Виталий Радченко - Байки деда Игната

• Название: Байки деда Игната
• Автор: Виталий Радченко
• Издательство: «Историко-культурное наследие Кубани»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: ISBN978-5-94431-271-6

Вниманию читателя предлагается уникальный исторический источник — рассказы кубанского казака, старого конвойца, служившего в охране Николая II, о себе и своих предках. Хронологический охват баек широк: от екатерининской эпохи до гражданской войны, а география — преимущественно Кавказ, Приднепровье, Петербург со Псковом и, разумеется, Кубань.

Книга написана увлекательно, живым языком, содержит около 200 прекрасных старинных иллюстраций, и предназначена для самого широкого читателя.

---

Детей у дядьки Охрима была мала куча. Старших дед Игнат не помнил, кто-то из них был на службе, кто-то еще где, а вот со своим ровесником Левком сразу сошелся — ведь он был не только погодком, но еще и братом, пускай троюродным. Утром, когда старшие уехали куда-то закупать железные пруты и полосы, хомуты и еще что-то, Левко поводил Игната по двору, показал ему ребячьи закоулки, угостил очень сладкими сливами. Их дружба сохранилась на многие годы, и потом, лет через тридцать, в годы Гражданской смуты-заварухи, он, правивший чем-то в канцелярии казачьей управы, взял к себе писарчуком сына Игната — Грицька, определив тем самым его судьбу на многие годы, если не сказать — на всю жизнь…

Запомнился Игнату городской рынок. Торговля проводилась с возов или с земли: расстилалась какая ни то ряднина или кошма, и на ней в беспорядке рассыпались предлагаемые покупателю вещи. Где-то ближе к выходу на рынок разместились гончары. Свой товар они выставляли на земле живописными кругами — в центре массивные макитры и сулеи, ведерные корчаги, потом шли глечики — кувшины поменьше, баклаги, кухлики, подойники. Ближе к краю клумбы мелкого гончарного искусства — каганцы, блюдечки, чашки, горшочки и «горшенятки», миски и мисочки, махотки, кружки, пляшечки и стопки, солонки и перечницы, и масса всего другого, потребного человеку в нехитром его домохозяйстве. И вся эта гончарная радость была чистенькой, незакопченой, излучала свет и тепло…

Тут же на подстеленных досках стройными рядами табунились игрушки — коники-лошадки, свинки и лебеди, расписанные глазурью разного рода свистульки с дырочками по боками и сверху. На таких свистульках иной умелец высвистывал «Во саду ли в огороде», «Чижика» или марш «Гром победы»…

— Да, — вздыхал дед Игнат, — умели в старовыну делать добрый посуд! Молоко или там яка вода в глечике в любую жару сохранялась прохладной день, а може, и два… А в глазированной миске борщ не остуживался за весь обед. Не то шо сейчас — нальешь его в тарелку, череэз минуту тарелка накалилась — не дотронешься, а через пять минут борщ охолонув и вкуса уже нема… А еще запомнился ему рыбный ряд. И не обилие в нем рыбы, что само собой разумелось, ибо там было все, что ловилось, солилось, сушилось, а главное — шло на потребу живым: ночью вытащили ту чудо-рыбину из воды, а ранним утром она — вот она, бери — не хочу… Поразили его сомы — таких он не видел ни у себя в станице, ни даже потом, в самом Петербурге, где ему пришлось впоследствии быть на царской службе. Сомы были огромными, животастыми, спины черные, а пузо — белое. Лежат на столах и жабрами шевелят. Не сомы, а свинячьи, а может — коровьи туши! И не один или два, а превеликое множество, целое стадо, от края тех столов-прилавков и до другого их края, не меньше сотни, а если и меньше, то только на чуть-чуть… Можно было себе только представить, как эти чудовища вот таким табуном гарцевали по водной толще Кубань-реки! Дед Игнат еще малым пацаном выхватил из ерика сома с аршин, да так перепугался усатого зверюгу, что с криком бежал от воды до самого дома, волоча за собой по пыльному шляху ту рыбину на длинной леске из конского волоса. И было чего пугаться? Если сравнить того соменка с увиденными на базаре — он был так, блоха на шелудивой собаке.

А раки! Ах, какие то были раки! Клешня — с добрую мужскую ладонь, а самое-самое, что есть в раке съедобного — его «шейка», так с руку толщиной! Шевеля розовыми усищами, они со скрежетом переползали друг через дружку, и казалось, о чем-то «балакали» промежду собой. А продавали их не так, как нынешних рачат — на десяток, а пятак ведро, а даже не ведро, а огромная цыбарка. Это сейчас пошла мода торговать на штучки и на кучки: рубль кучка, а в кучке — одна штучка…

Дед Игнат говорил, что впоследствии, будучи в Петербурге, он видел чужестранных раков. Их по-заграничному называли омарами. Размером они, пожалуй, бывали и побольше кубанских, но — не то! Цвет у них блеклый, а скорлупа мягкая, возьмешь такого омара в руки, а он как бумажный. Да и вкус — куда ему до нашего! Не тот смак, хоть есть его тоже можно, если сварить в добро просоленной воде с укропом… А то еще есть морской рак, крабом называется. У того панцирь наоборот — не то что не разгрызть — пулей не пробить, а вот раковой шейки никакой, одни клешни, да и те как железные. Мясо вкусное, но его очень мало — на зуб не положишь.

И дед Игнат не забывал еще и еще раз напомнить, что все другие раки — не раки, настоящий рак только наш, речной, пусть и не тот большущий рачище, что водился тут раньше и продавался на городском рынке, пусть нынешний «рачок», но чтоб он был наш, и никакой другой! А мелкий даже слаще!

Да, какие то были раки на катеринодарском базаре, на который еще малым хлопчиком впервые в своей жизни попал наш дед Игнат. Не раки, а чудо в зеленой скорлупе, живое, неповторимое чудо…

И еще — сласти. Их, тех конфет, лебедей и петушков на палочке, а то еще длинных, обернутых в цветную стружку и просто витых, полупрозрачных стержней было не так много (конфет никогда не бывает «много»!) — при взгляде на которые слюнки сами текли из удивленно приоткрытого рта. Над всем этим царством-богатством восседала тетка-марафетчица «в три обхвата», в цветастой юбке и блестящих калошах на босу ногу. Не тетка, а «царь-баба»! Она скрипучим, пронзительным голосом зазывала покупателей, всячески расхваливая свой товар, который, как казалось Игнату, в ее похвальбе совсем-совсем и не нуждался.

Дед и в старости любил сладкое, а уж в детские годы был сластена «до оскомы». Из редких упреков бабушки Устиньи Лукьяновны мы знали, что он, будучи еще подростком лет семи, увидев проезжавшего по улице старьевщика, предлагавшего ребятишкам за тряпье-рванину хлопушку и леденцы, обменял ему за петушка на палочке сохнувшую на плетне отцовскую рубашку, за что был, естественно, примерно наказан. Нам об этом позорном в его житии случае дед Игнат по забывчивости не рассказывал… А тут, на базаре, «чималая куча» тех леденцов, таких ярких, пахучих!

Батько Касьян вместе с дядькой Спиридоном накупили для гостинцев из города тех леденцов целый короб, немало досталось на этот раз и Игнату, не зря же он совершил вместе со взрослыми эту поездку в этот загадочный и волшебный город Катеринодар!

На обратном пути батько Касьян «трохи пошутковал» над братом Спиридоном. Ему было шутить, что мед пить («шутковать шо мед куштувать»). Дело в том, что еще при подъезде к городу Спиридон подобрал на дороге почти новую подкову и подковырнул брата, что он, мол, ехал впереди — и не заметил того счастья… «Бувае», — буркнул тогда Касьян, но был, видно, задет братиным укором. Перед выездом от свояка Охрима он вытянул ту подкову из спиридонова воза, и когда они отъехали версты две, бросил ее на самом видном месте в дорожную пыль.

— Стой, — радостно заорал Спиридон, увидев ту железяку, сиявшую «як новый пятак» и не заметить которую   было действительно непростительно. — Шо, опять не побачив? — торжественно потряс он подковой и сунул ее в свою телегу.

На привале Касьян, хлопотавший возле возов, «крадькома» утащил у Спиридона его «счастье» и за ближайшим поворотом опять подложил подкову на братнином пути. Но Спиридон на этот раз ее не заметил. Тогда Касьян остановился и, сказав, что обронил батиг, пошел назад, поднял подкову и через версту-другую вновь подкинул ее брату. Тот взял ее молча… Такой фокус Касьян в течение дня проделал еще раза два, а потом невинно спросил у Спиридона, сколько же он нашел подков.

— Богато, — небрежно ответил Спиридон и полез под сено, куда он складывал свои находки. Там была всего одна подкова… И еще одно запомнилось Игнату с той поездки. Это — как батько Касьян хвастался удачной покупкой дюжины дубовых брусьев. Показывая их дядьке Охриму, он, после того как похвалил приобретение, сказал, что заплатил за каждый брусок всего пятак. Охрим цокал языком, крутил головой: надо ж, «такие гарны деревины» и так дешево! Как было тут не позавидовать!

Дома, рассказывая о поездке, батько сокрушался о дороговизне базара, не совсем удачном торге и назвал матери цену «клятого» бруска по 15 копеек за штуку. Мать цокала языком, вздыхала о дороговизне и жалела казаков, которым за все приходится расплачиваться. На самом же деле бруски стоили по гривеннику…

— И на шо ему то було нужно? — вопрошал дед Игнат. — Яка така польза?.. А може на то нужно, як та подкова, которою он шутковал…. Мабудь, жизнь была бы не полна без таких выкрутасов… А бруски, по словам деда, были действительно хороши — ровные, аккуратно обработанные, просушенные. Такие можно было купить только в городе… В Катеринодаре.

БАЙКА ДВАДЦАТАЯ, про то, как казаки на кордонах служили, друг с другом дружили, и о пользе порой почесать потылицу

Ох, и нелегкой же была жизнь на Кубани первых переселенцев-черноморцев. Как говаривал дед Игнат, нашим бедолагам прадедам пришлось не раз пережить и засуху, и холеру, и лихорадку, и мор худобы, и массу неустройств. Редкий курень, перебравшись сюда из далекого заднепровья-заднестровья, сразу нашел то место, на котором бы закрепился до наших дней. Отсюда многие наши станицы имеют к своему названию приставку «ново-», «старо-», «ниже-», «выше-»… Некоторым из них повезло особо — у нас есть станицы и Старонижестеблиевская, и Вышестеблиевская, и была Новонижестеблиевская (ныне Гривенская). Кроме «старых», благоденствуют Новолеушковская, Новопокровская, Новониколаевская, Новотитаровская, Нововеличковская и несть им числа… Не зря остроумцы-зубоскалы придумали для кубанского поселения шуточные имена: «Старонижесбокуближепричепиловка» или «Староноводаженижекраснодар».