Стивен Полански - Отчет Брэдбери

• Название: Отчет Брэдбери
• Автор: Стивен Полански
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Киберпанк
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-60334-3

В наш век высоких технологий, прогрессивных открытий человек, увы, перестал быть высшей ценностью. Часто он лишь объект для исследований, безликая биомасса, с которой можно делать все что угодно во имя науки. Полански заглядывает в не такое уж отдаленное будущее и рисует страшную картину: люди клонируют себя, чтобы под рукой всегда был нужный орган для пересадки. Это настолько само собой разумеется, что никто и не задумывается о том, что происходит там — на Отчужденных землях, где проживают те, кто появился на свет, чтобы быть донором. Главный герой, Рэй, тоже до поры до времени живет так, будто не знает об этих несчастных. Но вот он встречает одного из них, случайно вырвавшегося из резервации и — узнает в двадцатилетнем Алане самого себя.

С этой минуты он уже не может жить как прежде, так, как советует ему благоразумие…

---

Во время той первой встречи она сказала лишь одно слово — «привет». Она с удовольствием предоставила беседу Анне. Как только мы познакомились, я, как это часто бывает, начал то и дело встречать ее в кампусе. С ней было нелегко заговорить, нелегко даже догнать ее. Если она не была с Анной, чье присутствие делало любую попытку контакта неудобной, то почти всегда находилась среди толпы однокурсников, парней и девушек, отличавшихся от нее, как свет от тьмы: шумные, разнузданные, беззаботные дикари, они жили так, словно считали, что никогда не умрут. Позже она мне говорила, что презирала их. Но среди них, говорила она, в самой гуще этого сброда, в их коллективном содрогании, ее боль притуплялась. Она чувствовала себя закрытой со всех сторон, когда не нужно ни говорить, ни думать.

К тому моменту, когда я вернулся в Нью-Гемпшир на День Благодарения, мне еще ни разу не удалось поговорить с Сарой наедине. В понедельник накануне Дня Благодарения умерла моя мать. Она давно болела. Обычный случай, длительное течение болезни. Конец, однако, наступил стремительно. Я был ее единственным ребенком, единственным членом ее семьи, поэтому вполне естественно, что мне пришлось заниматься похоронами. Мы не были так близки, как ей хотелось, но я любил свою мать. Я не смог увидеться с ней перед смертью. Теперь я остался один — отец давно умер, родственников у меня не было. Энн приехала из Вирджинии на каникулы. Она поддерживала меня на похоронах, и я был благодарен ей за участие. Тогда я видел ее в последний раз. Энн, Анна, Сара. Три женщины. Непостижимое соединение: единственные женщины в моей жизни, все одновременно. К тому времени, как я вернулся в Эймс, повинуясь животному инстинкту избегать любой дополнительной боли, я если и не забыл Сару Берд, то в значительной степени пересмотрел все свои прежние планы.

Если бы моя работа в университете была интересной или многообещающей, я бы погрузился в нее с головой. Когда я вернулся, дружба с Анной, предлагавшей мне лишь искреннюю симпатию, начала меня пресыщать. Анна казалась — хотя в ее поведении ничего не изменилось — тиранически привязчивой и прилипчивой. Я избегал ее, выдумывая неубедительные, слишком явные оправдания. После двух или трех раз она обиделась и перестала ко мне подходить. В то же самое время я без всяких объяснений прервал общение с Энн. Я не хочу ни с кем иметь дела, говорил я себе.

В середине промозглой зимы — кажется, есть старая песня, которая начинается с этих слов, — я поздно вечером возвращался домой после зря потерянного времени в библиотеке и зашел в ближайшее к окраине города кафе «Новые времена», чтобы спрятаться от холода и снега. Вообще-то это было не кафе, а бар, чуть лучше бетонного бункера, с грилем и комнатой для игры в бильярд. Дерьмовое местечко, мрачное, грубое, неприветливое. Я оказался здесь впервые. В тот вечер Сара была уже там. Она сидела в самом темном углу неосвещенного зала, за высоким столом, вдвоем с Анной.

Я стоял в дверях, отряхивал пальто и притопывал, чтобы избавиться от снега на обуви. Они разговаривали. Я мог уйти прежде, чем они меня заметили. Я просто должен был уйти. Вместо этого, совершенно бессознательно, я прошел к их столу. Насколько я разбирался в себе, меня больше не интересовала Сара Берд. Разумеется, я не желал, чтобы Анна почувствовала себя неловко. И все же шел, словно был тем самым человеком, которого они обе надеялись увидеть в тот арктический вечер. Тот момент стал определяющим в наших жизнях. Я не могу об этом сожалеть.

Бар был переполнен, все вокруг хрипело в прямом смысле слова — погода влияла. Анна увидела, что я подхожу. Она встала. Я услышал, как она сказала Саре:

— Пойду в туалет.

Я улыбнулся обеим. Прежде чем Анна смогла улизнуть, я сказал:

— Привет.

Сара посмотрела на меня укоризненно. Анна доверяла ей. Сара положила руку на запястье Анны. (У моей жены были самые прекрасные руки на свете. Я до сих пор скучаю по ним.)

— Останься, — сказала она. Потом обратилась ко мне: — Что ты здесь делаешь?

Анна остановилась, смущенная и изумленная. По-моему, она не рассердилась.

Мне следовало замолчать, развернуться и уйти.

— Ничего не делаю, — буркнул я. — Возвращался домой. Замерз. Вошел. Увидел вас. Поздоровался.

— Я уже ухожу, — проговорила Анна.

Она высвободила запястье из-под руки Сары.

— Нет, — ответила Сара.

— Он хочет видеть тебя, Плюшка.

Плюшкой Анна нежно называла Сару. Я так и не узнал о происхождении этого прозвища.

— А я не хочу его видеть, — ответила Сара.

— Прости, — сказал я.

Было непонятно, кому именно предназначалось извинение.

Сара встала. Я молча смотрел, как они собрали вещи, надели пальто, шапки и поспешно ушли.

Я вздохнул. Я сам не понимал, что делаю. Я оглядел бар. Неприветливое местечко. В порыве дешевого раскаяния я решил остаться здесь и напиться (тогда, как и теперь, я практически не пил.) Я решил проиграть все свои деньги акулам бильярда в задней комнате, если они там имелись. Решил бросить университет и вернуться домой в Нью-Гемпшир, чтобы ждать в добровольном заточении, пока Энн окончит Колледж Вильгельма и Марии, а потом жить с ней в неизбежном бесцветном браке. Я ничего из этого не сделал.

Когда я догнал девушек, поднимавшихся на холм к кампусу, я был близок к безумию. Услышав, что я их преследую, утопая ботинками в снегу, они повернулись и подождали меня. Это было жестом истинной доброты. Не прекращался сильный снегопад. Ветер немного стих, но все равно было страшно холодно. Анна стояла чуть позади и сбоку от Сары. Я остановился перед ними. Отчего-то — из-за чувства вины, повышенной сентиментальности, мороза — мои глаза были полны слез.

— Простите меня, — сказал я. — Я не хотел никому из вас причинить боль. Я люблю вас обеих. Просто было плохое время. Моя мама умерла. И вообще. Я не в себе. — Я покачал головой, уже сожалея об этих словах. — Это не оправдание. Мне жаль. Нет никакого оправдания. Простите меня. Я больше вас не побеспокою.

Они не говорили ни слова.

— Это все, что я хочу сказать.

Я начал спускаться с холма. Во время спуска я поскользнулся в снегу и с душераздирающим криком приземлился прямо на задницу. Даже если бы я планировал падение заранее, оно не возымело бы такого эффекта. Я услышал, как Сара смеется. Это был музыкальный смех, истинная трель, сладкая и милосердная. Этот смех и ее рука на запястье Анны определили для меня все. Анна окликнула меня:

— С тобой все в порядке? Не ушибся?

В конце января Сара переехала из общежития для выпускников — она жила там, потому что Анна выхлопотала для нее разрешение, — в мою квартиру над азиатским магазинчиком подарков. Мы встречались, если это слово подходит для определения наших тайных свиданий, всего полтора месяца, когда она решила предпринять этот шаг. Я любил Сару. Я хотел всегда быть с ней. Мы скрывали наши свидания от Анны, не подозревавшей о происходящем. Все это хождение вокруг да около было детским, низким и оскорбительным для нас всех, но я был опьянен и совершенно утратил чувство ответственности. Когда перед переездом Сара наконец открыла Анне, что происходит, Анна была ошеломлена и убита. Не тем, что мы сделали, а тем, как мы это сделали. Она была глубоко опечалена. Ей гораздо тяжелее было потерять Сару, чем меня. Но она грустила и обо мне. У нее были, как она призналась, кое-какие надежды.

После этого Сара почти не виделась с Анной. Для того, что осталось от их дружбы, они установили разумные, но нелегкие условия. Я не видел Анну совсем. За исключением одного раза. В марте, незадолго до того, как Анна бросила университет, и после того, как Сара и я прожили вместе почти два месяца, я почувствовал, что дальше тянуть нельзя, и надо разрешить ситуацию с Энн. Был уже не просто крайний срок — было непростительно поздно. Мне следовало поехать в Вирджинию, чтобы встретиться с ней и рассказать о Саре. Вместо этого я ей позвонил. Известие ранило Энн, она пришла в ярость. Отказалась принимать мои объяснения, мои извинения за те мерзкие, позорные вещи, о которых я говорил. Она ругала меня, проклинала. Наш разговор — я успел сказать очень мало, потому что кроме немногих, ужасных для нее фактов, говорить мне было нечего — длился больше двух часов. В конце я едва держался на ногах, едва дышал. Я чувствовал себя выпотрошенным. А еще — какой позор! — я жалел себя.

Я пошел искать утешения, искать Сару. Мне не хотелось, чтобы она находилась в квартире, когда я звонил Энн. Был вечер субботы, десять часов. Почти наступила весна. На улицах города царило оживление. Когда я добрался до кампуса, отчаянно желая найти Сару, студенты бурно праздновали внезапное, пьянящее, несколько преждевременное окончание зимы. Казалось, все сошли с ума. Я не мог найти Сару. Я обезумел еще больше. Я отправился в общежитие выпускников, в комнату Анны, думая — насколько я мог думать — найти Сару там. Раньше я никогда не входил в эту комнату.