Виталий Радченко - Байки деда Игната

• Название: Байки деда Игната
• Автор: Виталий Радченко
• Издательство: «Историко-культурное наследие Кубани»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: ISBN978-5-94431-271-6

Вниманию читателя предлагается уникальный исторический источник — рассказы кубанского казака, старого конвойца, служившего в охране Николая II, о себе и своих предках. Хронологический охват баек широк: от екатерининской эпохи до гражданской войны, а география — преимущественно Кавказ, Приднепровье, Петербург со Псковом и, разумеется, Кубань.

Книга написана увлекательно, живым языком, содержит около 200 прекрасных старинных иллюстраций, и предназначена для самого широкого читателя.

---

По словам деда Игната, страх у того Тарасова Сашка не проходил несколько дней, пока «добри люды» не посоветовали пойти до «бабки-шептухи».

В старину болезней было мало. Не считая ран и ушибов, была простуда, лихорадка, случалось, болели животом, иногда головой... Народ все больше был здоровый, крепкий. В лекарях особой нужды не было, поэтому их, лекарей, и было мало. Так, один на две-три станицы. Это сейчас развелось докторов разных, как птах на ниве, и каждому, пошучивал дед Игнат, давай отдельную свою болезнь, другую он не лечит. Вот и получается, что чем больше лекарей, тем больше болезней. Надают столько лекарств, порошков, пузырьков, таблеток, и «вси трэба зъисты». Ну кто все это выдержит? Если позволяет здоровье, можно, конечно, любое лечение выдюжить, а если того здоровья мало, если ты хворый? Отож от тех таблеток ноги и протянешь...

А еще в старину бывал «сглаз», — так это уже по душевной части, или, как сейчас скажут — по нервам. От «сглаза» и всего такого, непонятного, ходили к ведунам, бабкам, гадалкам и теткам, которые не были ведьмами в полной мере, а так — «ведьмачили»...

Вот и Сашка спровадили к такой бабке-шептухе. Как он потом не раз рассказывал братьям-касьяновичам, та посадила его под иконы, посмотрела ему в очи, постучала костлявым пальцем по лбу и за ушами, и сказала, что, мол, ничего, будет казак жить и будет казаковать, вот только надо ему «вылить переполох».

 На плечо больному поставили «тазок» с холодной водой, и бабка наказала держать его крепко, чтобы «живая вода» до времени не пролилась на землю. Она долго шептала и периодически постукивая у парня за ушами, крестила ему лоб. Затем выстригла из его нечесаного чуба пучок волос, бросила в «тазок» и вылила туда воск, натопленный из свечей, оставшихся от Великого дня — Пасхи. При этом она громко произносила какие-то заговорные слова, которые Сашко потом всю жизнь силился вспомнить, но так и не вспомнил. Ему было велено «тыхэсэнько» снять тазик с плеча и поставить на скамейку. В холодной воде плавал «переполох» — восковая фигурка, отдаленно напоминающая человечка, может, ту самую станичную дурочку тетку Тимошенчиху. Так или иначе, но Сашко почувствовал облегчение и уже следующую ночь спал спокойно, а еще через день со смехом рассказывал о своих ночных приключениях на кладбище. Такова была сила бабки-шептухи, дай ей Бог на том свете всего, чего ей хотелось на этом, но не смоглось...

— Да, год на год не приходится, сокрушался дед Игнат, то счастье, то несчастье... Была бы удача — на удачу казак на необъезженного коня садится, на неудачу — его смирная коняка бьет. Но и при удаче — меньше дурости, лихачества... Счастье — оно не кляча, хомута не натянешь. — А семь Касьянов в календаре, — вздыхал дед Игнат, — все же многовато. Хватило бы и двух — одного зимнего, другого — летнего. Ну, это дело Божье, не нам про то судить-рядить, не нам, прости Господи, сумниваться...

БАЙКА ОДИННАДЦАТАЯ, про то, как свадьбу справляли и совершали и совершали на той свадьбе-женитьбе веселые нелепости

Одной из любимых баек деда вашего деда, внуки мои ненаглядные, была байка о том, какими проказами отметили как-то братья-Касьяновичи свадьбу своего старшего друга и даже родни — того самого Сашка, которому бабка шептуха «переполох» выливала — он был сыном кума Тараса. Вот только кому тот кум приходился крестным, — про то дед Игнат не ведал. Кум, да и все...

И вот, значит, тот кум Тарас женил своего сына, и была свадьба, память о которой сохранилась надолго, если не навсегда. Свадьба же в те времена была делом серьезным, ее справляли не одним днем, и если управлялись в неделю, то такой срок считался в самый раз — три дня у жениха, три дня у невесты, потом еще день-другой в хате жениха... Съезжались на свадьбу семьями, и если до места было всего квартал-полтора, все равно хозяин запрягал гарбу, а то и мажару, усаживал на нее всех своих чад и домочадцев, и торжественно подкатывал к свадебному двору. Ну, если жил действительно близко, то отгонял ту гарбу на свой баз и «вертался пешки». Съезжались близкие и дальние. А какие были фамилии — теперь таких ни в одном театре не встретишь: казак Стриха обнимал казака Очерета, Старахата «челомкався» с Нэтудыхатой, с Тягнырядно и Подопригорой, а ко двору подкатывали Голопан, Непейвода, Паливода, Заплюйхвист, Пидхвистгрыз и Вовкогрыз... Не скажу уже об обыкновенных Бойченках, Марченках, Шевченках, Гончаренках, Гриценках, Троянах, Белоконях, Рябоконях и прочих и прочих...

— Яки люды булы, — сокрушался дед Игнат, — шо нэ людына, то картына!.. Да, это было время, когда старики еще носили запорожский «осэлэдэць»[7], а молодежь уже щеголяла пышными чубами, но и те и другие незаметно перешли на кавказскую одежду — на черкески, бешметы и бурки. Одновременно в быту сохранялись и широченные шаровары, и свитки, и неизменные кужухи и постолы. Еще меньше ушли от старины в своих праздничных нарядах женщины. Так что вся эта толпа действительно была очень красочной, поистине картинной.

Дальние гости располагались табором во дворе, на улице и по соседям. Распрягали коней, задавали им корм, и всей семьей шли поздравлять хозяев. По мере разрастания гульбища подъезжали новые родичи и знакомые, уставшие от гульбы, разбредались по закоулкам — отдыхали, чтобы через некоторое время снова включиться в общее празднество. Были и такие неуемные, настырные, что сутками не вылезали из-за стола, а если уж доходили до немоготы, то засыпали тут же, склонив свои чубатые головы на столешницы, либо сваливались под лавку...

На столах гнездились сулеи и кухлики с хмельными питиями. Уважалась горилка — хлебный самогон повышенного градуса («шоб горила»!), очищенный через уголья, известь, творог и еще через нечто, всегда составляющее «фирменную» тайну той или иной семьи. Чистая, как слеза, и крепкая — крепче «нэ бувае»... Ценились разного рода настойки и наливки — терновки, сливянки, малиновки, вишневки и несть им числа... Свадебный стол непременно украшало некое сооружение из трех четвертей первача — две стоймя и одна полулежа. Перевязанные цветными лентами, они предназначались для завершения пиршества. Это был знаменитый «бугай», и «допиться до бугая» означало выдержать питейный марафон до самого конца, не спасовать ни перед какими трудностями великого перепоя-похмелья. А так как считалось, что не пьет «людына хвора или падлюка», то отказчиков от безмерных возлияний не было. И никто не боялся за свое здоровье, ибо царило мнение, что «от горилкы ще ны один казак нэ вмэр!». Да ведь умирали, чего уж там...

Но были примеры и другого рода. Тот же кум Тарас, когда ему было далеко за восемьдесят, а может — и за девяносто, занедужил и... почти всю зиму пролежал настолько хворым и беспомощным, что его домашние решили — весну ему не пережить («весна его приберет») и стали потихонечку готовиться к его смерти, нагнали четырехведерный бочонок самогону — на поминки. Старый Тарас, проведав про тот бочонок, встал со смертного одра, и не возвращался на него, пока не сдюжил тот бочонок почти в одиночку. А когда самогона не осталось ни капли, сказал: «Ну, вот тэпер и вмырать нэ грих!» И действительно, через неделю-другую приказал долго жить, царствие ему небесное.

Но до того еще было не скоро, пока что справлялась свадьба его наследника. А на свадьбе — раздолье веселью, раздолье проказникам и шутникам, простор для их фантазии, высвободившейся от запретов и осуждений. Свадьба для того и свадьба, чтобы на ней процветали веселые нелепости и нелепые веселости.

— А шутки были разные, — вспоминал дед Игнат, — самой простой, совсем невинной, была подмена лошадей, когда сильно охмелевший гость уезжал домой на своей гарбе, но на чужих конях, которые ему подсунули. Потом, проспавшись, гость, чертыхаясь, возвращался к гуляющим и разыскивал своих ненаглядных, что было делом не простым — хорошо еще, если на них кто-то другой не уехал к себе домой...

 Свояк кума Тараса приехал в гости на новой легкой пароконной бричке, которой очень гордился. Пока хозяева бражничали, ребята закатили эту бричку в порожнюю пристройку, приспособленную кумом для хранения разных припасов. Пристройка имела вторые решетчатые двери — для прохлады. Наши озорники вытащили из брички дышло, закрыли изнутри ту дверь, затем дышло просунули сквозь решетку, и оставшийся внутри пристройки самый маленький из них закрепил его, как положено, шкворнем. Телегу подкатили к самой двери, а в промежуток между нею и задней стенкой пристройки была всажена специально оставленная там кадушка. Убедившись, что бричка стоит нерушимо, парнишка вылез из пристройки через маленькое окошко в ее задней стенке, которое тут же было заткнуто камышевым кляпом.

Свояк утром намерился «мандрувать» (двигаться) до дому, до хаты, Потоптавшись по двору, он, наконец, нашел свою бричку, сгоряча схватил за торчащее из решетки дышло, но не тут-то было: «клята гарба» (проклятая телега) с места не трогалась — «нэ туды… и нэ сюды». Кум Тарас с похмельной головы тоже ничем помочь не мог. Собрались другие похмельные головы, и, как водится в подобных случаях, каждый давал свои советы: «а чи шо, можэ, пробрать крышу... А, можэ — стинку... А ще краше пийты та спрыснуть цэ крученэ дило горилкой...». Дело кончилось тем, что вконец расстроенный свояк решил идти домой пешком, что куму Тарасу показалось недостойным. Он схватил «сокыру, тай и порубав ту бисову рэшотку», после чего свояк смог, наконец, запрячь коней и приняв на посошок еще одну «плящечку» понравившейся ему сливянки, «помандрував», куда следует.