1995 году), нашей с Михаилом дочери исполнилось уже 35 лет. Прочитав мою книгу, дочь обвинила отца в предательстве. В это время я была уже в разводе с ним. Он согласился дать мне его. Но уйти никак не хотел. Однако ему пришлось смириться со своей участью. Н плакал, когда уходил. Может быть, я поступила с ним жестоко? Но разве он точно так со мной не поступил? И что я могла дождаться, продолжая жить с ним, с таким ненадежным человеком? Уходя, он оставил нам с дочерью двухкомнатную квартиру, не потребовав ее раздела.

И еще одно доброе дело сделал: рискуя попасть в немилость карательных органов, признался дочери (а она потом передала мне эти его слова), что не он первый «настучал» (так он выразился) на меня. Выходит, вовсе не по его инициативе горотдел КГБ «взял меня в оборот». Его заставили принять на себя вину другого человека, который, должно быть, считался тогда очень ценным. Поскольку ой бывший супруг имени того «важного» осведомителя не назвал, я опять-таки не узнала, кто есть на самом деле моя «задушевная» подруга и продолжала с ней общаться.