Евгений Брандис - Незримый мост

• Название: Незримый мост
• Автор: Евгений Брандис
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1976

Сборник научно-фантастических и приключенческих повестей и рассказов ленинградских писателей (Г. С. Мартынов. А. И. Шалимов, Б. Н. Стругацкий и А. Н. Стругацкий, А. А. Щербаков и др.). Авторы рассказывают о встречах ученых Земли с инопланетянами, о поисках и открытиях, направленных на справедливое и мирное содружество человечества.

Содержание:

Встречи с будущим. Евгений Брандис

Георгий Мартынов. Незримый мост. (Печатается с сокращениями)

Ольга Ларионова. Подсадная утка

Игорь Росоховатский. Ураган

А. Балабуха. Равновесие

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Парень из преисподней

Игорь Смирнов. Черный ромбоэдр

Александр Шалимов. Кто нажмет на «стоп-кран»?

Аскольд Шейкин. Зеленый остров

Александр Щербаков. Змий

Александр Житинский. Эффект Брумма

Александр Хлебников. Невероятный выдумщик

Александр Шалимов. Неудачный эксперимент

Игорь Росоховатский. Рассеянность Алика Семина

Александр Щербаков. Рабочий день

А. Балабуха. Цветок соллы

Рисунки Л. Рубинштейна

---

— Не знаю. По-моему, да.

— В этой сказке великий смысл. Она не предание. Она повторяется всякий раз, когда мы что-нибудь изобретаем. Ева взяла плодов его и ела. И дала также мужу своему с собой, и он ел. И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья и сделали себе опоясания. Так?

— Я дословно не помню.

— Эх вы, товарец колледжа Болдуина. А потом, как это обычно бывает, оказалось, что открытие Адама и Евы было лишь первым звеном в цепи логически связанных событий. И в конце ее людей вышвырнули из Эдема. Чтобы они в поте лица своего ели хлеб от земли, взрастившей им волчцы и тернии. А дальше?

Сенатор молчал.

— А дальше, — торжествовал голос, — дальше весь смысл и история человечества. Невинный пастушок из Эдема кончился. Встал новый, преобразившийся Адам, сумевший одолеть довольно много неприятностей с помощью дара познания. Не так ли?

Голос зашелся тяжелым астматическим кашлем и, не дождавшись ответа, хрипло закончил:

— Сработала диалектика. Теперь тоже сработает диалектика. Я, Генрих Маземахер, даю Адаму очередной плод от того же древа, и вся мистерия повторится. Адам вкусит от него, и пострадает за это, и станет прахом. И поднимется преображенным, чтобы овладеть землей в том обличье, которое вдруг откроется ему. Это ни хорошо, ни плохо. Это закон движения. А добро и зло — это просто примитивный способ восприятия движения. Личный способ. Так в чем же я повинен? Я повинен в одном: я взял деньги у носящих меч и позволил им еще до рождения запутать умничку в их членистоногие замыслы. За это я расплачиваюсь заключением самого себя в тюрьму! В страхе, что вы лишите меня памяти о том, что было единственным содержанием моей жизни! Не довольно ли с вас и того?

Голос умолк. Сенатор долго сидел задумавшись, а потом спросил:

— Но все-таки что же произошло на совещании? Объясните мне, профессор, если можете.

— Мне трудно рассуждать. Я знаю факты лишь в вашем изложении, а этого, насколько я могу судить, недостаточно. Там было сколько угодно болванов, которые и так могли поставить все с ног на голову. Но если предположить, что они действительно болваны, то все объясняется очень, просто. Донахью травил умничку алюмоколлоидом, ему очень хотелось преуспеть, и каждый раз он ее уговаривал: «Умри! Умри же!» И она поддалась, но не химии, а убеждению! О, боже мой! Она притворилась мертвой! Да! Притворилась. А он и все остальные этого не поняли, потому что не хотели понять. Она вела себя, как мертвая, потому что ее считали омертвленной. И так они водили друг друга за нос, уж не знаю сколько. Понимаете? Она не оживала, потому что каждый раз к ней подходили с убеждением, что она мертва.

И каждый раз утверждались в своей ошибке. Цепная реакция взаимного убеждения! Дурачье! А на совещании, когда вы в два десятка голов бессознательно отнеслись к ней, как к живой, она тут же ожила и мило заморгала глазенками — вот она, мол, я! Воображаю, какая рожа была при этом у Донахью! Поделом ему! Генеральский любимчик! Родная душа! Они стакнулись еще при мне. Такой же тупица, как и они все. Он и тогда еще выкидывал номера. Как-то раз…

Сенатор сидел, слушал желчный рассказ старика об одной из прошлых обид. Ему довольно часто приходилось выслушивать подобные рассказы, и он давно научился делать это вполслуха, сочувственно кивая головой и занимаясь собственными мыслями.

Молодчина Гэб! Надо же! Дознался, что у «Скотт пэйперс» есть контракт с лабораторией сухопутных сил в Сидар-Гроув. Это уже кое-что! Это веревочка! Потяни, и узелок распустится. Мэйсмэчера начали осаждать мнемолизином, как только он пожелал усложнить работы в университете. Родоначальника! Отца проблемы! Конечно, он почел своих заказчиков кретинами, смертельно обиделся, хлопнул дверью и отправился помирать. На здоровье! Сам ты дурачок, профессор! Когда Деймз выламывает руки Бартоломью, чуть дело доходит до «Скотт пэйперс», это, по-твоему, тоже кретинизм? Как бы не так! Все очень просто. В Сидар-Гроув у военных идут работы над П-120. Как далеко они зашли, никто не знает, но, видно, подальше, чем в богоспасаемом университете. И военные велели Бюро научных исследований взнуздать университет, чтобы он, не дай бог, не залез в проблему поглубже. Мак-Лориса держат в качестве ширмы, в свой срок через него предадут огласке кое-что, без чего не обойтись. Уж это-то точно. Без Мэйсмэчера цена ему грош, чтобы он ни делал. Умен он или глуп, это ровно ничего не значит, если принято такое решение. А Мак-Лориса бесит узда, природы которой он не понимает. Унаследовал это искусство от дражайшего учителя. Он назерняка решил, что все это потому, что он топчется на месте, потому, что он плох. И лезет из кожи вон. И нарывается.

Итак, вывод первый: университет в Грэнд-Рэпидс из родоначальника дела превратился в цивильное прикрытие куда более серьезного предприятия. Не на это ли намекал Мартиросян, когда обещал представить дополнительные материалы?

Кстати, Сидар-Гроув в этом штате. Надо бы на всякий случай держаться оттуда подальше. Чтобы комар носу не подточил.

Сенатор встал, подошел к карте и принялся составлять дальнейший маршрут по боковым дорогам так, чтобы миновать нежелательное место.

— …он побежал звонить по начальству, а я заявил ректору, что не выйду из своего кабинета, пока этот недоумок не уберется отсюда, — продолжал голос.

Рядом с сенатором — всего шаг ступить — оказалась лестница наверх, и, повинуясь внезапному импульсу, он протянул руку, взялся за перила и бесшумно поднялся на несколько ступенек. Лестница вместе с перилами словно была отлита из серо-голубого пластика, пружинившего под ногами. Подняв голову, сенатор увидел наверху темный коридор и притолоку закрытой двери.

— Не делайте этого, — тихо сказал голос, прервав рассказ на полуслове. — Вернитесь на место.

Сенатор оглянулся и вздрогнул. На серо-голубых ступеньках черными пятнами отпечатались его следы. Он снова коснулся пальцами перил, ощутил легкий электрический укол и отдернул руку.

И внезапно ему явственно представилось: там, наверху, нет никакого профессора Мэйсмэчера, там, на постели, давным-давно лежит его иссохшее мертвое тело, а все вокруг — и кровать, и пол, и стены, и мебель — все покрыто таким вот пружинящим блестящим серо-голубым покровом, который слегка пульсирует в тех местах, где под ним в стенах проходит электропроводка. И этот покров, эта умничка таит в себе личность профессора, говорит и мыслит так, как мыслил бы он. Это ей волей или неволей завещал профессор свою ревниво сберегаемую память, и вот она медленно-медленно, миллиметр за миллиметром, разрастается, разрастается, заволакивая все, что встречает по пути, черпая живительную энергию от проводов в стенах. И Мэри-Энн давно здесь нет. Ее голос, ее поведение помнит и заученно повторяет все тот же покров. И может быть… может быть… может быть, сама мысль об этом и вся эта ярко увиденная им картина не родились в его мозгу, а навязаны ему извне! Ведь его мысли — доходили же они до «профессора»! И теперь «профессор» навязывает ему то, что ему угодно.

Сенатор решительно шагнул наверх. И содрогнулся от темного парализующего страха. Того самого страха, который он пережил когда-то в детстве, когда увидел на пороге дома змею. Он почувствовал, что не в силах даже повернуться, чтобы спуститься с лестницы. Он видел, как тут же на него набрасывается что-то обширное, мягкое, удушающее. Пятясь и в ужасе глядя на оставляемые им черные следы, сенатор спустился с лестницы, дошел до кресла, нащупал рукой подлокотники, сел.

— Вот так, — сказал голос.

Послышался шорох, щелчок, карта на стене взлетела в воздух, и под ней распахнулась черная квадратная пасть.

— А-а! — закричал сенатор, не в силах пошевелиться.

— Я вам говорил. Не надо было этого делать, — все так же бесстрастно сказал голос. — Возьмите. Это мой вам подарок. Подойдите и возьмите.

Края карты свисали с открывающейся вверх дверцы маленького грузового лифта. В глубине светилась красная лампочка. На выстланной черным бархатом полке лежала знакомая сенатору розовая пластиковая кассета, такая же, как те, что выдавали на совещании.

— Не бойтесь. Она не принесет вам вреда. Если не хотите, можете ею не пользоваться. Это оружие Адама, восстающего из праха. Возьмите. — И голос снова прервался долгим липким кашлем.

Встать и сделать несколько шагов сенатору стоило огромных сил. Рука не хотела углубляться в шкафчик, и сенатор почти швырнул ее туда за кассетой. Сжимая непослушные пальцы, он вынул кассету.

— Мак-Лорис говорил, что лично приглашал вас на совещание. — Сенатор старался говорить обыденно и спокойно, словно ничего не произошло.

— Да, неделю назад он приезжал, наверное, за этим, но Мэри-Энн его не впустила. У каждого своя дорога. А он был поделикатней вас и не угрожал вломиться в дом с полицией.