Андрей Венков - Атаман Войска Донского Платов

• Название: Атаман Войска Донского Платов
• Автор: Андрей Венков
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9533-2868-5

Герой Дона, генерал от кавалерии, атаман Войска Донского Матвей Иванович Платов прожил жизнь, полную опасностей и необыкновенных побед. Сподвижник Суворова, он участвовал во взятии Очакова и Измаила. Герой Отечественной войны, Платов осенью и зимой 1812 года во главе казачьей кавалерии преследовал и разбивал французские войска вдоль Смоленской дороги, вел успешные бои под Вязьмой, Смоленском, Красным. В 1813 году все значительные заграничные операции русской армии проходили при активном участии казачьего корпуса Платова. После победного сражения за польский город Данциг Кутузов писал Платову: «Услуги, оказанные Вами отечеству в продолжении нынешней кампании, не имеют примеров! Вы доказали целой Европе могущество и силу обитателей благословенного Дона».

Книга историка А. В. Венкова живо и увлекательно рассказывает о жизни и подвигах легендарного Атамана Вихря — Матвея Платова.

---

Глава 2

РОМАНТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ

Жизнеописание любого человека начинается с даты рождения. В данном случае не все обстоит благополучно. Сам Платов несколько раз указывал свой возраст, но по-разному, и разница составляет шесть лет. В чем причина?

Когда Платов женился, повторно и на молоденькой (правда, к тому времени уже овдовевшей), то скостил себе четыре года. Это понятно. Но первому биографу своему Матвей Иванович назвал другую дату и почему-то накинул два года лишних.

Как бы то ни было, но «общими усилиями» удалось обнаружить в церковных книгах, что у донского старшины Ивана Федоровича Платова родился сын, нареченный Матвеем, и было это в 1753 году, 8 августа.

Если верить гороскопам, то рожден он был сражаться и повелевать, ибо по гороскопу Матвей Платов был Лев.

И не одна дата рождения вызывает сомнения. Для донских исследователей фигура Платова поневоле становится таинственной. В Государственном архиве Ростовской области, где хранятся все бумаги Атаманской канцелярии и Войскового правления, где огромные голубоватые кипы рыхлой бумаги сохраняют подробные послужные списки многих тысяч донских офицеров за конец XVIII и весь XIX век, нет ни одного послужного списка прославленного атамана. Лишь в известном «Потемкинском фонде» Военно-исторического архива в Москве есть документы, отражающие молодые годы Матвея Платова. И есть запись, что, мол, русской грамоты не знает оный Матвей…

Но здесь дело, скорее всего, в другом. Не столько Войсковая канцелярия двигала Платова по служебной лестнице, сколько всемогущий фаворит Екатерины Второй. Ему и писал Платов о жизни и службе своей, ему и отчет давал.

И родословная какая-то куцая. Не то, что у других современных ему знаменитых донцов. Известно, что деда звали Федором (а деда по матери — Ларионом), а кто такой и откуда прозвище — Бог весть. Может, и вправду плоты гоняли. Написал же один биограф, что была у Платовых в Черкасске «лесная биржа». А может, прозвище то от слова «плат» — то есть нарядное расшитое покрывало, которое казаки-щеголи клали поверх седла.

Изначально не богат, не знатен. Чего там доброго и знатного в Прибылянской станице? Впоследствии первому своему биографу говорил Платов, что отец его из простых рыбаков, из апостольской профессии. При всех этих данных странен и необъясним платовский стремительный взлет. Двадцати лет не было, а полком командовал. В Царском Селе личные покои ему отводили… В наш меркантильный век никто не поверит, если все это объяснять заслугами перед Отечеством, непревзойденными личными достоинствами. И верно — великие заслуги перед Отечеством были после. После стремительного старта, после личных покоев. Ну, стремительный старт, пожалуй, можно объяснить участием отца, Ивана Федоровича, в Петергофском походе. Послужил этот поход трамплином для многих известных фамилий. Для Суворовых, например… А дальше?

Поднаторевшие в придворных интригах и внутренних донских дрязгах карьеристы оценку войсковому атаману Матвею Платову давали жесткую и нелицеприятную: когда он умер, половина Войска Донского «ура» кричала — тщеславный вор, матершинник, карьеру на бабах сделал…

Первая жена — дочь атамана Ефремова, вторая…

Но мы Платову симпатизируем. Он — наш, казак. Так что давайте усомнимся, что женился Матвей Платов на Наденьке Ефремовой ради карьеры (да и какая может быть карьера, если сам Ефремов в то время уже в опале был), и придумаем — благо это в наших силах, — какую-нибудь романтическую историю. «Дружить с детства» они, конечно же, не могли. Тайна рождения человека соблюдается черкасней. В баню женщины с детьми ходят в особом банном фартуке, чтобы дети не смотрели. Мальчишки и девчата в Черкасске держатся порознь, стыд и срам вместе играть. Обычай этот — говорят, татарский, — среди юной черкасни нерушим и вечен. Сверстники любого засмеют. Потом наверстывают, когда подрастут. Матушка Меланья Карповна наверняка рассказывала дочке Наденьке, когда та в возраст вошла, что при дедушке Даниле Ефремовиче специально в воронежскую консисторию таскали тех, кто четвертым браком женат. Меняли казаки жен с черкасской лихостью и легкостью, как заезженных кобыл: «Не люба. Кто желает, пусть берет»[21]. Но в отроческие годы — ни-ни.

Да и служба с малых лет мешала. Зачастившая при Степане Ефремове в столицу донская старшина насмотрелась и по примеру русских дворян стала потомков своих детьми записывать в полки или в Канцелярию на службу. Кто для виду, чтоб дитя в списках значилось, а кто и всерьез стал детвору и выростков приучать. Дел всем хватит. То целым полком на покос, то за рыбой, то малороссиян сгонять, то за Дон на бродах караулить. Весь Черкасск постоянно при деле. Дети казачьи и старшинские поначалу служили охотно, деловиты, серьезны. Нет никого серьезнее играющих детей. Раньше всех прибегали на службу, позже всех, уже после обеда, окольными путями, провожая друзей, расходились по домам.

Постепенно веселая игра превращалась в обыденную службу. Являлись с утра в Канцелярию и, поскучав, смывались домой десятилетние есаулы Ефремовы и Грековы. Но другим, с малолетства записанным на службу, Войско особо не попускало. Грамотных, «писучих» выростков оставляли при Канцелярии исправлять письменную работу, посвящали во все внутренние тяжбы и многие интереснейшие и самонужнейшие дела, а неграмотных и драчливых, вроде Матвея Платова, употребляли «подай — принеси, стой там — иди сюда». Самое интересное, когда посылали в патрули, по-казачьи, в разъезды, пристегивали по два — по три к взрослым казакам.

По-бирючьи рыскали они вокруг города на ближних подъездах и на дальних, всерьез всматривались в полуденные блики степи в сторону Кубани, населенной в то время татарами и черкесами, и в закатные краски на крымской стороне. От соседей всего можно ожидать.

И врага надо знать и его оружие, потому рассказывают старшие младшим, что стоят против донских казаков многочисленные черкесские роды: шегане, жане, мамшуг, бесней, кабартай. И татарвы не счесть: улу-ногай, кечи-ногай, шейдяк-ногай, ур-мамбет-ногай, ширин, мансур, сержут, манкут…

Оружие крымское и ногайское от казачьего не отличается. Все — одного производства. Разве что кистени татарские казаки носить перестали. Своего оружия на Дону никто не делает, оружейники из добычи отбирают, подправляют, снимают с турецких ружей амулеты, пропускают медянку сквозь ствол[22], стрелы татарские по наконечникам распределяют, какая для какой цели.

Из нового — длинный прямой ятаган, Гаврила Терезников из Кизляра привез, по-черкесски — саш-хо[23]. Носится на поясе лезвием кверху, чтоб, выхватывая, коню шею не порезать; опять же без замаха бить удобно. Гаврила им и так, и этак, и через руку, и подмышку, и вокруг себя по-турецки крутил, только свист и вжик. Так это Гаврила, а — хлоп! — на турку такого нарвешься… Молодняк — сразу:

— Научи…

Хитер враг, коварен, с ним гляди на все боки. Проезжая через Монастырское урочище, вспоминали о страшной беде. Стояла там во время оно казачья стража, и с ней в землянках жили старцы-отшельники, искалеченные и бездомные, кто здоровье в походах потерял, а добра не нажил. Когда возвращались казаки из похода, старцы их первыми встречали и получали толику добычи на убожество.

В этот раз загуляли победители, не доходя до города, запили со старцами и там же заночевали. Спали вповалку старые и молодые, мелкий дождик по камышу шуршал… В Черкасске их ждали: «Наши с моря идут да подарочки везут!» Не дождались…

Проезжая, крестились казаки, а выростки долго оглядывались, и виделись им во мраке расхристанные, окровавленные казаки, последний, наудачу, отмах саблей, мельтешение стрел и волосяной аркан на горле…

С тех пор береглись казаки, зимой вокруг города на ближних подъездах и на дальних, на Дону и на протоке лед кололи[24]. Отваживая от города всех врагов, взятых в плен на острове, под городскими стенами, несмотря на обещаемый выкуп, казнили беспощадно. По Манычу и по Миусским лесам стояли обычно сменные полки, и здесь, под Черкасском, уходили разъезды до Тимурленки.

Всматриваясь с холмов, указывали старые молодым на светящиеся полоски: «Это Старый Дон, по ихнему — Дири-Тене, а вон там Мертвый Донец — Олю-Тене. Там — Канлыджа, по-нашему — Каланча…» Знать надо как свои пять пальцев и чужим не растрепать. А то приезжали от русского царя немцы, расспрашивали. Усмехались казаки, наплели, набрехали, и нанесли немцы на ландкарты наименования вроде «Сал Топорович», а то и вовсе неприличные прозвища. Потом спохватились, да что с казаков взять — храбры, щедры, но легкомысленны и непостоянны. На том дело и кончилось.

Платов Матвей всюду как дома, не знает робости. Излука старинного, клееного[25], размером в человеческий рост, на скаку стрелял не хуже татарина, в учебной разведке у бродов ужом ползал, в степи пешим шел в траве вровень с травой. Первый среди равных.