Михаил Колесников - Последние грозы

• Название: Последние грозы
• Автор: Михаил Колесников
• Издательство: Современник
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1988
• ISBN: 5-270-00053-9

---

Он остался в салоне один. Бездействие и неопределенность томили. Стоило ли отпускать Гравицкого на «предварительные» переговоры без сопровождения? Таково было его условие. Опять просчет?.. Ну а если ни до чего не договорятся и Слащов отдаст приказ захватить пароход?

…На берегу произошло какое-то движение, зеваки подались в разные стороны. У пристани остановился автомобиль. Из него проворно выскочили два офицера. За ними показались генерал Гравицкий и другой, подтянутый моложавый генерал. Может быть, сам Слащов?.. Все четверо направились к трапу. Константин сразу же обрел равновесие: тут, кажется, намерены вести переговоры!..

Когда генералы и офицеры вошли в салон, Макошин поднялся. Никто никому руки не подал. Некоторое время стояли с плотно сжатыми ртами, надменные, не спуская друг с друга внимательных, настороженных глаз. Они должны были, прежде всего хотя бы внутренне, преодолеть резкую враждебность, подавить личное отношение. Сейчас любая мелочь в поведении имела значение. Подтянутый моложавый генерал… Кто он? Начальник штаба Дубяго? Но тот, кажется, был полковником. После драп-маневра могли, разумеется, повысить.

— Генерал-лейтенант Слащов Яков Александрович! — представил Гравицкий подтянутого.

Слащову могло быть и тридцать пять, и все сорок. Он значился одним из деятельных организаторов контрреволюции, командовал корпусом деникинской армии, в Крыму прославился своими жестокостями. Макошину казалось: появится этакий монументальный сопун с закрученными усами, с неподвижными глазами навыкате, с презрительно оттопыренными губами, спесивый, вздорный, но сразу понял: перед ним — желчный неврастеник, истерик. По щекам перекатывались желваки, в выпуклых опухших глазах заметно было некое блуждание. Такую породу людей Константин знал. Хотят казаться твердыми, независимыми, а все выливается в жестокость, в самодурство. В Северной Таврии Слащова крестьяне называли «дурной». Завышенное представление о своей особе. Случись неудача — недоумевает, не может смириться, опускает руки. Ни малейшего намека на чувство юмора.

По всей видимости, внешность Макошина тоже поразила Слащова:

— Вы так молоды… — произнес он удивленно. — Юрий Александрович говорил о вас. Прошу бумаги.

Макошин молча протянул заранее приготовленные документы, в которых говорилось о целях поездки в Турцию и о гарантиях перешедшим на сторону Красной Армии белогвардейцам.

— Можно, я оставлю кое-что у себя? На всякий случай, — попросил Слащов. — Там, где говорится об амнистии.

— Пожалуйста.

Мускулы лица Слащова дрогнули.

— Я тревожусь не за собственную судьбу, — сказал он с горькой улыбкой и как бы извиняясь. — Мое место на самой высокой перекладине. Глупо было бы претендовать на снисхождение Советской власти, которой я нанес столь огромный урон. Я был убежденным монархистом. Верил в добрую волю союзников. Мне больше не с кем воевать. Народ нас выбросил, союзники предали. Я беспокоюсь за будущность молодых людей, офицеров, солдат, казаков моего корпуса. Получилось так, будто я их всех обманул, вверг в несчастье. Если им будет дарована милость, я могу сам решить свою участь…

Глаза его потухли, он наклонил голову.

— Для беспокойств нет оснований. Советское правительство гарантирует неприкосновенность, амнистию. Желающие будут приняты на службу в Красную Армию.

— Мы должны погрузить на пароход и оружие? — неожиданно резко и настойчиво спросил Слащов.

Макошин принял решение за какие-то секунды: корпус вооружен, конечно, до зубов. Наверное, есть и пушки, и пулеметы. Не оставлять же все Врангелю, греческому королю, наконец? Взять с собой, погрузить в трюм?.. И привезешь ты, Макошин, к крымским берегам четырехтысячный врангелевский десант, вооруженный с ног до головы! То, что не удается Врангелю, сделаешь ты. Передать бы все добро Мустафе Кемалю… Но такая акция выходит далеко за рамки задания, да и прорваться к Мустафе вряд ли удастся, если за «Решид-пашой» увяжется английский или французский хвост… Кроме того, Макошин никогда не гнался за двумя зайцами сразу. Нужно предельно сосредоточивать волю на одном деле. В таких побеждает воля.

— Вы можете оставить себе личное оружие, — ответил Макошин, — и огнестрельное, и холодное. Офицеры сохраняют именное и холодное оружие. На верхней палубе следует закрепить и зачехлить две пушки с боезапасом — для самообороны судна. Два пулемета. Остальное вооружение сбросить в море!

Он ждал возражений. Но Слащов передал приказ начальнику штаба полковнику Дубяго: прежде всего, демонтировать, взорвать радиостанции, чтоб ни один сигнал не долетел до Константинополя, до англичан, до штаба Врангеля. Оружие потопить! За утайку оружия — расстрел! Оружие — значит, непредсказуемые инциденты. Инцидентов не должно быть, поскольку речь идет о судьбе тысяч людей, рвущихся домой.

Веденеев и Зайцев должны были наблюдать, как выполняется приказ. Досмотр за погрузкой Макошин взял на себя. Ему нравилась решительность Слащова. Генерал сжигал за собой все мосты. В один миг остаться без пушек, без винтовок… Отказаться от власти над людьми. По всей видимости, он оценил деликатность Макошина, оставившего офицерам именное и холодное оружие.

— Мы приступаем немедленно! — заторопился он и холодновато улыбнулся.

…Веденеев и Зайцев видели, как группы казаков и солдат с лихорадочным воодушевлением сбрасывали с высокого ржавого утеса орудия. В воду летели пулеметы, винтовки, ящики с патронами и снарядами. Глубины тут были большие, и вряд ли кто из местных жителей-греков из рыбачьего поселка рискнет нырять на мины и снаряды.

Началась погрузка. Громыхали по палубе сапоги и гамаши. Казаки тащили ящики со снарядами, закатили пушки, укрыли брезентом. Все деловито, без суеты. Погрузить армейский корпус, насчитывающий чуть ли не четыре тысячи человек, дело не простое.

Слащову выделили каюту, и он заперся в ней. Приказания отданы. Остальное сделают офицеры. Остаться на Лемносе никто не пожелал. Макошин стоял на капитанском мостике и наблюдал, как идет погрузка. Люди были крайне возбуждены, трудились изо всех сил. Счастливые, улыбающиеся лица. Сейчас бы обратиться к ним с речью… Рано, рано… Еще неизвестно, чем все обернется. Может оказаться лазутчик, давно сюда подосланный следить за Слащовым; лазутчик во время короткой стоянки в Константинополе незаметно прошмыгнет на берег, поставит обо всем в известность первого же английского офицера или самого Врангеля… Вот когда «Решид-паша» выйдет в Черное море… Но до этого еще далеко. Ох как далеко… Что их ждет в Дарданеллах, в Константинополе, при выходе из Босфора в Черное море?..

Чему радуются офицеры?.. Возвращению на родину или близорукости Макошина? Опять же загвоздка с генералом Гравицким: решил остаться в Константинополе, якобы для того, чтоб распространить свое «Обращение» среди войск. Ну а что на самом деле кроется за всем этим?.. А возможно, и ничего не кроется. Пока действия Гравицкого не расходились со словами. Можно только представить, что творилось в кабинете Слащова, когда к нему вошел Гравицкий и заговорил о репатриации…

Весенний день разгорался все ярче. Колыхалась морская лазурь. С криками носились чайки, садились на воду, что было хорошим признаком. Лемнос поднимался сиреневой громадой к безоблачному небу, словно памятник страданиям людей, покинувших его. Гравицкий нацепил дымчатые очки, защищающие глаза от яркого солнца.

Легкий бриз, никакого движения и древняя синева вокруг…

Возле берега из воды поднималась корма затопленного еще во время мировой войны броненосца. Значит, и здесь были дела.

«Решид-паша», войдя в Дарданеллы, вновь продвигался вдоль Галлиполийского полуострова, голой равнины, кое-где покрытой маками; на пристани Галлиполи стояли солдаты в серых шинелях, махали пароходу руками, даже не подозревая, куда направляются их товарищи, разместившиеся на всех палубах.

Макошин подумал о тех двоих чекистах, которые остались в Константинополе. Удалось ли им пробраться в лагеря Галлиполи, где размещается 1‑й армейский корпус? А если удалось, то, возможно, на берегу стоят среди солдатни и они, машут руками. Заберем в следующий раз!.. Заберем, заберем… Теперь заберем.

И хотя самое трудное, как он считал, осталось позади, расслабляться было нельзя. Он снова жил той нереальной, натянутой, как струна, жизнью, какой привык жить на фронте, и нервы его не шалили больше, несмотря на сильнейший психический накал. Одно беспокоило: все шло слишком уж гладко, как по плану. Он не любил вот такого ровного развития событий, так как на войне привык ко всякого рода поворотам судьбы, подчас трагическим. Все ли он учел?..

4

«Решид-паша» не стал заходить в бухту Золотой Рог, не пришвартовался к Галатской набережной, как обычно, выбрал почему-то заброшенную грузовую пристань на мысу в Стамбуле. Он прибыл сюда поздно ночью с погашенными огнями.