Виктор Лихоносов - Волшебные дни: Статьи, очерки, интервью

• Название: Волшебные дни: Статьи, очерки, интервью
• Автор: Виктор Лихоносов
• Издательство: Краснодарское книжное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1988
• ISBN: 5-7561-0032-6

В книгу Виктора Лихоносова «Волшебные дни» вошли очерки, статьи о литературе и истории, воспоминания о М. Шолохове, А. Твардовском, Ю. Казакове, Ю. Селезневе, интервью, а также страницы творческого дневника писателя.

---

Из Ростова после конференции, посвященной 80–летию М. А. Шолохова, полетели в Вешенскую.

Я не был в Вешенской двадцать семь лет!

Какое кружение чувства и впечатлений за три дня: в Ростове поиски дома донского казака Петра Герасимовича П — кого, не раз приезжавшего в Краснодар и умершего в Ленинграде на Мойке; разговоры о рукописях Шолохова в гостинице, потом за блинами на кухне собкора центральной газеты; созерцание из окна гостиницы кафедрального собора в полночь; редакция журнала «Дон»; воспоминания в Союзе писателей К. И. Приймы о Пересыпи («…в 14–м году забрасывали волокушу, и пятнадцать волов тащили из моря Азовского пять тысяч пудов красной рыбы»); гуляние вдоль Дона с критиком П. В. Палиевским; выступление перед солдатами в воинской части с А. Тер — Маркарьяном, его рассказы о Шолохове; книга о детстве Шолохова (там фотография: мать на крылечке, писатель с Марией Петровной и ее родителями); телепередача «Спокойной ночи, малыши» (Настенька уже переросла ее); конференция («Идея Шолохова, что писатель должен жить с народом, восторжествовала», — сказал П. В. Палиевский); Шолохов и Шукшин в документальном фильме; вид Вешенской с высоты (все, оказывается, близко на земле, если взирать с небес); народная артистка 3. Кириенко в клубе (Наталья в фильме «Тихий Дон», ее народ только так и принимает в Вешках); снова разговор в гостинице с журналистами об архиве писателя и, наконец, 70–летний казак Щ — в Г. И. со своим припевом: «Я про Михал Лександрыча книгу могу написать!»

После посещения могилы писателя (еще свежего холма, усыпанного цветами) мне больше всего хотелось взглянуть на Марию Петровну, на шолоховский кабинет, но список приглашенных в дом был составлен заранее, а я прилетел самозванно.

Некоторые известные писатели, а также литературные генералы отказались приехать в Вешенскую на 80–летие классика; доживи Шолохов до своего юбилея, они бы всеми правдами и неправдами рвались к нему.

Донские казаки разговорчивее кубанских, щукаристее. Таков и 72–летний Гр. Ив. Щ — в.

Народ говорит интереснее писателей и на трибуне. Писатели в своих речах абстрактны, льстиво приспосабливаются к однообразному восхвалению гениальности Шолохова. Вдруг поднимается на трибуну крестьянка из станицы Прочноокопской и просто, «по делу», с каким‑то смущением оттого, что она была знакома с великим человеком и он шутил с ней, побеседует с залом, потом, вспоминая его книгу, скажет: «Варюха — горюха постирала Давыдову рубаху, а он, как все мужчины, даже этого и не заметил…» Многие писатели любуются не живым человеком, а памятником, освещенным всеми лучами славы и как бы прибирающим к полоске этих лучей и их, тогда как в народе поклонение не мешает скромненько стоять в сторонке и смотреть на писателя как на земляка, поднявшегося выше других, но в простоте своей, в душевной доступности равного всем. Они здесь жили с ним, а мы, из мира литературного, приехали взирать, спрашивать; мы вдалеке, с помощью телеэкрана, хоронили классика, а они хоронили в феврале

1984 года родного сына Дона, самого верного защитника народных традиций, депутата, «Михал Лександрыча», автора книг, в которых по капле соединились в героях черты их родственников, отцов, дедов, соседей, станичников.

Калитка домашнего кладбища открыта; какая‑то женщина с хутора привела мальчика, перекрестилась и вытерла концом платка слезы… Еще раз вспомнишь слова П. В. Палиевского на конференции: «Идея Шолохова, что писатель должен жить среди народа, восторжествовала…»

Они жили здесь вместе.

В гостиничном номере москвичей — литературоведов до ночи утешал нас житейскими случаями Гр. Ив. Щ — в. Вот один из них:

Утром повез нас второй секретарь райкома в хутор Лебяжий, в тот по «Поднятой целине» Гремячий Лог, где Давыдов, Нагульнов и Разметнов собирали когда‑то казаков в колхоз и где бедокурил дед Щукарь. Поездка незагаданная, но запомнится навсегда. Мы завернули прямо ко двору бывшего кучера Давыдова — Николая Ивановича Лёвина. Хутор Лебяжий, в самом деле, в логу. За лесочком Дон. Точка в «Поднятой целине» поставлена давно, а жизнь продолжалась. Некоторые персонажи еще коротают свой век. Мелькнул или не мелькнул кучер в романе — неважно; главное, что этот человек возил целый год прототипа Давыдова. И дом Давыдова еще цел. Вторая жена Николая Ивановича, казачка хутора Кружилинского, Антонина Никаноровна, угощала нас в ограде капустой, сырыми яйцами, белым хлебом, а сам хозяин вынес поллитровочку. Прямо со двора виден холмик, на котором в 30–е годы стоял дом Николая Ивановича. Сейчас там лишь две груши и яблоня. Вокруг тишина и запустение — хутор в кои‑то сроки был объявлен… неперспективным. Забыли даже о том, что глупыми действиями убивают идею «Поднятой целины». Теперь, чтобы спасти его, срочно ставят длинные блочные дома. Я побежал снять на пленку ветхий курень с пустым огородом (избушку на курьих ножках), до того ветхий, хрестоматийный, что, казалось, это и есть уцелевший курень деда Щукаря. Третью книгу — с войной, разрухой, бесхозяйственностью, дописала сама жизнь. Поговорили о Шолохове, он всегда заезжал сюда по дороге на рыбалку. Как ни тяжело порой, но надо жить в местах детства! Надо жить писателю с одними же людьми до старости. Коренные (донские ли, кубанские) писатели счастливее меня. Они не знают, что такое ходить по улицам, где у тебя не было детства. Счастливее меня и Николай Иванович, и секретарь райкома, и парни, и девушки из станичных ансамблей, и женщины, пугавшие в шесть утра комаров зелеными веточками, и продавщицы, выкуривавшие тех же комаров дымом, и молодые хозяйки на крыльце причудливой хаты (за двором гостиницы), и Гр. Ив. Щ — в.

— В конце Вешек стою. Идет машина. Я дорожный мастер, могу любую машину остановить. Шолохов подъезжает сзади, но я не вижу, что это он. И прямо на буфер! Разве мог бы я такого писателя остановить? «Ну чего ты?» — «Стою один на дороге». Подобрал. Едем. Я спрашиваю: «Вы где едете, Михал Лександрыч?» — «Это что, мастер, допрос?» — «Нет, не допрос. Вы дальше Дударевки не доедете. Все залило. И деревья — выше макушки». Я ему и жалюсь: «Председатель не помогает, людей не дает, хлеб сеют…» Подъехали к Дударевке. Мост провалился. Я вперед. А казаки: «Кто это там?» Я говорю: «Шолохов». Они все бегут. Бензовоз вытащил, а мост‑то поломан. Шолохов тогда и говорит: «Ты меня переправь, мастер, а потом я тебе скажу, как мост сделать». — «Подождите, Михал Лександрыч. Минутку». Иду к ремонтеру: «Четыре доски надо». Четыре доски тащим, кладем, и Михал Лександрыч переправляется. «Иди, мастер, сюда, я тебе скажу… Почему ж моста нет?» — «Что ж получается у нас, Михал Лександрыч: председатель не поддерживает…» — «Позвони ему и скажи: Шолохов просил. Не приказывал, а… Они там знают». И дал мне такое задание: поставить мост капитально. «Есть, Михал Лександрыч, сделаю». Звоню председателю райисполкома: так и так, сопровождал Михал Лександрыча, через три дня ему должен мост отремонтировать, а то: сухарики на дорожку — и из Вешек! «Сколько тебе надо?» — «Три кубометра лесу». Тянут тракторами. Доски — на пилораму, перильца ставим, а девки красят. Пошло дело. Обедаем. Подъезжает Шолохов. «Мастер!» — «Сейчас, Михал Лександрыч». — «Ну вот, а говорил — не сделаем мост, не сумеем. Садись, поехали со мной». — «Есть!» Сажусь. «Есть там чего-нибудь?» — спрашивает Шолохов. Открывают бутылочку. «Ну, дорожному мастеру за мост. А шоферу ничего». — «Ну пятьдесят‑то грамм, — говорю, — можно бы. Никто не увидит. Довезет!» Едем, едем, а я и говорю: «Михал Лександрыч, а в Елани две лошади провалились и конюх». — «А ты ж чего?» — «У меня еще девять мостов». — «И все девять построй. Ты не часто только козыряй от моего имени, но… говори». И я начал. «Знаете что… Он будет ехать с гостями, а моста нет. Михал Лександрыч дал мне наказ: надо в этом месяце подремонтировать». — «Подожди, отпашемся, отсеемся…» — председатель мне. «Не — ет! Надо все делать, дорогой, сразу. Я привык так. Посади меня на три дня в своем кабинете, я покажу, как надо крутиться». Он вскочил: «Ты чего так?» Но дает мне десять человек, мы режем, пилим, колем. Забиваем сваи, а надо для свай бабку, а бабка весом 80 кило, и залазить надо бить. Так сде — елали! А если б не Михал Лександрыч? Мастер знал, где поддержку добыть. Приезжайте, все про Михал Лександрыча расскажу. Я люблю его тёмно, до смерти…

Побывали мы и на кладбище у могил Громославских, родственников Марии Петровны, и у могилы матери писателя.

Второе хождение в Вешенскую кончилось.

Теперь уж не подумаю вдалеке (как бывало со мной не раз), что где‑то над Доном проснулся вместе со всеми М. А. Шолохов…

27 мая 1985 года

Перед последней записью…

Год назад я написал иронический пустячок, в котором, впрочем, скрылась кое — какая «чистая правда». Хотел я было послать его на 16–ю полосу «Литературной газеты», но засомневался: явление стареет на глазах, а юмора маловато — так пускай полежит в столе. Но один из прототипов опять завалил жалобами все кабинеты: его роман о розовой любви отвергло издательство. Замученный жалобами редактор никого не мог убедить, что роман о любви — это старческая пошлость. Всем почему-то нравились смачные коллизии романа и «отдельные места».