Паула Вин Смит - Муза художника

• Название: Муза художника
• Автор: Паула Вин Смит
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-56128-5

Питер Финч, специалист по живописи и сотрудник известной художественной галереи, занят поиском сведений о жизни датского художника Виктора Рииса, творческую манеру которого специалисты сравнивают с работами знаменитого Вермеера Дельфтского. Жизнь художника полна неразрешимых загадок. Что значит, например, то, что на всех полотнах Рииса присутствует в интерьерах некая женская фигура, а начиная с 1905 года интерьеры на картинах пусты? И почему в поздних работах мастера настойчиво повторяется одна и та же деталь — изображение орхидеи? Питеру в его трудных поисках помогает Фрейя, подруга и бывшая коллега по работе, ей-то и попадает в руки неожиданный подарок судьбы — дневник натурщицы датского живописца…

---

Фрейя не выказала никакой реакции по поводу последнего замечания.

— Это невозможно. У него отношения.

— Господи ты боже мой. Какой ты еще ребенок.

Логан смотрел на нее почти восторженно.

— Ладно. Обсудим это позже. Вернемся к Алстедам. Тебе что-нибудь от него досталось?

— От мистера Алстеда? Мне досталась его старая монета, которую я всегда хранила.

Фрейя была рада сменить тему. Она давно собиралась показать монету Софии, но все забывала.

— Да не это! По завещанию. Может быть, твоей матери. Он что-нибудь ей оставил?

— С какой стати? Я уверена, что все перешло к Софии.

— Ладно. Теперь послушай. Минуту назад ты сказала, что этот парень в отношениях, или как-то так, без разницы. Ты бы видела, на что была способна твоя мать.

Произнося слово «твоя», Логан ткнул ручкой в сторону Фрейи.

— Возьмем Алстеда. Такая малышка, как ты в то время, не могла это понимать, но он был слепо и безрассудно в нее влюблен.

— Я не верю. Мистер Алстед никогда бы…

— Ну, Йон пытался это скрывать. Но насколько все привыкли считать его святым, настолько его страсть не могла быть более очевидной. Он глаз не сводил с твоей матери. Мы все время дразнили его по этому поводу, и София, и Маргарет, и я.

Фрейе вспомнились поздние вечера в Висконсине, как она пыталась не слушать, когда имя Алстедов упоминалось в спорах ее родителей. Насмешливый тон отца, которым он произнес слово «святым», говоря о Йоне Алстеде, воскресил в ее памяти все. Звук этого голоса был для нее сигналом к тому, что надо бросить любые занятия, незаметно удалиться вверх по лестнице в дальнюю часть дома и скрыться за старой дверью. Но вибрации их поочередно орущих голосов, хоть и неясных, все равно проникали сквозь стены и пол, подобно пульсациям сердца.

— Задача заключалась в том, — продолжал Логан, — чтобы воспользоваться этим в своих интересах.

— Я знаю, что вы пользовались… в своих интересах.

Фрейя чувствовала, как пылает ее лицо, и пыталась убедить себя в том, что это не из-за Питера.

— Я все знаю. Когда Алстеды уезжали, мы жили в их доме. Они покупали нам всякие вещи в этих своих магазинах…

— Не будь ханжой.

Логан запустил палец в рот, выковыривая застрявший между зубов кусочек куриного мяса.

— Ты тоже извлекла кучу выгоды. Многое в своей жизни я делал ради тебя. Люди постоянно мне что-то предлагают. Так было всегда. И этот дар достался тебе от меня. Разве ты не занимаешься тем же, когда приезжаешь сюда и живешь за счет Софии? И не нужно конфузиться! Я просто пытаюсь кое о чем напомнить.

Фрейя не конфузилась. Она была возмущена. Как он не видит, что все совсем наоборот и ее приезд сюда — это помощь Софии? И эта шутка о том, чтобы соблазнить Питера и выведать его тайны, была в духе Логана, совсем как обвинения в инсинуациях и интригах, которыми ее родители бросались друг в друга. Фрейя давно решила: она никогда не будет играть в подобные игры.

— Слушай, — продолжил он уже мягче. — Возможно, мы растили тебя в несколько необычных условиях, так как были ввязаны во всякие запутанные делишки. Это не слишком на тебя повлияло, но кое-что все-таки лезет сейчас наружу. Просто я хочу донести до тебя: нет ничего плохого в том, чтобы использовать свой природный шарм. Что касается Софии, разумеется, ты всегда должна быть на ее стороне, но этот парень… Ты помни, у тебя внешность матери, ты одарена многим, что может работать на тебя. Когда он размякнет и выболтает все, просто постарайся извлечь из этого какую-нибудь пользу для себя. А по поводу отъезда Алстедов из Бухареста… больше ни слова об этой истории здесь. В следующий раз пересечемся в каком-нибудь безопасном месте, и я все тебе расскажу.

— Не проще ли снова встретиться здесь? Они же не будут…

— Я пришлю тебе карту.

КОПЕНГАГЕН, 1905 ГОД

Вторник, 7 ноября.

Сегодняшний день обещает быть заполненным отрезвляющей рутиной. Для меня это прежде всего домашнее хозяйство: составление меню, кое-какая мелкая уборка, поход на рынок за продуктами; затем второй завтрак — нужно подать тарелку хлеба с маслом и сыром. Мое любимое время наступает после полуденного перекуса, хоть и не каждый день, потому что если нужно принимать гостей, это иногда занимает много времени. Потом я готовлю обед, за которым следует период тихого чтения и шитья перед сном. Сегодня у нас, к счастью, не было посетителей.

После Парижа я вернулась к размеренной жизни Копенгагена скорее, чем мне бы того хотелось, хотя все естественным образом обернулось к лучшему, ведь я вышла замуж. Меня срочно вызвали назад домой в июле тысяча девятисотого года, когда фру Эльна Моерх уехала к себе в деревню ухаживать за умирающими родителями. После отъезда давнишней экономки дядя Мелькиор решил, что пришло время мне проявить навыки ведения домашнего хозяйства.

Мы со Свеном никогда не знали своих родителей. По рассказам, наша мать, сестра Мелькиора, оставила нас на дядино попечение, прежде чем последовала за нашим отцом в загробный мир; там они посмертно нашли способ благословить свой союз, как не смогли сделать это при жизни. По крайней мере, так я любила представлять себе, когда была маленькой, мысленно споря с домоправительницей нашего дяди. Фру Моерх, сама вдова, получала необъяснимое удовольствие, напоминая нам с братом о том, что мы, незаконнорожденные сироты, обязаны всем в своей жизни щедрости и доброте нашего дяди.

— Живете как в сказке, имеете в своем распоряжении любые жизненные блага, а многим другим повезло гораздо меньше, — нараспев произносила она голосом, который был странно успокаивающим и одновременно мрачным.

Позже, когда я гуляла по улицам Парижа, где смехотворные молодые люди носили плащи с капюшонами, бархатные костюмы и длинные волосы, выставляя напоказ свою богемную неординарность, перед моим мысленным взором всегда представал образ Эльны Моерх. В своих одеждах из черной шерсти, со связкой ключей на талии, являя собой авторитетный источник всех на свете важных знаний и ответов, экономка рассудительно качала головой. Пока мы росли, она не ставила на нас крест. Скорее, пыталась вложить чувство собственного достоинства в подростков, находившихся под ее диктаторской ответственностью. Однако малейшее отклонение от эталона в нашем поведении побуждало фру Моерх напомнить о том, что ребенок, появившийся от союза, который никогда не был по-настоящему освящен в браке, вероятнее всего, не кончит ничем хорошим (если только не будет абсолютно чист в помыслах и деяниях). В результате мы со Свеном научились играть роли благонравных молодых людей, усвоив, что такой показательный спектакль приносит желанное вознаграждение.

Моему брату понадобились многие годы, прежде чем он смог избавиться от этой нелегкой роли добродетельного племянника. Еще долгое время после того, как Свен отправился в Париж, где нужно было готовить уроки на французском языке и требовались рекомендательные письма, он оставался все тем же образцовым учеником и любимцем преподавателей, придерживавшихся весьма традиционных воззрений. Поскольку брат был старше, к тому же мальчик, ему разрешили уехать намного раньше и пробыть в Париже намного дольше, чем мне. Помню, как долго и с какими ухищрениями мне пришлось умасливать дядю Мелькиора и сгибать волю его грозной экономки, убежденной, что я должна развивать свои неудовлетворительные навыки ведения домашнего хозяйства вместо этой поездки в Париж, которую она крайне не одобряла. Но я мечтала о побеге из-под ее контроля, а также об избавлении от жутких обязанностей, падавших на мои плечи всякий раз, когда фру Моерх валил с ног (что с ней случалось часто в те годы) внезапный приступ необъяснимой лихорадки, которая проходила так же внезапно, как и нападала на нее.

Но мои надежды на обретение в Париже свободы не оправдались, поскольку опека старшего брата не оставляла у меня ощущения таковой. Все те семь месяцев (так быстро пролетевших), что я провела в этом городе вместе со своими спутницами, Сусси Гутенберг и Дорте Браннер, с которыми делила жилище, Свен исполнял роль педантичного и покровительственного провожатого, когда бы мы ни попросили его вывести нас в общество. Разумеется, мы не могли пойти куда-либо без сопровождения. Даже в конце, когда я плакала по поводу своего отъезда из Парижа, Свена нисколько не тронуло мое горе. Он надменно рассуждал о моем долге, прямо как фру Моерх.

Простившись с великолепием и эксцентричностью Парижа, я писала брату из болезненно скучного Копенгагена письма о том, как изо всех сил стараюсь научиться управлять домом нашего дяди, как пытаюсь добиться хоть какого-то уважения от кухарки, по-прежнему считающей меня взбалмошной девчонкой и неохотно выполняющей мои распоряжения, как принимаю гостей дяди Мелькиора, этих древних и почтенных ученых, которые всегда сидят за столом с таким видом, будто никогда уже больше не поднимутся и не отправятся домой. Но Свен ни разу не откликнулся на мои письма с сочувствием. Думаю, он воспринимал их как обычные женские жалобы.