Вера Морозова - Женщины революции

• Название: Женщины революции
• Автор: Вера Морозова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1982

«Мы идём тесной кучкой по обрывистому и трудному пути, крепко взявшись за руки», — писал на заре века Владимир Ильич Ленин. Среди тех, кто шёл рядом с Лениным, были и герои этой книги. Друзья и соратники В. И. Ленина — профессиональные революционерки, бесстрашные подпольщицы и умелые конспираторы — таковы героини книги Мария Голубева, Клавдия Кирсанова, Людмила Сталь, Татьяна Людвинская. Маленькие повести, составляющие книгу, построены на документальных материалах.

---

— Смотри, Марфуша! Пристав задумал жениться, — пошутила Мария Петровна. — Ты девушка красивая, сундук с приданым большой, вот он и зачастил.

— А что?! Возьму и выйду. Таких моржовых усов не сыскать во всём Питере. — Марфуша прыснула и, потрогав шубу, посерьёзнела: — Мокрая совсем. Где это вас угораздило?

— Целый день под снегом разъезжала по городу!

Мария Петровна поправила волосы перед зеркалом, направилась в столовую. За круглым журнальным столиком сидела Надежда Константиновна. Зелёный абажур мягко освещал волосы, нежный овал лица. Она казалась утомлённой и усталой. Поправив брошь на кружевном жабо, Мария Петровна радостно протянула руки. Потом заторопилась к портьерам, наглухо задвинула их.

— Так сложились обстоятельства, что завернула пораньше. — В больших глазах Крупской тревога.

Марфуша принесла на подносе фарфоровую супницу, блестящий половник, тарелки. Постелила свежую скатерть и, не спрашивая разрешения, поставила закуски, разлила суп.

— Дети уже пообедали. — Марфуша разложила хлеб и, обернувшись в дверях, сказала: — Перед вторым позвоните.

— Славная она у вас. — Надежда Константиновна тихо отодвинула кожаный стул. — Давно живёт?

— Вместе приехали из Саратова. Девочки выросли на её руках. Заботлива, как наседка. Сегодня сердита — переволновалась. Погоня за мною была на извозчике.

— Думается, что вам на какое-то время лучше не показываться в городе… — Надежда Константиновна не договорила. Глаза её, лучистые, с золотистыми зрачками, выразительно остановились на собеседнице.

Мария Петровна согласно кивнула головой. Она сразу поняла, о чём говорила Надежда Константиновна: «на какое-то время» квартира Голубевой стала штаб-квартирой Ленина.

— Я оставила только самые неотложные дела, — помолчав, ответила Мария Петровна.

— И их лучше прекратить, — мягко заметила Надежда Константиновна. — Хотите послушать, как делается конституция? Берут несколько «верных слуг отечества», несколько рот солдат и, не жалея патронов, всем этим нагревают народ, пока он не вскипит. Мажут его… по губам обещаниями. Много болтают, до полного охлаждения и подают на стол в форме Государственной думы без народных представителей. — Надежда Константиновна нахмурилась и закончила: — Очень невкусно.

Мария Петровна засмеялась. Она была благодарна, что Надежда Константиновна так просто перевела разговор. Крупская хрустнула листовкой, и опять послышался ровный голос:

— Как составляют кабинет министров. Берут, не процеживая, несколько первых встречных, усиленно толкут, трут друг о друга до полной потери каждым индивидуальности, сажают в печь и подают горячими на стол, придерживаясь девиза: «Подано горячо, а за вкус не ручаюсь!»

— Вполне прилично, — отозвалась Мария Петровна, подкладывая на тарелку закуски. — Вы чем-то встревожены, Надежда Константиновна?

— Обстановка сейчас для Ильича в Петербурге весьма тягостная. Боюсь неожиданностей. Недавно переволновалась основательно. В одном из переулков между Мойкой и Фонтанкой состоялось собрание, туда и Ильича пригласили. Времени мало, я торопилась, а в переулке меня неожиданно встретил Бонч-Бруевич, озабоченный и встревоженный. «Поворачивайте. Засада». У меня ноги подкосились. «А Ильич?» — спросила я. «Ильич не приходил. Нужно перехватить его на подступах. Тут я кое-кого повстречал, разослал по переулкам, предупредите и вы, если сможете». Бонч-Бруевич скрылся, а у меня сердце замерло. А если не успеют предупредить, если уже попал в засаду! Решила караулить. У Александринского театра шпики. Вдали сутулая спина Бонч-Бруевича. Он хитрил, заходил в магазин, устанавливал наблюдение, а Ильича нет. — Надежда Константиновна подняла усталое лицо. — Ноги замёрзли, начался какой-то противный озноб. И вдруг Бонч-Бруевич, сияющий, улыбающийся. Сразу поняла: спасли…

— Да, в столице, становится всё опаснее для Владимира Ильича, шпики попросту за ним охотятся. — Мария Петровна с грустью взглянула на Надежду Константиновну и подумала: каково ей приходится — жизнь по подложным паспортам, скитания по явкам, вечные тревоги за близкого, дорогого человека!

— В своём проклятом далёке, в эмиграции, как часто мы мечтали о возвращении на родину. Когда узнали о революции, то еле паспортов дождались. — Надежда Константиновна закуталась в пуховый платок, прошлась, по комнате. — Владимира Ильича очень обескураживает эта жизнь по чужим углам, более того, ме-шает работать. А что делать?! Поначалу поселились легально на квартире, подысканной Марией Ильиничной по Греческому проспекту. Шпики, как вороньё, закружили. Хозяин всю ночь ходил с револьвером — решил защищаться при вторжении полиции. Ильич боялся, что попадём в историю, — переехали. Видимся, урывками, вечные волнения. Хорошо, что удалось достать приличный паспорт. Была ещё квартира где-то на Бассейной — вход через кухню, говорили шёпотом.

В голосе Надежды Константиновны звучала грусть. Конечно, устала от такого напряжения — обычно она никогда не жаловалась.

— А возвращение из Москвы! Подошла к дому, где жил Ильич, и ужаснулась — весь цвет столичной охранки. За собой я никого не привела. Значит, их привёл Владимир Ильич! Действительно, в Москве переконспирировали: посадили его в экспресс перед самым отходом, дали финский чемодан и синие очки. Охранка всполошилась — экспроприатор! С каким трудом удалось подобру убраться из той квартиры!

Они ходили по комнате обнявшись. Потрескивали дрова в камине, вспыхивали огненными языками, сливаясь в ревущее пламя. Надежда Константиновна опустилась в низкое кресло, поставила ноги на чугунную решётку. Она прикрыла глаза рукой. Мария Петровна принесла с оттоманки расшитую подушку, подложила под голову, закутала её ноги пледом. До заседания ЦК оставалось полчаса. Мария Петровна радовалась, что она может предоставить отдых Надежде Константиновне, отбывавшей, по шутливым словам товарищей, революционную каторгу.

— Разбита ли революция в России, или мы переживаем лишь временное затишье? Идёт ли революционное движение на убыль, или подготовляется новый взрыв, коня в затишье силы? — таковы вопросы, стоящие перед российскими социал-демократами. — Владимир Ильич, заложив правую руку в карман, обвёл присутствующих долгим взглядом. — Марксисту неприлично отделываться от этих вопросов общими фразами. Мы остаёмся революционерами и в настоящий период. Кстати, легче предсказывать поражение революции в дни реакции, чем её подъём!

Надежда Константиновна неторопливо водила карандашом, наклонив голову. Откинулся в кресле Бонч-Бруевич, не отрывая от Владимира Ильича изучающих глаз. Пощипывал аккуратные усики Буренин. Облокотилась на стол Мария Эссен, подперев подбородок рукой. Лицо её с большими серыми глазами задумчиво и строго. Мария Петровна, положив перед собой очки, напряжённо слушала. Шло заседание Центрального Комитета. В комнате тишина, только слышался громкий ход настенных часов да голос Владимира Ильича.

— Отношение к революции является коренным вопросом нашей тактики. Его-то в первую голову должен решить предстоящий партийный съезд. Или — или. Или мы признаем, что в настоящее время «о действительной революции не может быть и речи», — голос Ильича, цитирующего меньшевиков, звучал неприкрытой издёвкой. — Только должны во всеуслышанье заявить об этом, не вводить в заблуждение ни самих себя, ни народ. Тогда должны снять вопрос о восстании, прекратить вооружение дружин, ибо играть в восстание недостойно рабочей партии. Или мы признаем, что в настоящее время можно и должно говорить о революции. Тогда партия обязана организовать пролетариат для вооружённого восстания. Кто за восстание, с теми большевики, кто против восстания, с теми мы боремся беспощадно, отталкиваем от себя как презренных лицемеров и иезуитов!

— А Плеханов… — Мария Петровна, не договорив, посмотрела на Владимира Ильича.

— Плеханов… — Ленин наклонился вперёд и резко закончил: — Свобода не даётся без величайших жертв, без величайших усилий… Попрошу товарищей высказываться по этому вопросу.

Заседание Центрального Комитета партии продолжалось.

На конспиративной квартире

Наступил 1919 год.

Дождь монотонно стучал по стеклу. Мария Петровна стояла у окна, закутавшись в пуховый оренбургский платок, который спасал её во всех испытаниях. Глаза тоскливо смотрели на улицу, залитую дождём. Вот она, осень. Холодный ветер, нахохлившиеся птицы, тягучий мелкий дождь. В серое небо вкраплялись уцелевшие листья. Растягивались облака, окутывая золотой крест церквушки. А кругом невысокие дома, так отличающиеся от петербургских громад. Москва, вновь Москва, куда она переехала в этот трудный, голодный 1919 год.

Настенные часы отбили двенадцать. Позолоченная птичка выпрыгнула на резное крылечко, замахала крылышками. Часы появились в квартире недавно, и Мария Петровна всё не могла привыкнуть к их громкому бою. Два. Птичка замерла. Лишь хвост продолжал раскачиваться. Пора собираться. Сегодня она назначила встречу на Гоголевском бульваре Юре, с которым не виделась второй месяц. Мальчик тосковал, не понимая, почему ушла из дому мать… Ушла. Вновь ушла! Лёля и Катя выросли. А вот Юра? Юре только тринадцать, он младший — вся материнская любовь, вся нежность ему. С Юрой связаны последние воспоминания о муже. Сын родился, когда Василий Семёнович отбывал в «Крестах» заключение за опубликование в газете статьи, попавшей под запрет цензуры. Тогда при свидании в тюрьме у Василия Семёновича на глазах выступили слёзы. Сын! Как нежно поцеловал он её, осунувшуюся после родов, как жадно прижал мальчика! И только когда под пикейным одеяльцем нащупал письма — их следовало передать в тюрьму, — лицо его болезненно скривилось. Упрекать жену после родов не хватило сил, но понять также не мог. «Зачем? — спросил свистящим шёпотом, улучив момент, когда надзиратель отошёл в дальний угол свиданной комнаты. — Сына-то, сына-то пожалей. Меня не берегла, девочек… Теперь вот и крошку… — Худое лицо его стало жалким, тонкими пальцами смахнул слёзы и с неожиданной страстью закончил: — Я скоро умру… Сердце ни к чёрту! Ты никогда не считалась со мной! Прошу об одном: сбереги сына. Пускай по земле пошагает Юрий Васильевич Голубев…»