Ален Роб-Грийе - Ревность

• Название: Ревность
• Автор: Ален Роб-Грийе
• Издательство: СПб.
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2001
• ISBN: 5-98144-063-5

Раннее творчество Алена Роб-Грийе (род. в 1922 г.) перевернуло привычные представления о жанре романа и положило начало «новому роману» – одному из самых революционных явлений в мировой литературе XX века.

Роб-Грийе любит играть на читательских стереотипах, пародируя классические жанровые стандарты. В «Ревности» автор старательно эксплуатирует традиционную схему адюльтера, но не все так просто как может показаться… Тем более что французское название романа «La Jalousie» имеет двойное значение: с одной стороны – «ревность», а с другой – «жалюзи», занавеска, через которую очень удобно подсматривать, оставаясь при этом невидимым…

---

– Нужно было вовремя меня остановить!

– Но я не видел, – протестует Фрэнк.

– Ну что ж, – отвечает она, – вольно ж было глазеть по сторонам.

Они смотрят друг на друга в упор, больше не говоря ни слова. Улыбка Фрэнка становится шире, морщинки появляются в уголках глаз. Он приоткрывает рот, будто хочет что-то сказать. Но не говорит ни слова. В лице А***, на три четверти повернутом к Фрэнку, ничего нельзя разобрать.

Несколько минут – или несколько секунд – оба сохраняют прежнее положение. Лицо Фрэнка и все его тело словно оцепенели. На нем шорты и рубашка цвета хаки с короткими рукавами; погоны на плечах и пуговицы на карманах придают ему немного военный вид. На ногах у него грубые хлопчатобумажные гольфы и теннисные туфли, покрытые толстым слоем мела, который уже потрескался в местах сгиба.

А*** разливает минеральную воду в три стакана, выстроенные в одну линию на низеньком столике. Два стакана она раздает, а потом, держа третий, садится в пустое кресло рядом с Фрэнком. Тот уже отхлебнул.

– Коктейль достаточно холодный? – спрашивает А***. – Бутылки прямо из холодильника.

Фрэнк качает головой и делает еще глоток.

– Если хотите, можно добавить льда, – говорит А***.

И, не дожидаясь ответа, зовет боя.

Все умолкают; бою давно пора появиться на террасе, из-за угла дома. Но никто не приходит.

Фрэнк смотрит на А***: той следовало бы позвать еще раз, подняться, принять какое-нибудь решение. Она делает быструю гримаску, повернувшись к балюстраде.

– Не слышит, – говорит она. – Лучше бы кому-то из нас сходить.

Ни она, ни Фрэнк не двигаются с места. На лице А***, повернутом в профиль к углу террасы, больше нет улыбки: она ничего не ждет, никого ни о чем не просит. Фрэнк созерцает крошечные пузырьки газа, прилепившиеся к внутренней поверхности стакана, который он держит чуть ли не у самых глаз.

Одного глотка довольно, чтобы убедиться: коктейль недостаточно холодный. Фрэнк так и не высказался со всей определенностью, хотя и сделал уже два глотка. К тому же только одна бутылка вынута прямо из холодильника: бутылка минеральной воды, чьи зеленоватые стенки заволокла легкая пелена влаги, на которой рука с заостренными пальцами оставила свой отпечаток.

А коньяк всегда стоит в буфете. А*** каждый день приносит ведерко со льдом вместе со стаканами, но сегодня не сделала этого.

– Ба! – произносит Фрэнк. – Может быть, не стоит трудиться.

Чтобы попасть в буфетную, проще всего пройти дом насквозь. Стоит переступить порог, как вместе с полутьмой появляется ощущение свежести. Дверь кабинета справа полуоткрыта.

Легкие туфли на каучуковой подошве бесшумно скользят по плиточному полу коридора. Створка двери открывается без малейшего скрипа. Пол в кабинете тоже вымощен плитками. Все три окна закрыты, жалюзи лишь слегка приподняты, чтобы полдневный зной не проникал в помещение.

Два окна выходят на центральную часть террасы. В первое, то, которое справа, если низко нагнуться, можно между двумя дощечками, расходящимися в разные стороны, увидеть тяжелые черные пряди – во всяком случае, верхний край прически.

А*** сидит неподвижно, совершенно прямо, глубоко в своем кресле. Она смотрит на равнину, простирающуюся перед ними. Молчит. Фрэнк, невидимый, сидящий слева, тоже молчит, а может, говорит, только очень тихо.

Кабинет – как спальни и ванная – выходит в коридор, а тот оканчивается столовой, и двери между ними нет. Стол накрыт на три персоны. А***, несомненно, только что велела добавить прибор для Фрэнка: поскольку она, конечно, не ждала сегодня гостей к завтраку.

Три тарелки расставлены как всегда: каждая ровно посередине одной из сторон квадратного стола. Четвертая сторона, на которой нет прибора, метра на два отстоит от голой стены: там, на светлой краске, еще остался след от раздавленной сороконожки.

В буфетной бой уже вынимает кубики льда из их клеточек. На полу стоит ведро с водой, куда он опускал металлическую ванночку, чтобы лед отстал. Бой поднимает голову, на его лице широкая улыбка.

Едва бы ему хватило времени выйти на террасу, выслушать распоряжения А*** и вернуться сюда со всем необходимым.

– Хозяйка, она сказала принести лед, – сообщает он напевно, как все чернокожие, отчетливо произнося каждый слог, акцентируя некоторые, иногда посередине слова.

На вскользь заданный вопрос, когда именно он получил это распоряжение, мальчик отвечает: «Сию минуту», что не дает никакого вразумительного ориентира. Она могла приказать ему это, когда ходила за подносом, только и всего.

Один лишь бой мог бы подтвердить. Но вопрос, неясно заданный, он воспринимает как приглашение поторопиться.

– Сейчас-сейчас принесу, – произносит он, призывая потерпеть.

Говорит он довольно правильно, однако не всегда понимает, чего от него хотят. А*** тем не менее общается с ним без труда.

Если глядеть из двери буфетной, стена столовой кажется совершенно чистой. Ни единого звука не доносится с террасы по ту сторону коридора.

Дверь кабинета слева на этот раз распахнута настежь. Но слишком сильный наклон дощечек на жалюзи не позволяет бросить взгляд на террасу с порога.

Только когда до окна остается менее метра, показываются один за другим, параллельными полосками, которые разделены более широкими полосами серых дощечек, прерывистые элементы пейзажа: точеные столбики перил, пустое кресло, низкий столик, где стоит полный стакан рядом с подносом и двумя бутылками; наконец, черные волосы, верхний край прически, в этот момент чуть сдвинутый вправо, туда, где вступает на сцену поверх стола голая темно-коричневая рука, с пальцами более светлого оттенка, которые сжимают ведерко со льдом. Голос А***: она благодарит боя. Смуглая рука исчезает. Ведерко из сверкающего металла, тотчас же запотевшее, стоит на подносе рядом с двумя бутылками.

Прическа А***, если смотреть на нее сзади, с такого близкого расстояния, кажется необычайно сложной. Трудно проследить за переплетением прядей: местами подходит несколько решений, местами – ни одно не подходит.

А*** не раскладывает лед, а все смотрит и смотрит в сторону долины. От возделанной земли сада, разделенной вертикально перилами, а еще горизонтально дощечками жалюзи, остались лишь мелкие квадратики, представляющие весьма незначительную часть общей площади – может быть, треть от трети.

Прическа А*** по меньшей мере так же сбивает с толку, когда оказывается повернутой в профиль. А*** сидит слева от Фрэнка. (Это всегда так: справа от Фрэнка на террасе, во время кофе или аперитива, слева от него – за едой, в столовой.) Он так и сидит спиной к окнам, но теперь из этих окон исходит свет. Окна здесь обычные, застекленные, они выходят на север, и солнце никогда не проникает в них.

Окна закрыты. Ни единого звука не доносится в комнату, когда какой-то силуэт проскальзывает снаружи перед одним из окон: кто-то идет вдоль дома от кухни, направляясь в сторону навеса. Это прошел, видный до бедер, какой-то чернокожий, в шортах, майке, старой обвисшей шляпе, прошел быстро, враскачку, скорее всего, босиком. Его фетровая шляпа, бесформенная, выцветшая, остается в памяти: по ней его можно тотчас же узнать среди всех батраков плантации. Только вот незачем это делать.

Второе окно расположено чуть дальше от стола; чтобы выглянуть в него, нужно повернуться всем корпусом назад. Но никого не видно за окном: то ли человек в шляпе уже прошел мимо своим бесшумным шагом, то ли остановился, а может, вдруг изменил направление. То, что он исчез, ничуть не удивляет, наоборот, начинаешь сомневаться, показывался ли он вообще.

– Это все самовнушение, большей частью, – говорит Фрэнк.

Африканский роман вновь помогает им поддержать беседу.

– Все сваливают на климат, но климат ничего не значит.

– Приступы малярии…

– Есть ведь хинин.

– И голова гудит целыми днями.

Настал подходящий момент, чтобы осведомиться о здоровье Кристианы. Фрэнк отвечает неопределенным жестом руки: резкий взмах, медленное скольжение вниз, теряющееся в пустоте, при этом пальцы другой руки крепко сжимали кусок хлеба, лежащий подле тарелки. В то же самое время нижняя губа и подбородок выдвигаются, мимолетная гримаса в сторону А***, которая должна была задать этот вопрос первой, несколько раньше.

Бой показывается в распахнутой двери буфетной, обеими руками держа большое глубокое блюдо.

А*** не продолжила ту тему, на какую намекало движение Фрэнка. Еще одно средство в запасе: спросить, как ребенок. Тот же самый жест – или очень похожий – повторяется и вновь завершается молчанием А***.

– Все так же, – говорит Фрэнк.

За стеклами окон в обратном направлении движется фетровая шляпа. Упругая походка, одновременно быстрая и ленивая, не изменилась. Но лицо, повернутое в противоположную сторону, совершенно скрыто от глаз.

За толстым стеклом, чисто вымытым, – каменистый двор, затем, если подняться к дороге и краю плато, – зеленая масса банановых деревьев. На их однородной, без оттенков, листве неровности стекла рисуют мерцающие круги.