Владислав Глинка - Жизнь Лаврентия Серякова

• Название: Жизнь Лаврентия Серякова
• Автор: Владислав Глинка
• Издательство: Детгиз
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1959

Жизнь известного русского художника-гравера Лаврентия Авксентьевича Серякова (1824–1881) — редкий пример упорного, всепобеждающего трудолюбия и удивительной преданности искусству.

Сын крепостного крестьянина, сданного в солдаты, Серяков уже восьмилетним ребенком был зачислен на военную службу, но жестокая муштра и телесные наказания не убили в нем жажду знаний и страсть к рисованию.

Побывав последовательно полковым певчим и музыкантом, учителем солдатских детей — кантонистов, военным писарем и топографом, самоучкой овладев гравированием на дереве, Серяков «чудом» попал в число учеников Академии художеств и, блестяще ее окончив, достиг в искусстве гравирования по дереву небывалых до того высот — смог воспроизводить для печати прославленные произведения живописи.

Первый русский художник, получивший почетное звание академика за гравирование на дереве, Л. А. Серяков был автором многих сотен гравюр, украсивших русские художественные издания 1840–1870 годов, и подготовил ряд граверов — продолжателей своего дела. Туберкулез — следствие тяжелых условий жизни — преждевременно свел в могилу этого талантливого человека.

В основе этой повести лежат архивные и печатные материалы. Написал ее Владислав Михайлович Глинка, научный сотрудник Государственного Эрмитажа.

---

— Ну а ты как? — полюбопытствовал Серяков.

— Да куда хошь, мне при нем худо не будет. А тут и я от Амальи взмыленный бегаю. Мало ей своей девки, то и дело кличет: «Тиш, сделай то, Тиш, сходи туда…» А я за ним ходить нанимался, а не ейные картонки таскать…

Через две недели Лаврентий застал Кукольника сидящим в вицмундире за столом и бодро щелкающим на счетах. Но и в этот раз рядом с какими-то цифровыми выкладками стояли бутылка и стакан.

— Продаю, брат Лауренций, нашу «Иллюстрацию», — сказал он. — Будешь скоро гравировать новым хозяевам.

— Кому же продаете, Нестор Васильевич?

— Владельцем будет некий Крылов, который раньше писал стишки, теперь преподает где-то что-то, а редактировать берется Александр Павлович Башуцкий, аристократ, штатский генерал с большими связями, но и писатель в этаком новом духе: все о лаптях и портянках, о дворниках и водовозах повествует. — Кукольник презрительно скривил рот. — Впрочем, человек милейший, и ты ему мною рекомендован с самой лучшей стороны.

— А не заскучаете вы без журнала? — спросил Серяков, которому стало не по себе от услышанной новости.

— Да разве я расстался бы со своим детищем, если б не важнейшие причины?! — патетически воскликнул Кукольник. — Но князь посылает меня в Землю войска Донского, в Одессу, Новороссийск, многое осмотреть, проверить, обревизовать — одним словом, с доверительным поручением. Я не могу, понимаешь ли, манкировать службой. Нужно подумать наконец и о грядущей старости, о чине, о пенсии… Да и пора встряхнуться, проветриться.

Нестор Васильевич встал, прошелся по кабинету.

— Может быть, провинциальное общество не так скоро забывает испытанные таланты! А здесь, знаешь ли, такая сухость, неблагодарность! Подай им нечто новое, модное. Но верь мне, Лауренций, все это пройдет быстро. Кукольника еще вспомнят!.. В середине мая Серяков пришел на Гороховую проводить Нестора Васильевича в дальнюю дорогу. У подъезда стояла уже коляска четверкой с увязанными позади кузова чемоданами. В квартире шумно вставали из-за стола человек сорок каких-то совсем не знакомых Лаврентию разнокалиберно одетых, сильно подвыпивших господ. Кукольник, прослезившись, перецеловался со всеми и, накинув шинель, устремился прощаться на половину Амалии Ивановны. Его проводил взрыв двусмысленных шуток, и гости, разобрав шляпы и трости, стали спускаться с лестницы.

Тихон с поваром укладывали в коляску погребцы и корзинки, по очереди бегали наверх за забытыми вещами. Серяков стал помогать им. Наконец вышел Нестор Васильевич, протиснулся сквозь толпу провожающих, и его подсадили в экипаж.

Тихон, обежав коляску, молодцевато вскочил следом и бочком уселся рядом с барином.

— Прощай, Лавря, не поминай лихом! — крикнул он и перекрестился.

Проводы эти напомнили Серякову многолюдные поминки — так равнодушны были к судьбе уезжавшего собравшиеся, так было ясно, что Кукольник навсегда покидает Петербург. А если и возвратится когда-нибудь, то уж не будет ни писательства, ни журнала, ни прославленной «братии».

В те дни Лаврентий мало понимал, что творилось в русской литературе, но из слов сварливого гостя, которые ему запомнились, из обиженных сетований самого Кукольника ему стало ясно, что сочинения уехавшего его покровителя осуждены передовыми писателями, не имеют прежнего успеха и в публике. Серяков удивлялся, как со своим талантом и знаниями Кукольник не сумел отыскать правильный путь, и простодушно объяснял это прежде всего пьянством, которое ненавидел с детства.

«У того, кто держится рюмочки, голова всегда в тумане, — думал он. — Где тут найти правильную дорогу? Да еще женитьба неладная. Даже на проводах мужа не показалась эта Амалия, а что плохого было бы?.. Да, нелегкая штука жизнь…»

Собираясь идти к новому редактору, Серяков опасался: «Каково-то примет меня этот важный барин?» Но каждый раз вспоминал рассказ Башуцкого «Водовоз», так презрительно упомянутый Кукольником. Самому Лаврентию этот рассказ очень понравился. В нем с искренним сочувствием повествовалось о судьбе крестьянина, замученного до смерти тяжелой работой в столице. Помнил Серяков и составленный Башуцким путеводитель «Панорама Петербурга», в котором прочел интересный очерк по истории города, помнил, что видел в журналах его статьи о железных дорогах и банках.

«Видно, хоть и важный барин, но образованный и труженик», — успокаивал себя Лаврентий.

При первом посещении ему не повезло. В бельэтаже на Большой Морской зеркально полированную дверь отворил строгий лакей в ливрее с галуном.

— Его превосходительство будут поздно, — услышал Серяков, и дверь захлопнулась.

То же повторилось и еще раз через три дня. «Черт его знает, когда же добьешься представиться! — возмущался Лаврентий. — Или, может, ему не нужны граверы?»

Наконец в третий раз, зайдя вечером по дороге из академии, Лаврентий был принят. После доклада его провели через целую анфиладу нарядных комнат. В конце ее на пороге кабинета предстал хозяин.

Румяный барин лет за сорок выглядел как модная картинка — все на нем было натянуто, отглажено, без пылинки и складочки. Отлично выбрит, надушен, завит — хоть сейчас на званый обед.

Приветливо улыбаясь, Башуцкий усадил несколько оробевшего гравера в новейшее кресло на пружинах и тотчас насказал много лестного о его работах, попросил называть себя не вашим превосходительством, а попросту Александром Павловичем. Потом, после маленькой паузы, во время которой пересел поудобнее, выставив вперед щегольски обутую ногу, заговорил о будущем «Иллюстрации».

— Мы с господином Крыловым решили изменить характер журнала, который, мы полагаем, был до сих пор немного легковесен. Нам кажется более правильным обратить внимание читателей на серьезные темы — на новшества в промышленности и торговле, в мореходстве и строительном искусстве, в науках и художествах. Приведу примеры. В настоящем году Общество московских фабрикантов открывает склад и магазин в Тифлисе. Журналу следует похвалить это начинание, растолковать, почему именно оно полезно, картинками показать далекий путь, который предстоит проделать торговым караванам, познакомить с видами Тифлиса, с типами народов, которые отныне будут носить посылинские ситцы и нюхать табак из лукутинских табакерок. Другой пример: сейчас на железной дороге, проводимой между нашими столицами, строится через реку Веребью мост, небывалый по длине, по смелости расчетов. Он уже почти готов, испробован, и строитель его — русский инженер-майор Журавский. Как не рассказать об этом публике, показав тут же вид моста с бегущим по нему локомотивом и портрет господина Журавского?

Речь так и лилась, плавно, кругло, убедительно, будто Александр Павлович с выражением и со всеми знаками препинания читал тщательно отделанную статью. Лаврентий сидел развесив уши. До чего же деловой человек! Вот тебе и аристократ!

Вошел лакей и на подносе подал Башуцкому маленький конверт.

— От ее сиятельства. Ждут ответа вашего превосходительства.

Александр Павлович, учтиво извинившись, прочел записку и, опять извинившись, принялся писать ответ.

Серяков мог передохнуть и осмотреться. Боже мой! Что за образцовый порядок царствовал в большом кабинете! На двух столах у окон симметрично разместились какие-то коробки, заполненные разноцветными карточками, а рядом с ними — разрезательные ножи и карандаши, сургучи и склянки с клеем. Среди книжных шкафов высился один, весь из мелких ящичков с каллиграфически написанными ярлычками. К нему приставлена лесенка красного дерева, окованная медью. А на письменном столе, за которым склонился хозяин, лежали аккуратные стопки бумаг, придавленные изящными малахитовыми, хрустальными, бронзовыми прессами, синело свежее, точно сейчас раскатанное из куска, сукно, сверкали бронзой чернильница и колокольчик.

Башуцкий окончил записку плавным росчерком, перечел, осыпал страничку серебряным песком, взял из кожаного футляра конверт, из фарфоровой коробки — облатку, заклеил, протянул лакею. И тотчас, обратив приветливое лицо к Серякову, чуть прижмурившись на миг — верно, чтоб собраться с мыслями, — заговорил опять так же плавно и легко, будто ничем не отвлекался.

— Необходимы некоторые изменения и во внешнем виде «Иллюстрации». Нужна лучшая бумага, более тщательный набор, больше внимания при печатании гравюр. Но, главное, если мы хотим создать более серьезное, но и более роскошное издание, предстоит изменить самый порядок подготовки художественной части. Из лучших граверов столицы я решил создать ателье, какие существуют уже при известных парижских и лондонских журналах. «Иллюстрация» снимет для ателье — или, сказать по-русски, для своей артели — квартиру, светлую, просторную, хорошо отделанную. Граверы будут жить в ней и работать строго установленные часы под руководством маститого, известного художника, работать, я уверен, в самой дружественной обстановке. Будут совершенствовать свое мастерство, при них поселятся ученики. Там, в этой артели, за несколько лет незаметно образуется новое поколение граверов, которые высоко понесут знамя своего искусства в русском печатном деле. В недалеком будущем я полагаю послать за границу — в Париж, Лондон и Берлин — трех граверов, своих художественных корреспондентов, чтобы прямо оттуда шли на страницы «Иллюстрации» все значительные новости, уже отраженные в готовых досках. К тому времени железные дороги несомненно соединят нас со всеми столицами Европы, и пересылка подобных пакетов станет быстра и удобна… — Башуцкий на миг вновь прижмурился и закончил: — Ведь вы не откажетесь вступить в артель? Поддержать своим талантом наше начинание? Я вам одному из первых делаю предложение.