Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

• Название: Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
• Автор: Вадим Собко
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: О войне
• Год: 1982

Во второй том избранных произведений Вадима Собко вошли романы «Почётный легион» (1969) и «Лихобор» (1973), раскрывающие тему героизма советского человека в Великой Отечественной войне, а в мирное время — в созидательном труде.

---

— Кому?

— В посольство СССР в Париже, Наверное, дойдёт.

— Дойдёт, наверное, — задумчиво повторила Жаклин.

В конце сентября пришёл Робер Коше. Пустой рукав засунут в карман пиджака, а на губах улыбка.

— Ну как, жив-здоров, Роман?

— Жив, только вот никак не вырвусь из тисков гипса, — ответил Шамрай. — Нет сил больше ждать.

— Всё пройдёт, — сказал Робер и посмотрел на свой рукав. — Как с едой-то, Жаклин? Есть ещё продукты?

— Всё хорошо, — ответил Шамрай.

— Нет, всё плохо, — перебила его Жаклин. — Если он будет есть одну овсяную кашу, то кости ещё не срастутся сто лет.

— Карточки выдали на Романа?

— Карточками сыт не будешь.

— Я проверю. — Робер весь кипел желанием деятельности, работы. — Ты не беспокойся, Роман, я проверю. А будут артачиться, мы им в мэрии такой моральный разгром учиним…

— Кто это мы? — спросила Жаклин.

— Мы, коммунисты.

— И много вас?

— Больше, чем ты думаешь, Жаклин.

Робер взглянул ей в лицо, встревоженное и одновременно счастливое, и отвернулся. Чтобы не увидели его заблестевших глаз, поспешил выйти. Жаклин проводила Робера и вернулась.

— Хороший он парень, — тихо сказал Шамрай.

— Хороший, — согласилась Жаклин.

— Интересно, буду я ходить, когда снимут гипс, или, может…

— Всё будет хорошо.

Через месяц Брюньйон снял гипс, и Шамрай попробовал встать. Беспощадная боль пронзила всё тело. Тёмные круги поплыли перед глазами, и Роман, потеряв сознание, упал на постель.

— Вы не доктор, вы настоящий садист, — крикнула Жаклин, бросившись к Шамраю.

— Он сейчас очнётся, Жаклин, не волнуйся, — ласково улыбаясь, сказал Брюньйон и своими сильными руками стал прощупывать ноги Шамрая.

— Что вы делаете, не трогайте его! — крикнула Жаклин.

— С правой всё в порядке, а левую придётся долго разрабатывать, — не обращая внимания на вопли Жаклин, проговорил доктор. — Сейчас ты пойдёшь в больницу, — обратился он к ней, — там тебе дадут костыли. Пусть ходит. Через силу, не обращая внимания на боль, чего бы это ему ни стоило, — только ходить и ходить. Сейчас это единственное лекарство.

— Я буду ходить. Чего бы это ни стоило, — проговорил пришедший в себя Шамрай.

У Жаклин кровью обливалось сердце при виде того, каких невероятных усилий потребовалось ему, чтобы тронуться с места.

— Брось ты эти проклятые костыли, отдохни, — кричала она. — Человек не может так терзать сам себя.

— Только я сам и имею право делать это, — ответил Шамрай, вытирая со лба холодный пот. — Ты не знаешь, где мой воротник? С петличками и кубарями…

— Лежит в шкафу. А к чему он был пришит?

— К гимнастёрке.

— А что это такое?

Шамрай попробовал нарисовать на бумаге.

— Я попытаюсь сшить тебе что-нибудь подобное, — сказала Жаклин. — Постараюсь. Но имей в виду, едва ли это будет настоящей гимнастёркой. Скорей, она будет выглядеть как французский камзол на русском царе.

— Что ж, давай попробуем, — Шамрай засмеялся.

Гимнастёрка, сшитая из зелёного грубого материала, и вправду имела какой-то иностранный вид, но всё равно, надев её и подпоясавшись широким шахтёрским ремнём, Шамрай наконец почувствовал себя в собственной шкуре. Взглянул в зеркало. Перед ним стоял, опираясь на костыль, ещё молодой, до предела измученный человек, с запавшими от худобы щеками. Буйная шевелюра, давно требовавшая стрижки, нависала на голубые глаза, огромные, яркие, будто фарфоровые (они всегда бывают такими у очень худых людей), полные нетерпеливого ожидания.

Шамрай грустно смотрел на этого человека. Всё, брат, в тебе странно: и «камзол», и волосы, нависшие на глаза, всё не настоящее какое-то, театральное, бутафорское. Вот только воротник с кубарями — твои родные.

В газетах печатали радостные сообщения. С востока на гитлеровцев сыпались удар за ударом, «тысячелетняя империя» трещала по всем швам, и все мысли Шамрая теперь сосредоточивались на одном — успеть вернуться в армию, встать в строй до дня победы.

Но для этого прежде всего он должен был выздороветь, бросив костыли, свободно двигаться, ходить, даже бегать.

И он, превозмогая острую боль, ходил и ходил…

В начале зимы Шамрай впервые отважился выйти на улицу. Шёл с костылём, тяжело прихрамывая, «тянул» ногу. Лейтенант думал, что он здесь неизвестный человек, а оказалось, что его знают чуть ли не все.

— Бон жур, Роман! Салют, Роман! Здравствуй, Роман, — слышалось со всех сторон. Некоторые из прохожих были хорошо знакомы: с одним приходилось работать на шахте, с другим лежать под огнём, а третьего освобождать из гестапо.

— Зайди, выпей стаканчик вина, — крикнула ему тётушка Мариэтт. — Так, без денег, отдашь после войны.

— Спасибо, — ответил Шамрай. — Мне некогда.

— Куда ты спешишь?

— Не прозевать бы победу.

— Она сама тебя найдёт. Зайди всё-таки.

Шамрай зашёл. В бистро тётушки Мариэтт сидели шахтёры. Робер Коше поднялся ему навстречу.

— Хорошо, что ты пришёл. Садись.

— У вас здесь собрание?

— Нет, просто думаем, как жить. Шахты закрыты, заводы разрушены. Мне что: одна голова — не бедна, а бедна — так одна. А у других семьи, дети. Кстати, скажи, мэрия тебе исправно выдаёт карточки и деньги? Жена твоя всё получает?

— Жена?.. Получает.

— Если что не так, сразу ко мне, — приказал Робер.

— Спасибо, спасибо за всё, — ответил Шамрай.

Настроение его резко улучшилось. Да, у него есть подруга, жена, признанная всеми людьми. Захотелось немедленно, сейчас же увидеть Жаклин, рассказать ей…

Он рванулся было с места, сделав несколько быстрых шагов, и чуть не упал от жгучей боли в суставах. Пришлось остановиться и долго стоять перед бистро.

Зимнее, скупое солнце поблёскивало над Терраном. На холмах кое-где виден снег. А в Арденнах продолжаются горячие бои, гитлеровцам достаточно было выставить здесь всего несколько дивизий, чтобы отбросить американцев и англичан почти на сотню километров. Черчилль просил Сталина как можно быстрее ударить с востока, чтобы спасти от разгрома отступающие войска союзников. Сквозь заснеженные леса и замёрзшие болота двинулись с Вислы на Одер советские танковые армии.

А над Терраном сейчас холодное ясное небо и синий ветер. Шамрай не раз видел такое и над Донбассом. Над высокими терриконами вздымался ясный купол неба, и синий ветер, ветер надежд и мечтаний, проносился над головой парня, предвещая дальние дороги, тревожные поиски и счастливые победы…

И здесь, на французской земле, к нему снова пришло ощущение синего ветра.

Всем: жизнью своей, счастьем — Роман обязан Жаклин. Только ей.

Он вышел на городскую площадь. В центре её — братская могила ещё без памятника. Когда-нибудь, возможно, поставят гранитную глыбу и вырубят на ней имена погибших героев. Сейчас их написали на картоне, спрятанном под стеклом в большой деревянной раме.

Медленно читал знакомые и незнакомые имена лейтенант Шамрай: «Кикоть, Лангрен, Колосов, Габриэль, Джапаридзе, Васькин, Шемье, Мунтян, Макенрот…» Немец? Да, немец, Шамрай знал его. А потом надпись: «…и ещё 137 героев обороны Террана, имена которых сейчас остаются неизвестными»…

Братская могила, и в ней много хороших друзей Романа Шамрая. Лежат рядом французы и русские, немцы и украинцы, рабочие Донбасса и шахтёры Франции — братья. Это не начало, а продолжение вечной дружбы, и разорвать её невозможно…

Шамраю нужно было идти, он и так застоялся. Нужно двигаться, учиться ходить, превозмогая боль.

Может, он ещё успеет… И нужно немедленно написать ещё одно, пожалуй уже десятое, письмо в посольство. Он бросает эти письма в ящик, как в бездонную пропасть. Ответа нет…

Жаклин встретила его улыбкой, приложила палец к губам: тише. Папа Морис наконец выписался из больницы. Очень слаб ещё. Спит. Доктор Брюньйон говорит — всё срослось отлично. Шахтёрский организм — могучий, выдержал. Шамрай разделся и лёг, всем сердцем почувствовав наслаждение покоя. Жаклин присела рядом.

— Мы скоро поедем в Париж, — сказал Шамрай.

— Почему же не отвечает посольство?

— Просто там, скорей всего, некому это сделать. Во Франции тысячи, если не десятки тысяч таких, как я, и все пишут письма и запросы.

— Может быть, конечно, и так. Что же будет дальше?

Жаклин сидела на постели, охватив руками колени, и смотрела куда-то далеко-далеко, сквозь стену, за Терран, за горы, будто хотела увидеть что-то своё, только ей известное и нужное.

— Дальше будет победа, и мы уедем в Донбасс…

— А отец?

— Возьмём и его.

— Нет. Он не поедет… Вот ты, Роман, смог бы остаться у нас навсегда?

— Я? — Роман испуганно вскинул глаза на Жаклин. — Что ты?! Там же я…

— Вот именно. И отец тоже. Для него Терран — его родина.