Карлос Фуэнтес - Мексиканская повесть, 80-е годы

• Название: Мексиканская повесть, 80-е годы
• Автор: Карлос Фуэнтес
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1985

В сборнике представлены наиболее значительные повести современных мексиканских писателей: Карлоса Фуэнтеса, Рене Авилеса Фабилы, Хосе Эмилио Пачеко и Серхио Питоля. Авторы рассказывают об острых проблемах сегодняшней Мексики, в частности противоречии между пережитками далекого прошлого и тем новым, что властно вторгается в жизнь страны.

---

Билли встала; по пути к ступеням она зацепилась платьем за гвоздь, платье разорвалось, но она не остановилась, даже не обратила внимания. Словно загипнотизированная, спустилась по лесенке с эстрады в партер и двинулась, как ягненок за хозяином, вслед за Мадам к выходу такой же медленной, неловкой, колеблющейся поступью, как и ее поводырь. Когда они вышли из зала, оркестр грянул новый вальс.

Вот и все.

Остальное заключалось в актах, заявлениях, показаниях. Женщину, известную под именем Мадам, звали Исмаэла Посас. Она держала лавчонку на окраине Папантлы, в нижнем этаже дома, где останавливались погонщики. Жила в заднем помещении лавки и там же разводила своих птиц. Соседи показали, что в один из последних вечеров она пришла часов в десять с какой-то иностранкой и свет в лавке горел до поздней ночи. Возвращавшиеся с праздника слышали очень громкие голоса, но, о чем шла речь — разобрать не могли. Другие заявили, будто обе женщины то каркали, как птицы, то хохотали, как безумные. Судя по всему, встреча была радостной.

На рассвете вспыхнул пожар, и лавка и постоялый двор сгорели дотла. Нашли четыре обугленных трупа. Никто не знал, сколько человек ночевало в тот день в доме. Никто также не собирался заниматься опознанием трупов и расследованием. Хозяйка квартиры в Халапе хотела отдать вещи Билли матери Рауля, но та взяла только фотографии сына и внука. Все как будто вздохнули облегченно после исчезновения этой английской преподавательницы, которая только и делала, что сеяла раздоры. Он тоже. Никто не оплакивал Билли. Говорили, будто все найденные трупы были мужские. Но кто мог знать это точно? Халапа всегда жила слухами. Кое-кто предполагал, что Билли и Мадам ушли из лавки до того, как вспыхнул пожар. И может, теперь в каком-нибудь далеком поселке торгуют пивом, керосином, сигаретами и снова разводят птиц? И Билли стала рабыней Мадам, как боялась когда-то? И Рауль с ними? И не превратились ли они в воронов, саламандр или сорок?

Где бы они ни были, подумал он, этим людям нет места в мире, в котором он живет, в мире его лекций, его семьи и друзей, в мире, где происходит этот его разговор с Джанни и Эухенией. И он почувствовал щемящую тоску при мысли о стонах англичанки, доносившихся из крохотного ада, где она обреталась. Но сильнее этой тоски, признаться, была зависть.

Больше говорить было не о чем. Он снова подошел к окну. Небо заволокло пеленой. Возможно, этой ночью начнутся дожди. Казалось, городом завладело настроение, царившее в кабинете. Он смотрел на крыши. Черная-черная сосна возвышалась вдали над красноватым городом. Лето кончается. Через несколько дней он снова будет в Халапе, у себя дома, среди книг и бумаг. Будет ужинать вместе с Росалесами и вспоминать римские траттории. Стареет он, как и его жена, как и его друзья. Вернуть хоть частицу утраченной молодости оказалось невозможно, несмотря на возникший поначалу мираж. Больше Леонора не говорит ему, что он статный кондотьер, или сын солнца, или язычник. Рим измучил его, он был бы рад хоть сию минуту бежать отсюда. Теперь его гораздо больше интересовали возможные перемены в руководстве литературного факультета, о которых шло столько слухов перед их отъездом из Халапы.

И все эти руины, фонтаны, переулочки, сосны, купола и часовни стали сразу отодвигаться в прошлое.

Е. Огнева. Послесловие

«Краем безоблачной ясности» назвал свою родину вслед за конкистадорами, впервые вступившими на мексиканскую землю, философ Альфонсо Рейес. Назвал — но с недоверием, будто не узнавая. А его соотечественник, поэт Рамон Лопес Веларде, с горечью дал ей другое имя — «компотный рай»… Многоликая Мексика, наследница удивительных цивилизаций доколумбовой эпохи, царство суперсовременных небоскребов, неоновых реклам… Мексика, напряженными усилиями философов и писателей стремящаяся постичь и выразить формулу своего национального сознания — гордого, самобытного — и обремененного грузом несбывшихся упований, патриархальных предрассудков и новомодных мифов…

Эту многоликость, эти противоречия, определяющие в конечном счете национальную судьбу его страны, и сделал ведущей темой своего творчества Карлос Фуэнтес. Имя его не нуждается в представлении — оно уже более двух десятилетий знакомо нашим читателям. Может быть, узнают они и расшифруют реминисценцию, которая подстерегает их на первой же странице новой повести писателя — «Сожженная вода». Ведь эпиграф из Рейеса отсылает нас к раннему роману Фуэнтеса, так и названному — «Край безоблачной ясности» (1958, русский перевод 1980). Преемственность, перекличка возникает не случайно: речь идет не просто о полюбившемся мексиканцам крылатом выражении Эрнана Кортеса. Фуэнтес подчеркивает свою верность большой теме. Почему «край безоблачной ясности» превратился в «компотный рай»? Как прошлое страны — подчас исполненное величия, подчас постыдное — обусловливает настоящее? Каким образом таится оно до поры до времени в сегодняшнем иллюзорном благополучии и вдруг напоминает о себе? Фуэнтес поставил перед собой задачу показать четыре грани этого явления. Предощущение рокового момента, взрыва, которым оно должно сопровождаться, подготавливается вторым эпиграфом — из «Возвращения» Октавио Паса.

«Повествовательный квартет» Фуэнтеса состоит из четырех частей, объединенных в единый цикл, подчиненный общему замыслу, и населенных сквозными персонажами. На первом плане — престарелый генерал Вергара, образ которого и олицетворяет не поддающееся укрощению прошлое.

Эта фигура сродни героям, вновь и вновь оживающим под пером латиноамериканских писателей — то Гарсий Маркеса, то Услара Пьетри, то Карпентьера, прочно вошедшим в литературу континента из самой действительности. В генерале нетрудно найти общие черты и с другим знаменитым персонажем самого Фуэнтеса. Как и герой романа «Смерть Артемио Круса» (1962, русский перевод 1963), Вергара прошел все ступени Мексиканской революции: сначала — в войсках Панчо Вильи, затем «сменил лошадь» — перешел в ряды Обрегона и под его началом сражался против революционных крестьян, во главе которых стоял Вилья. В эпоху кризисов и поворотов, какие знала Мексиканская революция, он ловко плыл по течению, неизменно оставаясь с будущими хозяевами «новой» Мексики. Путь наверх красноречиво иллюстрируется пожелтевшими от времени фотографиями, что украшают его спальню: на первой Висенте Вергара в крестьянских штанах, с патронташами крест-накрест, на последней — в изысканном костюме жмет руку президенту Кальесу. Предательство, кровь, жестокость постепенно забываются, отступают, зато остаются респектабельность, роскошный дом и огромное состояние, нажитое «подвигами» престарелого генерала Вергары.

Прошлое воскресает в разговорах генерала с внуком. В этих беседах — воспоминаниях старик вновь и вновь переживает минувшее, столь непохожее на нынешнее сонное существование, и как бы ведет диалог со своей совестью, уговаривает ее, оправдывается. Прошлое мифологизируется. Измены, насилие — вот это была «настоящая жизнь», по мнению юного Плутарко Вергары. Такой революции больше в Мексике не будет, такое бывает только раз — эта мысль, внушаемая дедом, порождает у внука мучительную зависть и тоску по деянию, по реализации своих возможностей. И в незрелом сознании юноши происходит своеобразная эстетизация насилия, этой альтернативы жалкому прозябанию в эпоху «без героев», паразитическому существованию на дедушкины деньги, которое ведет семья генерала. Все измельчало, оподлилось — ив политике, и в экономике, и в духовной жизни страны. Лишь золото и по сей день имеет прежнюю власть, хотя, по мнению Вергары, оно жалкое достояние стервятников, не оплаченное кровью и порохом, мужеством и риском. Глупо и трусливо проматывает Агустин, сын генерала, богатство отца. Скучная жизнь ожидает Плутарко. Им не дано даже грешить, ужасать своими «подвигами», врубаться в гущу жизни — с размаха, безоглядно…

Есть в повести Фуэнтеса еще один немаловажный момент, сближающий ее с той латиноамериканской прозой, где сильна антидиктаторская направленность. Не случайно Агустин Вергара, морально сломленный своим властным отцом, восклицает: «Он — наш незыблемый дон Порфирио…» Уподобляя семейного тирана Вергару мексиканскому, диктатору Порфирио Диасу, Фуэнтес выводит конфликт «квартета» за рамки семейной истории. Дон Висенте Вергара был, по мексиканским понятиям, настоящим «мачо», умеющим навязать свою волю силой, подчинить этой силе не только солдат, но и близких. Он укротил сиротку Клотильду, ставшую его женой, морально кастрировал собственного сына, как кастрировал в свое время нагрубившего ему военнопленного; не смог укротить, так погубил невестку. А теперь готов заразить своими идеями внука. «Вот какой страшный вызов бросает твой дед, пойми это, или он тебя подомнет, как подмял меня, он нам в лицо смеется: ну-ка посмотрим, сумеете ли вы сделать то, что сделал я… унаследовать, кроме моих денег, что-нибудь потяжелее. Мое безнаказанное насилие», — предостерегает Агустин сына. Это относится не только к Плутарко. Обаяние насилия, культ мачизма — пена не оправдавшей надежд революционной волны… Старый генерал оставляет это наследство не только внуку — но целому поколению мексиканцев.