Владислав Глинка - Дорогой чести

• Название: Дорогой чести
• Автор: Владислав Глинка
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1971

Повесть «Дорогой чести» рассказывает о жизни реального лица, русского офицера Сергея Непейцына. Инвалид, потерявший ногу еще юношей на штурме турецкой крепости Очаков, Непейцын служил при Тульском оружейном заводе, потом был городничим в Великих Луках. С началом Отечественной войны против французов Непейцын добровольцем вступил в корпус войск, защищавший от врага пути к Петербургу, и вскоре прославился как лихой партизанский начальник (он мог ездить верхом благодаря искусственной ноге, сделанной знаменитым механиком Кулибиным). Переведенный затем за отличия в гвардейский Семеновский полк, Непейцын с боями дошел до Парижа, взятого русскими войсками весной 1814 года. В этом полку он сблизился с кружком просвещенных молодых офицеров — будущих декабристов.

Автор книги — ленинградский писатель и музейный работник Владислав Михайлович Глинка. Им написаны выпущенные Детгизом книги «Жизнь Лаврентия Серякова» (1959) и «Повесть о Сергее Непейцыне» (1966). Последняя рассказывает о детстве и юности героя книги «Дорогой чести».

---

Разве то на карьер нашего инспектора похоже?

Сергей Васильевич не стал возражать, хотя и был уверен, что низко кланяться Аракчеев никогда не затруднялся, только, видно, знал, перед кем то надобно делать.

* * *

К воскресенью комнаты казенного флигеля, который занимал инвалидный майор, приняли праздничный вид. Полы, оконные стекла, мебель, дверные ручки — все было отмыто и до блеска начищено, а в кухне стоял, как говорится, дым коромыслом: готовили ужин на двадцать пять персон. Возвратившись из церкви, именинник пообедал в кабинете, потому что раздвинутый до предела стол сверкал уже крахмальной скатертью и приборами; вздремнул часок и решил было сходить к Захаво, чтобы убить время до съезда гостей, но тут Федор доложил, что пожаловал незнакомый барин.

Визитер отрекомендовался новым бухгалтером, позавчера приехавшим в Тулу. Этот представительный рыжеватый, ловко расшаркавшийся чиновник лет сорока был затянут в щегольской мундир — хоть гвардейцу под стать, с новомодным высоченным, под самые уши, воротником и причесан тоже по-новому, вовсе без пудры и с бачками. Приглашенный садиться, он рассказал, что приехал один, что жена с дочками тронется из Петербурга, когда он подготовит квартиру, а двое сыновей определены уже в кадетский корпус. Сообщил затем, что начальник завода принял его приветливо, что квартира прежнего бухгалтера оказалась мала и генерал распорядился отвести ему другую. Наконец сказал несколько восхищенных фраз о мудрости графа Аракчеева и, пробыв не более двадцати минут, поднялся. Прощаясь, просил Сергея Васильевича не оставить своими наставлениями как о сем городе, так и насчет сослуживцев.

Хотя Непейцын про себя усомнился, что какие-либо советы нужны такому ловкому златоусту, но потом подумал, что в одиночку не весело, поди, коротать вечера в незнакомом городе, и пригласил бухгалтера прийти нынче же отужинать и посидеть в кругу новых сослуживцев. Снова поклоны, щелканье каблуков.

Едва, проводив гостя, повернулся уйти из передней, как на крыльце застучали подкованные сапоги, и в дверях встал лакей в синей ливрее, протянув имениннику небольшой пакет.

— От ее превосходительства Авроры Богдановны, — возгласил он. — Еще уезжаючи оставили, чтоб нонче отнесть.

— Спасибо, Архип. Вот тебе… — В кармане среди мелочи, оставшейся от раздачи нищим в церкви, пальцы нащупали полтинник.

Поспешно закрывшись в кабинете, развязал бечевку, развернул бумагу. Записная книжка в переплете, вышитом мелким бисером. На голубом фоне, в зеленом веночке золотистые буквы «SN». Внутри на первом листке прочитал: «Je vous felisite avec Ie jour de votre ange. J espere revenir bientot a nos aimables soires de Toula. А.»[2]

«Вот умница! — восхитился Непейцын. — Сколько людей поздравляют двадцать пятого сентября, в день Сергия Радонежского, и лишь немногие удосуживались узнать, что крещен в честь другого Сергия, римского мученика, которого празднуют седьмого октября. А она как-то обиняками заранее вызнала и подарок к этому дню обеспокоилась послать. Авось книжка во внутренний карман мундира поместится… Сантимент? Ну и пусть! Что с собой в прятки играть? Все равно вспоминаю ее сто раз на дню… Аврора! Вот уж истинно заря-чародейка!..»

* * *

Гости сразу сели за стол и встали после пяти перемен, часа через три Двоих сразу повезли домой, остальные расселись в кабинете и гостиной. Начальник завода генерал Чичерин, два начальника отделений и доктор Баумгарт тотчас взялись за карты. Прочие образовали два кружка: пожилые мужчины — около механика Сурнина, более молодые и дамы — вокруг комиссионера Захаво. Уж так повелось, что каждый из них вел в обществе свою занимательную беседу. Сурнин в молодости прожил пять лет в Англии, с тех пор исправно читал газеты, интересовался политикой и не раз верно предсказывал события. Сейчас к его голосу особенно прислушивались. Последним известием было объявление Наполеоном блокады Британских островов, запрет ввозить английские товары на континент, а французским и подчиненным Франции судам — заходить в английские порты.

— Уж теперь Бонапарт прижмет накрепко твоих агличан. — подтрунивал над Сурниным начальник арсенала полковник Никеев.

— Однако пока что Булонский лагерь он зря устраивал. Высадиться на острова не сумел, — парировал механик.

Тут в разговор вступил подсевший к политикам новый бухгалтер. Он к ужину явился еще большим щеголем, надушенным и с лорнетом за бортом мундира.

— А я так полагаю, — начал он с учтивым полупоклоном в сторону Сурнина, — что доколе агличане российский лес и пеньку покупают, то ихний флот сильнейшим останется и державу свою убережет. А без французских шелков да кружев они обойдутся.

— Справедливо судите, сударь, — одобрил Сурнин. — Чтобы подсечь аглицких промышленников, надобно все народы мира принудить с ними не торговать. Видели бы, отколь только в аглицких портах корабли сбираются! Уж истинно смешение всех языков. И всегда найдутся у них адмиралы, подобные сэру Горацио Нельсону…

А в другом кружке гостей поминутно звучал смех. Здесь комиссионер Захаво читал наизусть собранные за поездку в Петербург забавные стихи. Проходя в кабинет, Непейцын услышал:

— Змея ужалила Маркела.
— Он умер? — Нет, змея, напротив, околела…

А когда, постояв по долгу хозяина около сидевших за картами, возвратился в гостиную, то декламировал уже другой голос. Перешедший к этой группе новый бухгалтер весьма выразительно читал шуточный мадригал гусиному перу — орудию подьячего, законченный двустишием:

За драгоценное перо,
Подьячие! Главу пред гусем преклоните!

И, ободренный смехом слушателей, прочел сочиненную тем же харьковским поэтом Нахимовым подпись к изображению блохи:

Подьячий! Присмотрись к сей черненькой фигуре.
Не твой ли то портрет в миниатюре?..

— Видно, сочинителю сих стихов немало подьячие насолили, — заметил кто-то из гостей.

— А кому от них сладко бывало? — ответил бухгалтер.

И Захаво поддержал:

— Недаром на статую богини правосудия Фемиды писано:

В одной руке весы, в другой я меч держу,
Положит мало кто, того и поражу…

Рядом с Непейцыным скромно одетый юноша, резчик по металлу Петя Доброхотов, сказал вполголоса:

— Хорошо, что на оружейников издевок не пишут.

— Но на художников их немало сочинено, — заверил услышавший его Захаво:

Как кисть искусного над смертными сыграла:
Архипа Сидором, Кузьму Лукой списала…

Около полуночи гости начали прощаться. Многие жили поблизости, и даже генерал с генеральшей по-провинциальному в хорошую погоду ходили пешком. А нынче к тому же светила луна, и на славу угостившиеся в людской денщики и лакеи поплелись за господами, будто повторяя их нетвердую поступь и покачивая незажженными фонарями. Последним стал прощаться Захаво, вышедший на крыльцо вместе с провожавшим гостей Непейцыным.

— Посидите еще полчаса, пока Ненила первой уборкой гремит, — попросил Сергей Васильевич, отирая платком щеки от прощальных поцелуев. — Ведь правда все гладко сошло, и я могу, как вы, спеть:

Всех счастливей в свете тот,
Кто своей доволен частью…

— Вы-то вполне можете сей гимн принять, — заверил Захаво, — а я, признаюсь, всегда, его напевая, над собой подсмеиваюсь.

— Что же? — удивился Непейцын. — Ведь не раз говорили, что комиссионерство вам по душе…

Они прошли через гостиную. Ненила с Федором расставляли по местам мебель, судомойка и кухарка выносили оставленные на подоконниках и столах чайные чашки, рюмки.

— Чем же недовольны? — повторил вопрос Сергей Васильевич, войдя в кабинет.

— Тем, что еще себя не нашел. В гимназии при морском корпусе с отличием окончил, а учительскую службу невзлюбил. Перебрался сюда, и прошлые годы истинно занимали меня поездки, особенно на Урал, за железом. Новые места, сплавная горячка в самый паводок, караваны по Белой, страх на порогах, лихость лоцманов и сплавщиков. Но потом, как присмотрелся, то здешний завод все пересилил. Сейчас одного бы хотел — работать по механике оружейной.

— А за чем дело? — развел руками Непейцын. — Уверен, что вас Сурнин поддержит и генерал не возразит.

— Сурнин поддержит, то верно. Но сие и есть загвоздка. Он меня на завод с открытым сердцем втянет, а я весьма скоро с ним же во многом воевать зачну.

— Вы с ним? — удивился Непейцын. — Да о чем же?

— О чем?.. К откровенностям русские люди доходят, если выпили хоть умеренно, — засмеялся Захаво. — Так вот, друг наш Алексей Михайлович, видите ли, и в Англии обучался, и человек бессомненно умный, но выше тульского горизонта взглянуть не может.