М Позднев - Театр Плавта, Традиции и своеобразие

• Название: Театр Плавта, Традиции и своеобразие
• Автор: М Позднев
• Жанр: Публицистика

---

Я новый весь, характер старый бросил прочь,

Любить могу и даже девку взять себе.

А. Приятно слышать. А скажи, имеешь ли

Ты...

Г. Портмонет, сказать ты хочешь, может быть?

А. Да, да, ты ловко понял, что хочу сказать.

Г. Эй ты! С тех пор, как в город часто я хожу,

Болтливым стал я, подлинным присмешником.

А. Ну что за слово! Хочешь, может быть, сказать

Насмешником?

Г. Присмешником - не то же ли?

А. Пойдем со мной, дружочек.

Непродолжительная городская жизнь превратила угрюмого крестьянина в легкомысленного кутилу. Это ли менандровское духовное обновление, аристотелевский безболезненный комизм? Недавний мужик, стал еще более жалким в своем новом качестве бесшабашного пролетария. Зато такой тип дает Плавту возможность для новых шуток: нахватавшийся модных словечек деревенский парень гораздо смешнее, чем прежний неотесанный грубиян. Влюбленный юноша Диниарх в последних сценах пьесы, также как у Менандра, готовится к свадьбе с некогда соблазненной им девушкой (дополнительная сюжетная линия), но Плавт не был бы самим собой, если бы не ободрил своего героя возможностью изменять жене с прелестной и "добронравной" Фронесией, которая в заключении приманивает-таки к себе еще двоих содержателей, причем одновременно. В комедии "Вакхиды" подобревший и простивший ветреного юношу старик-отец награждается благосклонностью любовницы сына!

Комедия "Канат", представляющая переложение Дифила, с самого начала погружает нас в водоворот волнующих событий: здесь и страшная буря, и таинственная жрица морской Венеры, и несчастная девушка, и отчаянный влюбленный. Божество-звезда Арктур патетически сообщает нам, что боги наказывают нехороших людей и в конечном счете добродетель всегда торжествует. (Кстати, все окончится к полному удовольствию как добродетельных, так и дурных.) Этот тон выдерживается довольно долго - герои рассказывают о своих вещих снах, бесконечно жалуются на несчастную судьбу и вся пьеса начинает уже отдавать тривиальнейшей мелодрамой, когда Плавту удается наконец найти в своем оригинале мало-мальски смешной казус: сводник Лабрак пытается схватить девиц, но девицы спасаются у алтаря божества, что дает право богатому старику Демонесу вместе с рабом Трахалионом защищать их от насилия. На протяжении трех сцен (без малого 200 стихов) продолжается перебранка, а запоздалое появление гневного влюбленного - Плесидиппа, внесшего залог за одну из девушек, которых Лабрак пытался увезти, и поэтому имеющего все основания немедленно потребовать сводника к ответу, не останавливает, а наоборот затягивает и обостряет ситуацию: _"Ты взял с меня задаток за женщину, а затем увез ее?!" - "Да я не увозил!" - "Ах ты еще и врать!" - "Да не увозил. Так, немного повозил..."_ и т. д. и т. п. Автор явно оседлал своего конька - следующие сцены, сюжетной основой которых является пресловутое обнаружение неких предметов и опознание по ним девицы (мы с самого начала не сомневаемся, что она дочь богача Демонеса), дают нам замечательные примеры плавтовского юмора: рыбак Грип, раб Демонеса, выловивший из моря саквояж с опознавательными знаками, не хочет отдавать его никому (это на протяжении трехсот с лишним стихов!), так как все найденное является собственностью нашедшего. Трахалион убеждает его (и публику) в обратном, но Грип не сдается: _"Когда я поймал рыбу, она моя" - "Что же, разве чемодан - рыба?" - "А ты разве не знаешь про рыбу-чемодан?" - "Враки. Нет такой рыбы" - "Я - рыбак, я знаю. Ее, конечно, трудно поймать..." "Чепуха. Ну и какого же эта рыба цвета?" - "Рыба редкая, дорогой кожи, бывает бордовая, а те, что побольше - черные..."_ Композиция, столь важная для комедии интриги, развалена; зрителю уже не интересна "игра судьбы", да он, может быть, и забыл, в чем, собственно, дело; тема справедливого возмездия безнадежно забыта. Но все это с избытком возмещается поистине безудержным острословием, солеными, а подчас и весьма тонкими шуточками: _Птолемократия, жрица Венеры (выспренне): "По путям синим вас, значит, вез древо-конь" Палестра, девица (несколько огорошенная такой фразой): "Именно"_. (Перевод А. Артюшкова). Здесь уже можно усматривать пародию на высокопарный стиль мифологического эпоса, нашедшую яркое выражение в единственной плавтовской травестийной комедии "Амфитрион". Более того, нам представляется, что Плавт способен подняться до комической оценки своих греческих предшественников. В одной из финальных сцен "Каната" Грип насмешливо заявляет, что после того, как зрители похлопают глубокомысленным сентенциям комедиографа, они возвращаются домой ничуть не лучше, чем были. Наш автор может пойти и еще дальше, поиздеваться над самими типажами. В комедии "Псевдол" юноша Калидор прямо отвечает на шутки своего раба: _"Не смейся над моими нелепыми жалобами. Я же влюбленный, а влюбленный обязан быть глуповатым, иначе неправильно..."_.

Отдавая должное традиционным методам анализа плавтовских пьес, отметим, что Плавт, как и другие римские авторы комедий, без сомнения (на это есть прямые указания грамматиков), употреблял прием контаминации - смешения двух или нескольких пьес, по отдельности недостаточных для выполнения художественного замысла новой, уже латинской драмы. Следы этого смешения у Плавта трудно отыскать в общем хаосе разноплановых сюжетных основ, всевозможных qui pro quo и отвлекающих внимание балаганных кунштюков. Однако Плавт контаминирует греческие пьесы опять-таки не для того, чтобы путем создания новой фабулы или выведения на сцену нового характера достичь требуемого интригующего или облагораживающего эффекта, как это позднее делал Теренций, но скорее в целях создания большего количества комических положений, так как его единственная задача - смешить публику.

Нельзя не ценить изящную драматургию Теренция, попытавшегося стать латинским Менандром и дать образец комедии, в которой греческое не было бы перемешано с римским, однако известно, что при первой постановке на римской сцене он с треском провалился. И мы убеждены в том, что когда Плавт пытался быть "правильным", зрители убегали с его спектаклей смотреть кулачных бойцов. Такой Плавт не нравился римлянам никогда. В эпилоге вышеупомянутой комедии "Касина", вторично поставленной через много лет после смерти Плавта, вдруг от лица автора сообщается, что Касина была совсем не той, за кого мы ее принимали; она - свободная афинская девушка, а не рабыня и будет узнана и выйдет замуж за хозяйского сына. Учитывая все сказанное, резонно предположить, что основная сюжетная линия, делавшая пьесу "некассовой", была вылущена из нее каким-нибудь актером-антрепренером, а оставлены только развлекательные диалоги и смешные ситуации, сопутствующие празднику свадьбы раба и рабыни. Результатом же добросовестности труппы по отношению к классику явился этот неуклюжий и ненужный эпилог.

Итак, мы вполне понимаем Горация, строго судившего Плавта за несоответствие греческим образцам, но, выбирая между менандровской пригожестью и плавтовским уродством, между конструируемой стройностью комедии сюжета и плавтовским беспорядком, мы определенно склонны отдать предпочтение последним. Уникальность лучших образцов античной комедии состоит в том, что они не боятся увлекаться смешным, не стесняются смеяться над всем, что может вызвать хохот, - над неприличными подробностями, над божественным благообразием, но и над хромотой калеки, над несчастьями обиженных судьбой: так раб Псевдол глумится над страданиями влюбленной парочки. В этом смысле Плавт единственный из римлян близок театру Аристофана.

Но есть и другое, что сближает сочинения двух великих комедиографов это их народные корни. Староаттическая комедия "возникла из "фаллических" игр и песен" (И. М. Тройский). Форма и содержание комедий Плавта заимствованы из Греции. Однако дух его пьес, преимущество отдельно стоящего диалога или сольной партии перед законченностью целого, вызывают ассоциации с италийской бессюжетной пьеской, с "ателлановскими россказнями", о глубочайшей древности которых свидетельствуют Вергилий и Гораций. Эти праздничные прибаутки и грубо-добродушное, подчас непристойное высмеивание друг друга, приобретавшие однако в т. н. фесцининских стихах резкий и злободневный характер, являют нам примитивные образцы народного творчества, известного и в более позднюю эпоху во многих странах Европы. В представлении все были одновременно и зрителями, и участниками. Сценой для таких "спектаклей" служила обыкновенная лужайка; театров в современном смысле этого слова римляне не строили еще и во времена Плавта, устраивавшегося со своей труппой прямо на городской площади. Театральные игры по образцу греческих были введены незадолго до Плавта, причем римским актерам долго не позволяли носить маски и только в полупристойном карнавале ателланы молодежь могла маскироваться. Постепенно прояснились типы этих масок, близкие по содержанию к плавтовским типажам. Буффонада, фарс, балаган - эти определения, встречаемые во всех популярных работах о Плавте, постоянно обращают нас к простонародному элементу плавтовской драматургии, к сравнению с древним народным театром. Ателлана оказалась необыкновенно живучей - эти примитивные пьесы продолжали ставить (и запрещать) во времена Цезаря и Квинтилиана, а импровизированная комедия с ее Скарамуччо, Панталоне и Коломбиной сохранилась в Италии чуть ли не до XVIII столетия. Самым наглядным подтверждением близости Плавта к этой традиции является постоянное нарушение им сценической иллюзии, прямое обращение к публике, конечно, гораздо более вежливое, чем у Аристофана, - благорасположение зрителей давало Плавту средства к существованию, - но все же достаточно непринужденное, а подчас и резкое.