Диэр Кусуриури - Край Ветров: некроманс

• Название: Край Ветров: некроманс
• Автор: Диэр Кусуриури
• Жанр: Любовно-фантастические романы

Край Ветров — сторона, кажущаяся очень знакомой. Но это она зря.

Здесь живет Вирамайна Мйар — как умеет, конечно, наслаждается безделием, покоем и избирательной амнезией, а свой недюжинный потенциал, — который, кстати, имеет место быть, — никак не использует. Впрочем, отдыхать ему осталось недолго: на пороге его жилища уже замер человеческий мальчик, решивший, что Мйар поможет ему избавиться от кошмаров, старый друг-некромант Камориль Тар-Йер настойчиво алчет более тесной взаимности, а позабытое, вроде бы, прошлое все еще копошится в темноте, булькая и скалясь.

Словом, никакого покоя. Сплошные переживания.

Что же касается Края Ветров — то это, кажется, история о судьбе и волшебстве.

А «некроманс» — песня о смерти и любви.

Комментировать и обсуждать «Некроманс» УДОБНЕЕ можно и нужно тут: https://vk.com/topic-41031304_27993808

---

— Наверное… — решил не перечить Роман.

— Ты должен знать, сыночка, что колдуньи вероятностей — это самые слабые из практикующих провидцев, — она подняла руку и положила ее Ромке на локоть. Рука была теплой. — И я смотрю на тебя и вижу, что ты — мой брат. Ты из нашего племени.

Она открыла глаза. Они были темные и раскосые. И правда… из одного. Баба Паша смотрела на Ромку недолго, не больше двух секунд. Потом ее веки снова опустились.

— Ты провидец, — сказала она. — Провидец и судьбоплет. Пускай это заботит тебя больше, чем суета.

— Х… хорошо… — Ромка сглотнул. — Баб Паша, а что это значит? Это значит, что я могу видеть будущее?

— Да.

— А что делает «судьбоплет»?

— Плетет судьбы.

— А как?

— Этого я тебе не скажу, — она отпустила его локоть. — Потому что не знаю. Провидцев и судьбоплетов никто не учит. Их некому учить, потому что таких, как ты — один на миллион. Нет, на миллиард. Нет, таких как ты больше нет вообще.

Ромка нервно хихикнул.

— Так я, что ли, получается… избранный?

— Ты одаренный. И ты же — проклятый. Тебе нужно быть очень осторожным.

— Баб Паш… А мой дед… тоже был судьбоплетом и пророком?

— Возможно. Прошлого я не вижу.

— Ага… Ну, в общем, он в письме сказал, чтобы я верил Мйару, и что Мйар мне поможет.

Она снова открыла глаза и внимательно посмотрела на Ромку. В этот момент она чем-то походила на сову.

— Да. Поможет.

Она закрыла глаза.

Ромка немного помолчал и спросил:

— Так а… Что же нам теперь делать?

— Это ты у Маришки спроси, — ответила Пелагея.

— Ага, так она все-таки Марина!

— Да, и она тоже… ведьма вероятностей. И не делай глупостей, сыночка! Помни, высокое небо не посылает нам бед, с которыми мы не в силах справиться. Я верю в тебя. Ты — хороший мальчик. Иди.

Мне было приятно смотреть на то, как ловко двигаются ее руки. Длинные пальцы с аккуратными ногтями. Отсвет лампы на мелькающем ноже. Она быстро порезала яблоко и высыпала очищенные дольки в кастрюльку с разогретым вином. Щепоть корицы, палочки гвоздики, перец, мята, сахар. Помешивая свое дурманящее зелье, она сказала:

— Люблю сладкий глинтвейн. Просто вино не такое вкусное. Я когда была маленькой и читала всякие книги, там, где застолья, где описывался «хмельной мёд» или «густое вино», представляла себе этот мед именно таким — пряным, густым и сладким.

— Да, это не идет ни в какое сравнение с кислотой нынешних столовых вин, — охотно согласился я.

— Ну, рассказывай, как дела, — Мари, помешивая глинтвейн, смотрела на меня. А я молчал. Потому что мне виделось, как в глубине ее лазурных глаз отражается океан. Мой мозг внезапно перестал поддерживать два потока мыслей одновременно, оттого я не сразу понял, что нужно что-то говорить.

— Да вот… очень рад, что мы с тобою снова встретились, — наконец сказал я первое, что пришло в голову. — Хоть и при таких странных обстоятельствах.

— Я так и не поняла, что у вас приключилось. Я только поняла, что вы — классные ребята, но это все!

— А-а… Да, на самом деле… много чего. И все… как на подбор… такое, во что сложно будет поверить.

— Не бойся, рассказывай, — подбодрила Мари. — И, кстати, расскажи мне… кто ты есть?

— В смысле?

— Ну… что ты такое?

Я замешкался. Не то чтобы мне хотелось от нее что-то скрывать. Наоборот. Я бы всё рассказал, что знаю. Проблема только в том, что…

— М-м, проблема в том, что я не знаю, что я. То есть, я не помню. Прости. Я не обманываю. Я на самом деле не помню, что я есть.

— Как так? — она чуть наклонила голову.

— Ну… — я замешкался, — это… Ты прямо так сразу спросила меня самое сложное… Это вообще очень мутная история.

— Тебе больно об этом вспоминать?

— Нет, не так, — я замотал головой. — Это не больно. Да и я не такая уж неженка. Просто это сложно.

Она рассмеялась.

— Ну да, — улыбнулся я. — Сложно и просто… Просто и сложно. Ладно, если вкратце, то так: я совсем не помню своего детства. Мне даже кажется, что не было его никогда. Может, конечно, мне и на него память отшибло, но ведь большую часть жизни своей я помню хотя бы урывками… Ну так вот. Первое мое воспоминание — это…

И я замолк. Я посмотрел на нее. Прочувствовал тепло уютной кухоньки, запах глинтвейна и запах девушки. На границе слуха почуял чужие разговоры за несколькими стенами. Услышал, как за окном, в чаще, мяучет кот, который, на самом деле, конечно же, кошка, ведь не бывает черно-рыже-белых котов… И все искрилось. И блик от луны на воде. И эти голубые глаза. И баночки с пряностями. И локоны неровно подстриженных светлых волос.

И все это было так искренне, чисто и непорочно. И очень непрочно.

А я все-таки решился и рассказал, как был, долго и одиноко, в металлических стенах лагеря, где росли странные, уродливые, больные существа, ни на что не похожие, разные, дикие, неразумные, или разумные, но сумасшедшие. Как люди в белых халатах оберегали меня от этих замерших грязных сирот. Как я коротал время в странной, жилой и нежилой одновременно комнате, пластмассовой, бутафорской, глухой. Как учился читать, писать и говорить, не понимая, чем же я отличаюсь от других, тех, кто ночует под открытым небом в дождь и снег.

Я не рассказывал о том, как изучал свое тело. И как его изучали те люди. И как мне приходилось там быть. И кого мне нужно было убивать, еще до того, как я понял, что лучше бы этого не делать, и что это очень больно и очень страшно. Я же даже не знал тогда, что могу, на самом деле, сам решать, как мне быть, и что мое тело и моя жизнь — только мои и ничьи больше, и что никто не вправе заставлять меня убивать. Но откуда же взяться самосознанию у того, кто больше ничего не видел? А я именно таким и был: ничего не знал, мало что понимал и, уж тем более, не смел «докторам» перечить, потому что чего-то очень сильно боялся. Но вот… чего?.. Страх — это же всегда страх потери. Что я боялся потерять тогда, когда ничего не имел, когда самого себя не считал своим?..

Но я рассказал ей про Даньслава Белого Когтя — то, что помнил. Даньслав был тогда моим другом, лучшим и единственным. Кажется, он был со мной с самого первого дня, который я могу вспомнить. И он же однажды помог мне бежать на Север.

— Это… ужасно, — проговорила Мари. — Но, Мйар… Это не дает ответа на вопрос, кто ты и что ты.

— Я знаю, — ответил я. — Но я больше не помню ничего. Я есть. Вот такой. Тебе… жалко меня?

— Нет, не жалко, — просто сказала она. — Но я сочувствую тебе. Не хотелось бы мне иметь за плечами такую историю, — она вздохнула, а потом спросила с улыбкой: — Ну, а память-то у тебя почему такая дырявая?

Я рассмеялся. Похоже, что у меня ни спроси — ответ будет из разряда «сами мы не местные, так проголодались, что переночевать негде».

— Память дырявая — это уже следствие моего собственного волеизъявления, — я постарался сделать голос пободрей. — Кажется. Судя по всему, что-то очень нехорошее произошло со мной после того, как я вернулся с Севера в этот город. Камориль говорит, будто бы я сам просил спрятать мою память в бусины из золатуни. Собственно, так и стало. С тех пор все вроде бы спокойно течет, без проблем, вот только теперь эта история с Романом… Кстати, Ромка — внук Даньслава, того моего друга. Я думаю, что должен помочь мальчику. Ну, или хотя бы попытаться — в память о Даньке Белом Когте.

Мари снова наклонила голову.

— Погодь. Ты сказал, что Ромка — внук Даньслава?

— Ну да.

— Так а сколько же тебе лет, Мйар Вирамайна?

Я вздохнул.

— Я точно не знаю, но… Учитывая, что Даньславу было двадцать два, когда мы с ним познакомились… И что себя я не помню ни в каком другом состоянии… То есть, я уже был таким, какой я есть сейчас, когда мы познакомились с Белым Когтем… Предположим, что мне тогда было тоже двадцать лет. Учитывая, что Элви сказала, что он родился примерно в сороковых годах прошлого века, то мне… Примерно семьдесят, плюс-минус два-три года. Но это если округлять…

И мы, конечно же, напрочь забыли о вине. И оно попыталось убежать. Но Мари выключила газ и стала разливать глинтвейн в кружки.

— Ты отлично сохранился, Мйар Вирамайна, — наконец сказала девушка, повернувшись ко мне. В руках у нее был поднос. — Мне бы так выглядеть в твои годы. Но мне этого не светит, я ведь всего-навсего человек. Но я верю тебе, я не думаю, что ты шутишь. Ты по-настоящему необыкновенный, Мйар.

И я понимал в глубине души, что в ее устах это — комплимент, но все равно не мог не поежиться. Я никогда не хотел быть «особенным», никогда не хотел выделяться.

— Я просто… уродец, — тихо сказал я. — А больше ничего необыкновенного во мне нет.

Но она этого не услышала, потому как пошла относить глинтвейн в гостиную.

Я открыл окно, чтобы впустить кота, который уже с минуту ломился внутрь, а потом и сам прошел следом за Мари.