Хаймито Додерер - Слуньские водопады

• Название: Слуньские водопады
• Автор: Хаймито Додерер
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1981

Роман «Слуньские водопады» — широкое социальное полотно жизни австрийского общества на рубеже XIX–XX вв.

---

Отец, конечно, заметит его преждевременное возвращение или узнает о нем от шофера.

Из-за этого незначительного соображения ветер, уже надувший паруса Дональда для отплытия, сменился штилем. Он огляделся, так как ему вдруг стало чего-то недоставать — гул голосов в соседних комнатах смолк, они были пусты. (Столовая и буфет оттянули всех гостей.) Дональд задним числом осознал, что, углубившись в созерцание воды и медленно плывущих рыбок, он обо всем на свете позабыл. Сейчас было бы очень просто через опустевшие гостиные пройти в вестибюль. Но тут кто-то быстро вошел в зимний сад. Невысокая молодая дама в темном платье, с блестящими черными волосами, за нею семенил старый доктор Эптингер, чья остроконечная бородка давно уже стала белоснежной.

— Положи здесь, мы возьмем его, уходя, — быстро проговорил он. И вдруг увидел Дональда.

— Что же вы делаете здесь, господин инженер, в полном одиночестве?

Дональду показалось, что все это очень в духе Гольвицера. Чему тут только не удивишься. Рыбы плавают вокруг. Дом полон чудес и коварства. Доктор Эптингер представил Дональда своей племяннице. А тот сам себе казался пустующей, незапертой квартирой, в которую каждый может войти прямо с улицы. Фройляйн инженер (!) Бахлер между тем искала места, куда можно пристроить свой ридикюль, который явился бы помехой в буфете, так она сказала, ведь там надо держать в руках тарелочку и кое-что еще. Подходящее место сыскалось за пальмами; там, где декоративная стенка бассейна расширялась до ширины скамейки.

Надо сказать, что эта маленькая Моника стала очень похожа на своего давно уже покойного отца доктора Кайбла. Ей тоже была свойственна изящная размеренность движений, но ее красивое лицо было пронизано какой-то энергичной резкостью, в данном случае казавшейся прелестной, тогда как у матери лицо всегда имело несколько кисловатое выражение (оно сохранялось и поныне).

Итак, Дональд прошел вместе с ними в столовую, Моника Бахлер уже вонзилась в него, как стрела, влетевшая в одну из по рассеянности неплотно запертых дверей. Когда они покончили с лангустом, шабли и петифурами от Герстнера, удачно балансируя тарелочками и бокалами (если бы кто-нибудь опрокинул всю эту снедь на свою крахмальную манишку, это было бы вполне в духе Гольвицера), и старик Эптингер отправился играть в карты, крепко засевшая стрела уже торчала из Дональда. Нелегко ее терпеть, решил Дональд. Но он знал, что так будет (?!).

Позднее Моника предоставила дяде ехать домой в одиночестве, ибо кружной путь через Дёблинг, где она временно жила у родителей (она так и сказала: «временно») был очень долог, впрочем, теперь этот же самый путь проделала «найт-минерва». Дональду уже было известно, откуда она приехала и что делала здесь, в Вене.

Надо заметить, что Моника выглядела не моложе своих лет, а ей уже перевалило за тридцать пять, как, вероятно, помнит читатель. Видимо, это стояло в прямой связи с деятельной резкостью ее черт.

В машине она как бы невзначай заметила, что не собирается долго жить у своих родителей. Она-де от этого уже отвыкла. Вот здешние края (они как раз ехали по главной улице Хитцинга) ей по душе. Вообще же с этого момента она хочет говорить с ним больше по-английски, ради упражнения. Последнюю фразу она сказала уже по-английски. Ее высказывание шокировало Дональда, вернее, взволновало, как будто она опустила для него подъемный мост: дальнейшее общение ведь несомненно предусматривалось в этих словах.

— Мой дядя давнишний юрисконсульт вашей фирмы.

— Здесь, в Вене, он был им с самого начала, — сказал Дональд. — Мы многим ему обязаны.

Сейчас она уже шла по спущенному мосту. Ее беглый и небрежный английский был поистине удивителен. На этом языке она говорила не хуже, чем Клейтоны по-немецки.

— Бывали ли вы в Англии? — осведомился Дональд.

— Да, в Бирмингаме. Я там два года проходила практику на фабрике стальных перьев «Брандауэр и Кº». Фирма «Брандауэр» имеет отделение и в Вене. Это люди необыкновенно высокого роста, вроде вас или дочерей Харбаха.

— Вы даже их знаете?

— Да, я вчера была у них.

Чем дальше они ехали, тем отчетливее Дональду казалось, что почти весь Хитцинг состоит из темных огромных парков. Эта часть города тоже была ему почти совсем незнакома. Примечательный и, хотелось бы сказать, здоровый инстинкт предписывал Дональду молчать. Что-то случилось, он точно это знал и знал также, что случилось как бы вне его (так живо он перевоплотил удивительную внутреннюю ситуацию в житейскую, фактическую), ему хотелось узнать, что же это такое. Молчание, он убедился в этом тотчас же, давало ему известный перевес, что вообще-то было ему нелегко, принимая во внимание живость Моники, нелегко уже тем, что сейчас он воздерживался от мелкой разменной монеты пустого разговора. Он твердо решил стоять на своем. Но она этого явно не могла взять в толк и потому совершила ошибку, которая для нее и по ее понятиям, конечно же, не была таковой. Она говорила подробно и не очень связно и все оживленнее пригоршнями бросала слова Дональду, но они отлетали от него, как от стены горох. Мы же вправе здесь впервые сказать о том, что доселе лишь предполагали (когда Дональд во время спора миссис Чиф и Кэт в Бриндли-Холле вышел из своей комнаты в коридор), что натура у него холодная или по крайней мере в нем гнездится предрасположение к холодности.

Итак, они ехали в Дёблинг. Ее родители, сказала Моника, хотят на днях устроить небольшой прием, чтобы отпраздновать ее возвращение в Вену, «будут только мои друзья и подруги, я надеюсь, что и вы придете, мистер Клейтон». Когда она сказала ему свой адрес, а также день и час, Дональд, как ни странно, велел шоферу остановить машину и включить свет, потом вынул свою записную книжку и аккуратно все записал.

Когда он уже один ехал домой, пересекая город от Дёблинга до Пратера, рядом с ним, на месте, где только что сидела Моника, была пустота зияющая и холодная.

В ближайшие дни подходил срок сдачи фирме «Гольвицер и Путник» заказанных ими четырнадцати агрегатов, что в первую очередь занимало Дональда. Эти сроки надо было во что бы то ни стало соблюсти и, если удастся, не использовать резервного времени. Но здесь весьма кстати оказались запасы готовой продукции, вернее, бухарестцы попали в самую точку, потребовав то, что уже было изготовлено, и притом в достаточном количестве. Хвостик и Дональд бодро действовали сообща. Папа Роберт смеялся, и трубка вертикально свисала у него изо рта. О делах, которыми увлеченно занимались Хвостик и Дональд, он давно уже и не помышлял. А те двое хлопотали без устали. Роберт смеялся и хлопал Хвостика по спине, говоря: «Старина Пепи». Он хорошо чувствовал себя здесь. Так как действительно пустил здесь корни — именно теперь, когда после долгого отсутствия его окончательное возвращение в Чифлингтон было куда возможнее, чем раньше.

Августа во время долгих рождественских каникул часто видели на заводе. В руках у него всегда была толстая записная книжка. Он и книги по технологии часто таскал в свою комнату.

В соответствии с ритуалом «Меттерних-клуба» Август тоже стал ходить в школу окольными путями. Зденко, Фриц или Хериберт, шагая своей небрежной походочкой, любили встречаться с ним. Последнему Август рассказывал о своей краткой каникулярной практике после Нового года.

— Ты, значит, и вправду намерен стать инженером-машиностроителем? спросил как-то Хериберт, на что Август, конечно, ответил утвердительно. Когда они подходили к гимназии, было без четверти восемь. В канавах вдоль улиц лежал грязноватый снег. Погода стояла теплая. Со всех сторон спешили школяры, даже маленькие с ранцами за спиной, так как рядом с гимназией находилось педагогическое училище, которому была придана народная школа для практики будущих учителей. Хериберт и Август шли как по гребню горы, откуда открывался широкий вид; так можно обозначить расположение духа, в котором они явились в гимназию в положенный час, спокойные, холеные и тщательно подготовленные. Они были вправе смотреть на классные занятия как на удовольствие. Разумеется, они даже и не подозревали, что такие счастливые ситуации принадлежат к редчайшим явлениям жизни. Они наслаждались безмятежной ходьбой и беседой, и никакие сравнения не могли бы усугубить это блаженство, хотя для Хериберта фон Васмута многое, так сказать, было еще свежо в памяти, ведь он отнюдь не всегда был таким отличным, таким надежным учеником. Напротив, он годами не усердствовал в учении и, торопливо шагая в школу, бывал озабочен своей неподготовленностью по всем предметам, да и забот в ту пору у него было больше, чем волос на голове. Но об этом он начисто позабыл.

Один только Зденко мог при случае вспомнить прежние свои обстоятельства. Но вспоминал разве что в полусне.

В своем клубе они вскоре зашли так далеко, что требования, предъявляемые ими друг к другу, были посерьезнее того, что с них спрашивали в гимназии.