Франц Иннерхофер - Прекрасные деньки

• Название: Прекрасные деньки
• Автор: Франц Иннерхофер
• Издательство: Symposium
• Жанр: Современная проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-89091-052-3

Франц Иннерхофер (р. 1944) — австрийский прозаик, знающий и умеющий показать ту Австрию, которой не увидеть из окна туристского автобуса. Роман "Прекрасные деньки" — лучшая книга Ф. Иннерхофера — наполнен страхом и болью, яростью и надеждой, борьбой маленького человека с безжалостным миром "принудительного сообщества", с сельской общиной, погруженной в "сумерки человеческого".

---

Холль назвал пареньку условия: семьсот шиллингов в месяц и штаны на Сретение. Больше всего ему хотелось тотчас же поднять сверстника с лавки и увести с собой. Он тяготился каждой секундой пребывания в этой лачуге, он умел ценить секунды и мог догадываться, что мальчишка без сожаления ушел бы отсюда, не теряя ничего, кроме груза отвращения.

Странное чувство овладевало им, когда, еще не продрав глаза, он шел на кухню, оттуда в хлев и слышал вокруг детские голоса. Поначалу эти голоса в коровнике озадачивали его, будто возвращали назад, в детство. Они наводили грусть. Какой кусок жизни отдал он хлевам. С детства его обступали скамеечки для дойки, коровы на цепях, телячьи хвосты, черенки вил, сырые стены, навозные желоба. И он пробивался сквозь эту мерзость, чувствовал ее смрад и должен был всегда спешить, потому что было так много работы, было жаль каждой секунды и потому что он знал: нельзя найти потерянное время, никто на свете не в силах вернуть ему и доли секунды. Все, до чего он мог дотронуться, уже было захватано руками его и таких, как он. Более сотни голов скота, эти бессмысленные заботы опустошали голову.

По ночам он с батраками нередко вытягивал из коровьих утроб тяжелых телят, а уже через несколько часов снова склонялся над подойником и целое утро один-одинешенек переходил от коровы к корове и думал о себе и других, не похожих на хозяина, который только и ломает голову над тем, как делать из людей деньги. Холль охотно выполнял нерентабельную работу, вывоз сена например. Подняться в три ночи и отправиться с работниками в лес, все больше увязая в снегу, порой по самые плечи, все медленнее продвигаясь вперед, навстречу ледяной горной метели, когда следы за тобой тут же заметает снег. Или же долгие поездки на санях боковым долом в больших башмаках и в трех парах носков. Мориц тоже любил морозные дни. Когда у него схватывало кишки, и он не успевал дойти до уборной, то выходил на улицу, чтобы попросту заморозить все, чем замарался.

С хождением в церковь приходилось считаться, лишь когда не было работы. Холль сидел теперь в самых задних рядах и часто удивлялся, почему Убийца, после удачного подкупа свидетелей и судейских оправданный за недоказанностью улик, не уехал куда подальше. Размышлял Холль и над убийством, в конце концов, он все время слышал о нем. Сам Убийца был даже уродом, скукоженное дергающееся лицо, от законного и алчного наследника крестьянской усадьбы остался лишь крестьянский костяк. Со своей хворой женой и пасынком он перебрался вниз, в Хаудорф. Они с парнем стали поденщиками. И глава семьи радовался тому, что вечерами Холль у них на кухне играет с его пасынком в карты. Лео был отдан в учение, но хозяйка по-прежнему костерила его.

Двое братьев, крестьянских ребят, с которыми Холль ходил в школу и всегда неплохо ладил, за одну ночь стали его врагами. Их родители самые разлюбезные посетители усадьбы в течение многих лет, захлопнули у него перед носом дверь, а позднее он узнал, что причиной вражды был кубометр бревен, вернее, судебная тяжба из-за этого кубометра. Но Холль не чувствовал ненависти.

Ненавистью были полны остальные — к усадьбе 48, а хозяева и братья — к ним, а сам он чувствовал, как ненавидят его за обеденным столом только потому, что он признался в отсутствии ненависти. Ему полагалось ненавидеть даже людей на корзинном дворе или по крайней мере не разговаривать с ними, то есть, при возможной встрече или проходя мимо, выворачивать шею и отводить взгляд, но Холль продолжал здороваться со всеми и жалел собак, которых часто стравливали друг с другом. Сам-то он разгуливал по этому двору сколько вздумается. Его лишь угнетала волна ненависти, исходившая от домочадцев, но тут уж он ничего не мог поделать.

Когда его позвали в дом, Холль возился с подстилкой для телят. За столом сидели два полицейских чиновника. Они намекнули ему на его бесправное положение, сказав что он все-таки не хозяйская собственность, а совершенно свободный человек. Холль вдруг услышал, как наверху сняли крышку слухового люка и понял: лежа на полу, хозяйка подслушивает. Он сразу понял, что гости пожаловали из-за кражи бревен. Чиновники попеременно вели разговор про него и про Морица и дали понять, что целиком на стороне обоих, но вдруг заявили, будто им известно, что Холль знает про кражу, что кому-то якобы уже рассказывал об этом деле и, если будет отмалчиваться, его ждет суд за сокрытие преступления. Холль и в самом деле поделился в коровнике своим открытием со скотником и даже знал, что скотник в трактире обменялся новостями с обходчиком путей федеральной железной дороги, таким образом Холль мог дать показания и подтвердить кражу имущества на сумму до 700 шиллингов. А за обедом выяснилось, что в этой пустячной краже замешан Биндер, тот самый Биндер, который часто защищал Холля перед хозяевами.

У Холля было скверно на душе. Хозяйка полосовала его взглядами. Хозяин рассчитал скотника и поднял страшный шум, усугубляя тяжелое чувство вины, гнетущее Холля, перечислением всевозможных подлостей и криком подтверждал свою решимость сделать из Холля порядочного человека, хотя уже раскаивается в своих попытках, так как все кончается неблагодарностью и напрасной тратой сил, все его старания коту под хвост, в который раз приходится убеждаться в этом. В своем кодексе наказаний хозяин оборачивался всегда этаким бедным отцом, не разгибавшим спины по будням и бившимся над воспитанием детей по праздникам. Отсюда он делал вывод, что ребенок должен просить о наказании, а потом благодарить за него. Все было дьявольски перепутано. Хозяин разорялся до тех пор, пока у Холля не брызгали из глаз слезы. Потом Холль в одной рубашке часами бродил по большому полю. Была ранняя весна, долина белела пятнами нерастаявшего снега. Сенные сараи пустовали. Вешайся где хочешь. Холль, однако, возвращался и заглядывал в коровник и был рад, что ему вообще позволено работать, переступал порог кухни, сидел за общим столом и ел, а потом спал наверху. Просыпаясь в половине четвертого, он мечтал о том, чтобы и настающий день остался позади.

В пасхальное воскресенье, покормив скот и входя в дом следом за Фоглером, Холль почувствовал запах жаркого. За печкой он снял рабочую куртку, повесил ее на шесток, скинул влажные сапоги и пошел на кухню умываться. У очага стояла хозяйка. Он торопился, быстро ополоснул грязные руки и лицо, вытерся краями полотенца — и бегом наверх, поскорее сменить одежду. Штаны слишком коротки, пиджак тесен, рукава не достают до запястий. Из груды обуви в кладовой он выудил свои полуботинки, почистил их и, покуда работницы заходили в дом и накрывали на стол, пытался обуться. Полуботинки так страшно жали, что мясо, которого он так долго ждал, Холль жевал без особого удовольствия. У всех просто за ушами трещало, а он не знал, что делать с ногами. Хозяин объявил, что на Пасху Холль остается здесь, в усадьбе. Холль лихорадочно перебирал в уме знакомые дома, где мог бы хоть на время разжиться ботинками, но тотчас же пугался кары, которая неминуемо последовала бы за этим, тут уж удар был бы не наотмашь, а наповал. Он преодолел себя и после еды робко поведал на кухне о своей беде. Кончилось тем, что хозяйка дала ему старые, стоптанные ботинки мужа. На душе был мрак кромешный, но один день, проведенный вдали от усадьбы, так много для него значил, что Холль принял и это унижение. Наконец-то он поистине подневольный, один из рабов в Австрийской республике, год 1959.

И снова лето, и опять на горном пастбище они готовили себе еду. Батраки сидели за столом, а Холль с тарелками и сковородкой бегал через сени. Дрова в печурке потрескивали и пылали. Фоглер, вошедший в сени вслед за Холлем, заметил, что с парнем происходит что-то неладное. Мыть посуду в его обязанности не входило, однако он сам взялся за это. Да и с уборкой навоза покончил раньше обычного. Работу часто начинал не с того конца, забыл запереть стойла в телятнике. С верхних лугов вернулся до полудня, а после обеда не спал. Фоглер разогрел ему на очаге миску с обедом, а он сел на кровать и принялся читать дешевый роман и, прежде чем прозвенел будильник, поставленный на два часа, Холль выскочил через хлев из хижины, потому что ему противен был звон будильника. Как всегда в пасмурную погоду, коровы разбрелись по всему лугу и так вяло двигались, что каждую приходилось пригонять по отдельности. На нижнем выпасе мужики стояли в ряд и косили, впереди — Биндер. Уже не один день мысли о Биндере неотвязно преследовали Холля. Когда вместе с Фоглером он убирался в сенях, все получалось у него как-то уж слишком быстро. Он даже злился на себя за то, что давеча наколол так много дров и поленница получилась чересчур высокой. Холль принялся выметать сени, хотя Фоглер уже подмел их. Тот только головой качал. Холлю больше ничего не оставалось, как пойти в комнату к работникам. Биндер разговаривал с одним из поденщиков. Холль снова взялся за свой романчик и не без труда заставил себя читать, но из-за присутствия Биндера слова никак не желали складываться в предложения. Холль, однако, продолжал упорно вникать в текст, но вскоре в углу, где стояла кровать, стало так темно, что затрепанную книжонку пришлось отложить. Фоглер отрыл в своем сундуке бутылку водки и пустил ее по кругу. Холль сделал большой глоток, водка так продрала нутро, что он вынужден был выскочить наружу к желобу с водой.