Валерий Евтушенко - Легенда о гетмане. Том I

• Название: Легенда о гетмане. Том I
• Автор: Валерий Евтушенко
• Издательство: Altaspera publishing
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2013

В романе изложены в хронологической последовательности этапы борьбы запорожского казачества и южнорусского народа против Речи Посполитой. В центре романа фигура Богдана Хмельницкого — выдающегося военачальника и государственного деятеля, а также его ближайших сподвижников, чьи имена незаслуженно забыты. Ввиду скудости летописных источников, некоторые события романа реконструированы и при их описании присутствует элемент фантазии. Автор выносит на суд читателей первый том этого произведения

Первый том романа «Легенда о гетмане» вышел из печати в канадском издательстве Altaspera publishing в марте 2013 года. Но так как российскому читателю вряд ли удастяся с ним ознакомиться, оставляю его электронную версию в Самиздате для тех, кому эта тема интересна.

---

— Хмельницкий лишь номинально считается гетманом и казацким вождем, — задумчиво говорил воевода русский комиссарам, — а фактически там правят бал его полковники, которых он и сам побаивается. Без совета с ними, он и пальцем не пошевельнет. Не хочется быть пророком, но, думаю, вся эта поездка закончится ничем и уже к весне надо готовиться к новой войне с казаками.

Седой, как лунь Адам Кисель нахмурил кустистые брови и разгладил белоснежную бороду.

— Не спорю, во многом я согласен с вашей милостью. Но, думается, княжеский прогноз слишком уж пессимистичный. Князь, конечно, воин знаменитый, но все дипломатические вопросы предпочитает решать огнем и мечем. В данном же случае особый подход нужен. Казаки, они как большие дети — многое зависит от того, как с ними себя повести.

Князь скептически усмехнулся, но продолжать дискуссию не стал.

Наконец, в феврале комиссия Адама Киселя прибыла в Переяславль. Вместе с ним приехал его племянник, хорунжий новгород-северский, тоже Кисель, князь Захарий Четвертинский и член комиссии Андрей Мястковский. Прибыл с ними и посланник короля ксендз Лентовский, который привез Хмельницкому уже официальную королевскую грамоту на гетманство, булаву, осыпанную сапфирами, и красное знамя с изображением белого орла.

Гетман со старшиной встретил комиссаров еще при подъезде к городу, при въезде в Переяславль был произведен залп из двадцати орудий, а затем в их честь был дан обед, на котором присутствовали полковники, старшина и посланники иностранных государств.

Хмельницкий с польскими комиссарами был приветлив, но они не могли не заметить, что и сам гетман и его полковники настроены воинственно и агрессивно. Во время обеда от них то и дело слышались угрозы в адрес Вишневецкого, Конецпольского и других панов, и обещания расправиться с ними. Судя по всему, процесс мирного урегулирования, ради которого комиссия проделала такой долгий путь, казацкую верхушку волновал мало.

На следующий день на центральной площади Переяславля при стечении казаков состоялась официальная передача гетманской булавы и знамени. Кисель начал было пространную речь о той милости, которую оказал король Запорожскому Войску, но пьяный Иван Донец оборвал его, а из толпы раздались крики: «Зачем вы, ляхи, привезли нам эти цацки? Вы хотите нас подманить, чтобы мы, скинувши панское ярмо, опять его надели?». Хмельницкий одернул Донца и попытался успокоить толпу, но из другого ее конца послышались новые крики: «Пусть пропадут ваши льстивые дары! Не словами, а саблями будем говорить с вами! Владейте своей Польшей, а Украйна пусть нам, казакам остается!».

Многомудрый Кисель, смешавшись, скомкал свою речь и постарался ее поскорее закончить. Не заметил он, чтобы и сам гетман, слушавший его с непроницаемым лицом, очень уж был обрадован знаками королевского внимания.

Тем не менее, на последовавшем затем банкете Кисель в витиеватых выражениях вновь заговорил о том, что король прощает Хмельницкого, дает ему гетманство, возвращает свободу православию, увеличивает реестр до 12 или даже до 15 тысяч, а взамен этого требует лишь быть благодарными, прекратить смуту, не принимать бунтовщиков-крестьян под свое покровительство, а внушать им необходимость покорности и повиновения законным владельцам. Слушая Киселя, Хмельницкий все более мрачнел и хмурил брови. Внешне он старался сохранять такт, но душевные переживания у него были созвучны тому, о чем ранее кричали в толпе казаки.

Когда уже все были в легком подпитии, гетман произнес, обращаясь к Киселю: «За великие милости королевские покорно благодарю, что же касается до комиссии, то она в настоящее время начаться и производить дел не может: войска не собраны в одно место, многие полковники и старшины далеко, а без них я ничего решать не смею, иначе могу поплатиться жизнью. Да, притом, не получил я удовлетворение за обиды, нанесенные Чаплинским и Вишневецким. Первый должен был непременно мне выдан, а второй наказан, потому что они подали повод ко всем смутам и кровопролитиям. Виноват и пан кастелян краковский, который нападал на меня и преследовал меня, когда я вынужден был спасать свою жизнь в пещерах днепровских, но он уже довольно награжден за дела свои, нашел, чего искал. Виноват и староста Конецпольский, потому что лишил меня отчизны, отдал Украйну лисовщикам, которые казаков, оказавших услугу республике, обращали в холопов, драли с них кожу, вырывали бороды, запрягали в плуги, но все они не так виноваты как Чаплинский и Вишневецкий».

Далее Хмельницкий напомнил, что даже сейчас война фактически не прекращается, литовский гетман Януш Радзивилл вырезал Мозырь и Туров, несмотря на формальное перемирие у казаков с Короной. Когда Лентовский осторожно заметил, что слухи из Литвы могут и не соответствовать действительности, черкасский полковник Федор Вешняк, доставивший в гетманскую ставку эту печальную весть, потрясая перначом, закричал: «Молчи поп! Не твое дело уличать меня во лжи, выходи, поп, во двор, научу тебя полковников запорожских почитать».

Возможно, именно тогда Кисель и вспомнил пророческие слова Вишневецкого, сказанные ему в Збараже.

Хотя он уже и сам не верил в успех своей миссии, но при следующей встрече на банкете осторожно намекнул, что король может увеличить реестр и до 20 тысяч, а, кроме того, разрешит казакам ходить в морские походы против Турции.

В ответ на это гетман, как бы подводя итог работе комиссии, откровенно заявил:

— Напрасные речи! Было бы прежде со мною об этом говорить: теперь я уже сделал то, о чем ранее и помыслить не мог. И теперь пойду до конца! Сделаю то, что замыслил. — выбью из ляцкой неволи весь русский народ! Прежде я воевал за свою собственную обиду; теперь буду воевать за православную веру. Весь черный народ поможет мне по Люблин и по Краков, а я от него не отступлю. У меня будет двести тысяч, триста тысяч войска. Орда уже стоит наготове. Не пойду войной за границу, не подыму сабли на турок и татар; будет с меня Украйны, Подолии, Волыни, довольно, достаточно нашего русского княжества по Хельм, Львов, Галич. Стану над Вислою и скажу тамошним ляхам: «Сидите ляхи! Молчите ляхи! Всех тузов, ваших князей, туда загоню, а станут за Вислою кричать — я их и там найду. Не останется ни одного князя, ни шляхтишки на Украйне; а кто из вас с нами хочет хлеб есть, то пусть Войску Запорожскому будет послушен и не брыкает на короля».

Эта программная речь запорожского гетмана прозвучала как манифест предстоящих грозных событий, заставив комиссаров побледнеть от страха, потому что все они понимали — эти слова не пустая угроза, Хмельницкий действительно может их воплотить в жизнь.

Слушавшие своего вождя казацкие полковники, одобрительно шумели, полностью разделяя его мнение, и говорили между собой: «Уже прошли те времена, когда ляхи были нам страшны; мы под Пилявцами испытали, что это уже не те ляхи, что прежде бывали. Это уже не Жолкевские, не Ходкевичи, это какие-то Тхоржевские, да Заенчковские — от зайца дети, нарядившиеся в железо! Померли от страха, как только нас увидели».

В ходе этих встреч еще много было высказано угроз в адрес поляков. Хмельницкий, давая волю своему буйному казацкому нраву, ссылался на патриарха иерусалимского, который благословил его на войну за веру православную, вскакивал с места, топал ногами, кричал на комиссаров.

Все же Кисель попытался убедить гетмана возвратить хотя бы тех пленных шляхтичей, которые содержались в плену у казаков, так как решение даже этого вопроса, могло оправдать безрезультатную поездку комиссии в гетманскую ставку.

— Вопрос о пленных надо решать на следующей комиссии, — ответил на это Хмельницкий. — И то только в том случае, если будут приняты наши основные условия: полная ликвидация унии на всей территории Украйны; назначение воевод и кастелян на Руси только из православных русских; Войско Запорожское остается расквартированным на Украйне со всеми казацкими вольностями; гетман подчиняется королю; жиды изгоняются из Украйны; князь Ярема никогда не должен быть коронным гетманом.

Кисель задумался, потом осторожно поинтересовался:

— Пан ничего не сказал о численности реестра?

Гетман с досадой ответил:

— Зачем это писать в договор? Будет столько, сколько я скажу, может, и сто тысяч.

Сославшись на то, что они не имеют полномочий на заключение мирного договора на таких условиях и им необходимо время для консультаций, комиссары стали собираться в обратный путь.

Прощаясь, Хмельницкий напомнил, что демаркационная линия остается по рекам Припяти и Горыни, а на Подолии — по Каменцу.

Затем он отвел Киселя в сторону и откровенно объяснил, почему он не может согласиться на другие, более умеренные условия договора.

— Пан воевода киевский меня знает, я всегда был законопослушным сыном Речи Посполитой. Служил Отчизне своей саблей, как мог. Несмотря на пережитые несправедливости от панов, я и сейчас с радостью прекратил бы эту войну, удовольствовавшись малым. Но не знаю, как состоится вторая комиссия, если мои молодцы не согласятся на 20 или 30 тысяч реестрового войска и не удовольствуются удельным панством своим: Не сам по себе откладываю я комиссию, а потому что не смею поступать против воли рады, хотя и желал бы исполнить волю королевскую.