Хаймито Додерер - Слуньские водопады

• Название: Слуньские водопады
• Автор: Хаймито Додерер
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1981

Роман «Слуньские водопады» — широкое социальное полотно жизни австрийского общества на рубеже XIX–XX вв.

---

Между тем доктор Кайбл, в то время как слуга ставил на стол бокал с малагой, умело и благодушно начал разговор, который обычно начинает тот, кому легче составить себе понятие о жизни и обстоятельствах собеседника, и, таким образом, вовлекает его в более широкий круг своих интересов. В данном случае завязать беседу, конечно же, надлежало господину советнику, у которого все было как у Хвостика, а именно: пережитые в свое время подъем и напряжение на пути от юных лет, прошедших в бедности к ее преодолению, а после того еще и долгая практика сложной и разносторонней профессии, да вдобавок теория, без которой все кажется смутным, обыденным и разве что человечным. Итак, высокопоставленный юрист начал с того, что принес свои поздравления Хвостику, вступившему на столь важную и многообещающую стезю в индустрии — сравнив это с вхождением в гавань большого устойчивого корабля, идущего точно проложенным курсом, — и одновременно отдал должное желанию Хвостика новую картину своей жизни вставить в новую же раму, признав это желание не только вполне обоснованным, но и само собой разумеющимся.

— На вас ведь будут возложены известные обязанности по представительству, — заметил он. (Об этом он знал даже больше, чем Хвостик. Его вышеупомянутый родственник при случае рассказал ему, что англичанин мистер Клейтон-младший видит в Хвостике будущего коммерческого главу всего венского предприятия, что по логике вещей должно было привести к скорому предоставлению полномочий, только вот старик в Англии считает, что для такого поста Хвостик слишком молод, а посему с этим надо еще немного повременить.) — Не говоря уж о том, что в доме, где вы сейчас проживаете, господин Хвостик, у некоторых жильцов еще, возможно, существуют известные обстоятельства… Ну да вы это и сами не могли не заметить. — (Здесь Хвостик словно бы прижал уши, почувствовав угрозу, точь-в-точь как некогда у доктора Эптингера!) — Этот дом я в свое время получил в наследство вместе с такими милыми… побочными обстоятельствами, которые я, как ни странно, не сумел сразу устранить. Вероятно, я не приложил к тому достаточных усилий, вполне возможно. Но мне намекнули, что не стоит об этом хлопотать, ввиду терпимости, проявляемой властями, лучше сделать вид, что я ничего не знаю. К тому же ответственность в любом случае падает на жильца. Что ж, я так и поступал, но я сам не управляю своими домами, для этого существует совет доверенных лиц. Что касается вашего случая, то я в письменной форме дал им прямые указания все уладить. А вот сделали они необходимое или нет, я не знаю. Какие у вас впечатления на этот счет, господин Хвостик?

— Я, собственно, ничего больше не замечал. — Хвостик сказал это как бы между прочим. Невероятность всей ситуации призвала его к сдержанности и успокоила. Вообще-то он мог бы хоть сейчас выкинуть этих особ. Пускай Веверка лопнет со злости! Или еще лучше: надо выехать как можно скорее, не дожив до конца оплаченного квартала.

— Итак, — доктор Кайбл счел эту тему исчерпанной, — summa summarum[8], господин Хвостик, я не только вполне понимаю ваше желание выехать из данной квартиры, но считаю это вполне правильным. Есть у вас уже в виду новое жилье?

Вообще-то доктор Кайбл, как только Хвостик вошел в гостиную, сразу понял, что за человек перед ним. Собственно, он это знал о каждом, кого видел впервые (а практических упражнений у него, право же, было предостаточно). Более того, он умел видеть то, что таилось под внешней оболочкой, даже если это внушало отвращение (что отнюдь не относилось к Хвостику), и уж никак не принадлежал к людям, которые в подобных случаях тотчас же отскакивают, как мяч от стены (они мгновенно проникаются антипатией, и вот суждение уже составлено). В таком видении у советника суда была заложена способность к справедливости, превосходившая все, что могла предложить юриспруденция. Такого рода справедливость в нашей душе как бы подменяет адвоката, приглашенного защищать обвиняемого. И доктор Кайбл нередко пользовался этой своей способностью.

— Ничего еще окончательно не решено, — отвечал Хвостик на предложенный ему вопрос. — Правда, господин доктор Эптингер, наш юрисконсульт, уже подыскал мне несколько квартир на выбор, в ближайшее время я их посмотрю.

Произнося эти слова, он вдруг ощутил какое-то странное стеснение, что-то не позволяло ему произнести имя доктора Эптингера, который в последние минуты, несомненно, здесь присутствовал, более того, целиком завладел ими: все теперь каким-то образом было — доктор Эптингер. Хвостику вовсе не требовался прямой вопрос Кайбла, он и сам нашел бы предлог упомянуть о докторе Элтингере, процитировать что-нибудь из сказанного им, вызвать его дух. Но теперь, когда это имя было названо в точном соответствии с возвратившейся угрозой, с внезапным крутым поворотом его существования, открылось полное синевы окно на свободу, в вольную жизнь без всяких запретов и трудностей. Хвостик теперь уже вполне сознательно ухватился за эту надежду. Вскоре, во всяком случае во времени вполне обозримом, он будет жить в другом доме, так вступит он в осень, а потом и в приближающуюся зиму. В этот миг на него словно пахнуло осенним благоуханием Пратера, благоуханием каштанов Главной аллеи.

— Ну, с подысканием квартиры можно еще не спешить, — сказал доктор Кайбл. — Доктора Эптингера я знаю по разным делам в суде. Превосходный юрист, у нас был молодой адвокат, который, можете себе представить, его очень боялся.

Беседа их вдруг как-то сникла, распалась. Вскоре Хвостик решил, что ему пора уходить. Доктор Кайбл, все еще стоя перед ним, сказал, что надеется как-нибудь пригласить Хвостика к себе. Время от времени он устраивает у себя холостяцкие вечера и потому будет покорнейше просить его сообщить свой новый адрес. Большая комната казалась теперь наполненной зеленым отсветом деревьев, проникающим в нее сквозь три окна.

* * *

Мы выворачиваем наизнанку — иначе ведь ничего не увидишь — двух человек, спрашивая себя, как у них все выглядит там, внутри. С Хвостиком все обстоит просто. Время от времени он посещает известное заведение на Бекерштрассе, ведет себя там прилично и скромно, спиртного в рот не берет. А вот доктор Кайбл состоит в связи с женой зубного врача доктора Бахлера. Вполне возможно, что нравственно эта женщина могла бы подняться выше в разнородных ситуациях и вырваться заодно с запахом огуречного салата из стен своей квартиры, вырваться окончательно и с радостью. Вышеприведенное особое обстоятельство, однако, подействовало на нее смягчающе, оно очеловечило ее, сделало более гуманной. Возможно, что именно в нем и был заложен корень ее отношения к Фини и Феверль. Она точно знала, что ее дитя, которое они вытащили из воды, своим появлением на свет обязано доктору Ойгену, то есть что оно было плодом любви. Другие дети, если бы они и родились у нее, были бы детьми зубного врача. А он был, что называется, хват, пожалуй, уж слишком лихой малый; он рано потерял свою жену и даже этого не заметил.

Никто ничего не замечал.

А ведь обычно все обнаруживается.

Но бывают, конечно, исключения.

Чего только не бывает. Если доктор Ойген в беседе с Хвостиком держался как совсем сторонний человек, когда было упомянуто имя брата его возлюбленной, имя адвоката Эптингера, то это отнюдь не было притворством, он знал последнего только как собрата по профессии, его личным знакомым тот не был и так же не знал своего соперника, зубного врача; более того, если расспросить всех женщин и всех мужчин, не найдется никого, кто одновременно знал бы доктора Ойгена и госпожу Бахлер. Они ведь жили в совершенно несоприкасающихся кругах. Такое положение вещей было отлично известно советнику суда, и он заботливо сохранял тайну.

Монику он видел.

Но только когда она была еще совсем маленькой.

Мать принесла к нему малютку.

К нему в дом, разумеется. Вне этого дома доктор Кайбл и госпожа Бахлер никогда не встречались.

Поэтому, наверное, и не существовало никаких сплетен, ни у кого не зарождалось даже тени подозрения. То была герметически закупоренная тайна, она ни разу не соприкоснулась с внешним миром, так и оставаясь сокрытой в старом доме на Видене. С течением времени этой «законсервированной» любви благодаря сиропу все совершенствовавшейся секретности, в котором она плавала, парила даже, ничего не задевая, ни до чего не дотрагиваясь, ни к чему не прислоняясь, сообщился какой-то нечеловеческий, мумифицированный характер. Супруга зубного врача год за годом приходила все в ту же комнату (может быть, для нее была в этом особая прелесть), приходила, вырвавшись из запаха огуречного салата, и здесь ее сразу окружал прохладный запах драгоценного дерева, исходивший от старинной мебели. Эти сферы никогда не смешивались. Каждая существовала сама по себе в целости и сохранности. Все совершенное бесчеловечно и смерти подобно, это чувствуется и здесь, подтверждается примером. И то сказать: нерв всей этой истории постепенно отмирал, и возлюбленная превратилась в дочь. В то время когда Моника упала в воду, все было уже так или по крайней мере на пути к тому. Любое дело, любой человек, чтобы по-настоящему жить, должны так или иначе соприкасаться с людьми и быть у них на языке.