Владислав Глинка - История унтера Иванова

• Название: История унтера Иванова
• Автор: Владислав Глинка
• Издательство: Cоветский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1988

Повесть В. М. Глинки построена на материале русской истории первой четверти XIX века. В центре повести — простой солдат, находившийся 14 декабря 1825 года на Сенатской площади.

Высокие литературные достоинства повести в соединении с глубокими научными знаниями их автора, одного из лучших знатоков русского исторического быта XVIII−XIX веков, будут интересны современному читателю, испытывающему интерес к отечественной истории.

Для среднего и старшего возраста.

---

Часто перед сном конногвардейцы пели, сидя около глохнувшего костра. Иногда песни, что помнили с деревенских молодых лет, но чаще солдатские, которые рассказывали про походы, про небывалое счастье, как свиделся ненароком со своими кровными, про любовь с красной девушкой. Иванов тоже теперь запел. Он знал немало песен, но кирасирам особенно нравилась та, которой выучился в Стрельне, у бывшего улана, вахмистра Елизарова. Начиналась она так:

Мы солдатушки-уланы,
Наши лошади буланы,
Мы под городом стояли,
Под Можаем воевали…

Потом шел рассказ, как заехали во слободку, а в ней во вдовий домик и просятся на постой. Когда же взошли в дом:

То посели все на лавки,
Все на лавки по порядку.
А большой гость впереди сел,
Молодец собой, а висками бел.
А вдова стоит у печки,
Поджала рученьки к сердечку…

Расспросив вдову, давно ли она вдовеет, «большой гость» предлагает ей подойти ближе и снять с него кивер.

— Что не в нем ли полотенце?
Не твое ли рукоделье?
В полотенце узелочек,
В узелочке перстенечек.
То не наш ли обручальный?

Тут вдова, узнав гостя, будит детей:

— Вы вставайте, милы детки,
Раз приехал ваш родитель…

Но сыскавшийся супруг останавливает ее:

— Мне не век здесь вековати,
Только ночку ночевати,
Дальше ехать воевати…

Почти каждый вечер кирасиры просили Иванова повторить эту песню и скоро уже подтягивали ему. Слушая, Красовский, по обыкновению, бормотал непонятное: «Omne ignatum pro magnifico»[15].

День за днем команда приближалась к родным местам Иванова. Уже миновали Тулу, до Богородицка осталось два перехода, а там и повертка на Епифань. Сколько раз слышал названия деревень, мимо которых теперь проезжали, когда отец зимой возил барскую кладь в Москву и, возвратясь, рассказывал, где ночевали, где застала обоз метель, где повстречали попа и что из того вышло. И сам он рекрутом с тоской в душе уходил от дому по этой дороге. А сейчас в сотый раз задавал себе вопрос: велено ли Красовскому отпустить его на побывку? Но унтер молчал, и, выступая с последнего привала перед Богородицком, Иванов решился к нему подъехать.

— Дозвольте спросить, не наказывал ли чего господин вахмистр насчет меня?

— Полагает тебя Елизаров на побывку отпустить при обратном пути, — ответил Красовский. — Нынче мы маршем идем и коня ты старого неминуче загонишь, если туда тридцать верст проскачешь да обратно еще более, нас догонявши. А главное, тебе без письменного вида ехать боязно в здешних людных местах. Не ровен час встречная команда остановит или помещик, былой вояка, заарестует за беглого. Обратно же мы с табуном пойдем куда тише, чтобы коньков сберечь. Поедешь тогда с поручичьим письменным разрешением на свежем коне. Самого сильного тебе подберем, чтобы мог побыть в отлучке дня три.

Иванов обрадовался и одновременно опечалился такому ответу — еще на два месяца оттяжка. То, что кругом стлались далеко видные просторы полей, так похожие на лежавшие вокруг родной Козловки, будоражило воспоминания, которые десять лет упорно гнал. Такие знакомые одежды и говор встречных крестьян напоминали детство. Даже лица многих казались схожими то на одного, то на другого односельца.

На ночлеге под Богородицком Иванов в первый раз за этот поход долго не мог уснуть. Все представлялось, как вот отсюда, сейчас выехал бы в Козловку. По холодку шажком, беззвучно по глубокой уже пыли несет его конь знакомым большаком на Скопин, минуя спящие без единого огонька деревни. На синем рассвете завидится на высоком холме Епифанский собор, окруженный крышами каменных палат. Вот уже открылись густые яблоневые сады родной деревни и отдельно от них — кучные ветлы над барской сажалкой… Вот и повертка с большака… Выехал на площадь перед беленой церковкой. В оба конца уходит широкая улица. Налево третья изба отцовская, дедовская… Низкие темные двери, а за ними в теплом, чуть кисловатом хлебно-солодовом запахе родного жилья спят отец с матерью и не чуют близкой встречи…

Ну, ничего! Будет все так, наверное теперь будет. Недолго осталось ждать такой счастливой ночи…

Для следующего ночлега разбили лагерь у села Михайловского на берегу неширокой Непрядвы. Поевши, кто разлегся с трубкой у огня, кто забрался спать в палатку, кто чинил одежду или конское снаряжение. Оглядев лагерь, Красовский накинул шинель и сказал, что отлучится часа на два.

За лагерем он увидел сидевшего над речкой Иванова. Охватив колени руками, ефрейтор смотрел на черные, недавно вспаханные поля, на чуть видную деревеньку и лес за нею, озаренные вечерним солнцем.

— Все тоскуешь, милок? — спросил Красовский.

— Никак нет, господин унтер-офицер! — вскочил на ноги Иванов, подумавший, что начальник искал его. — Чего прикажете?

— Приказов пока нету, а чем сидеть, пройдемся малость. Тут место недалече знаменитое, и дотемна еще время хватит.

— Не Куликово ли поле?

— Знаешь? Ходил когда?

— Был раз мальчишкой… Браток у меня грудью недужал, так матушка туда молиться ходила, нас обоих брала. По осени в годовщину, как татар здесь разбили, Дмитриевская суббота зовется, крестный ход на самое поле снаряжается. Панафиду по убиенным отпоют, потом молебен. Вот и с нашей Козловки поп с причтом да иконы две носили. Целую пятницу шли, ночевали вон там, кажись в Буйцах, — указал Иванов на деревеньку.

— Поправился браток?

— Помер на ближнюю весну. Трое нас братьев осталось. Не знаю, живы ли…

— Ужо узнаешь, — уверил Красовский.

Они пошли в затылок по узкой тропке, приметно вившейся над опушенными нежной листвой прибрежными ивовыми кустами. Потом Красовский свернул в поле, зашагал вдоль оврага.

— Видать, вам тут не впервой, — заметил ефрейтор.

— Четвертый раз хожу…

— Отец сказывал, — вспомнил Иванов, — будто мужики здешние много железа ржавого выпахивают — сабли, топоры, шапки железные, рубахи кольчатые. А другой раз и серебро да золото — перстеньки, пряжки. Видать, хоронены были неглубоко.

— Татар так зарывали, чтобы только волки не растаскивали, — ответил Красовский, — и коль пашут тут четыреста пятьдесят лет, то насыпи сровняли, камни повыбрали, вглубь соха пошла. А про русских писано, что их по чести погребали. Князь Дмитрий Иванович для того восемь ден с войском тут стоял. Наших будто пятьдесят тысяч побито, а татар вдвое боле, да еще коней сколько… Ты под Бородином-то побывал?..

— Как же, с Екатеринославским полком не раз в атаку скакали, — отозвался ефрейтор.

— Вроде Бородина и тут было, — продолжал Красовский. — Не малое решалось: быть ли Руси дальше под татарами. Три поля таких: здешнее, Полтавское да Бородинское. Бывал ли в Полтаве?

— Никак нет.

— И мне не довелось. А сюда каждый год хожу. Первый раз верхом приехал, а после пешком стал, будто на богомолье.

Они прошли еще версты две полем, оставили в стороне деревню. Унтер молчал. Иванов шел следом. Солнце спустилось к горизонту, тень легла в овраги, два из которых пересекли, перепрыгивая через бежавшие в них ручьи. Наконец Красовский остановился и огляделся.

— Вон там русские полки переправлялись, — указал он на обозначенный кустами берег Непрядвы. — Всю ночь шли — пехота по мостам, конница бродами. Лежал густой туман, и велено было, чтоб тихо. А татары вон где лагерем уже стояли, — махнул Красовский на холмы, замыкавшие равнину с другой стороны. Там на вечернем небе розовел высокий деревянный крест. — Перейдя реку, наши полки построились фронтом к врагу и, когда туман рассеялся, молча, медленно пошли вперед, — рассказывал унтер. — А оттуда, так же раскинув фронт, шли навстречу татары. Так и сходились два войска во всю ширину поля. Сколько тут?.. Верст десять? Строились плечом к плечу, потому что собралось до ста тысяч русских ратников. Московские и ярославские дружины, суздальские и белозерские, владимирские и костромские, муромские и углицкие — всех не запомнишь, но пол-Руси тут было…

— А вы откуда же все так узнали, Александр Герасимыч? — не утерпел Иванов.

— Из книг, братец. В нонешнем году вышла «История» знаменитого сочинителя Карамзина про то самое время. В ней прописано, как тут было. Ты грамотный ли?

— Никак нет.

— Жаль. Будет малейший случай — выучись. На любом деле от того польза. А книгу читать станешь, то и забудешь, чем печалился…

Красовский снял бескозырку и перекрестился на силуэт креста над курганом.

— Знаешь ли, зачем сюда каждый год хожу? — спросил он.

— Чтоб убиенных помянуть?

— Справедливо. Но еще и за другим. — Унтер повернулся к спутнику: — Насмотришься за год такого, отчего на душе черно да мерзко, а придешь на сие поле, где люди за родину смертно бились, и подумаешь, глядя на землю эту и на крест, что над могилами их поставлен, — значит, сыскивалась в народе нашем сила, когда доводили его до крайности… Авось и впереди в России что хорошее будет, не одна мука да слезы. Понял ли?