Александръ Дунаенко - Афродизиак

• Название: Афродизиак
• Автор: Александръ Дунаенко
• Жанр: Эротика

Мир человеческих страстей и эмоций у Александра Дунаенко мне кажется живее и ярче мира классики женских и мужских образов, но главное он дарит нам какое-то новое понимание мира мужчины. В этом его особенная сила. Он позволяет посмотреть на мужчину так, как умеет смотреть любящая мать на своего сына, видя за его часто непутёвостью, огромный и сложный мир нереализованных талантов, которые жизнь превращает в бессмысленную растрату драгоценных возможностей…

Надежда Либерман.

---

…— Я сниму платье, ты не против? — мы же всё равно поженимся, — сказала Вера, неловко вышла из-за стола и, пошатываясь, стянула через голову своё шикарное платье. — А ты не хочешь посмотреть моё приданое?.. Вера, одно за другим, доставала из сундука тонкое заграничное бельё (хочешь на мне посмотреть?), убегала в соседнюю комнату и появлялась голая сквозь белую ночную рубашку, голая сквозь розовый пеньюар, голая в кружевных плавочках и бюстгальтере. — Ну и Бакириха, — подумал про себя Кузьма Ерофеич и решительно шагнул в комнату, где Вера готовилась к демонстрации очередного костюма. — Должна же быть ещё свадьба, Кузя, — чуть испугавшись для приличия, сказала Вера и попятилась к нетоптаной постели, которая, увы, никогда не могла в подобных случаях предотвратить роковой неизбежности глупого женского счастья. Кузьма Ерофеич за всю свою сознательную жизнь ещё не видел женщины более страстной и жгучей. Казалось, огромное хранилище, в котором любовь собиралась на протяжении многих лет, вдруг прорвало плотину, и весь этот кипящий смертоносный сель чувства обрушился на бедного молодого специалиста. Всё было настолько неожиданно, что в первый момент Кузьма Ерофеич растерялся. Бесцеремонный, на грани противоречия естеству, перехват инициативы оглушил его. — В конце концов, я женщина, или она женщина, — в замешательстве думал он, слыша, как, вырванные с мясом, пуговицы его рубашки посыпались на линолеум у кровати. Это тебе не Тамарка Рассохина, пронеслось у него в голове, когда влажные жадные губы Веры захлестнули его огнедышащим поцелуем…

— Ну, что ты, миленький, что с тобой? — Кузьма Ерофеич услышал над собой участливый голос Веры. Он открыл глаза и увидел, что девушка наклонилась над ним с кружкой холодной воды и, чуть не плача, брызгает ему в лицо.

— Ничего, это пройдёт, — слабым голосом ответил Кузьма Ерофеич, — просто что-то в глазах потемнело…

Губы Веры нежно прикрыли ему рот, а её безумно ласковые руки…

— Кто женщина? Я женщина, или она женщина? — подумал Кузьма Ерофеич, уже с какой-то обречённостью. С третьими петухами чары старой колдуньи перестали оказывать своё зловредное действие, и Вера уснула, оставив, наконец, в покое полурастерзанного Кузьму Ерофеича. Он тоже спал, и ему снилась армия, Курильские острова, где он служил, и где на сотни километров не было ни одной женщины. Проснувшись поздно утром, Кузьма Ерофеич потянул на себя простыню и прикрыл свой бездыханный срам. Вера хлопотала на кухне, пела популярную детскую песенку «Лучше хором, лучше — хором!». Аппетитно пахло жареной картошкой и салатом из огурцов. Перебирая в памяти подробности своего ночного подвига, Кузьма Ерофеич вдруг со всей ясностью представил, что ему, в его положении, теперь и на улице показаться нельзя. К великому своему стыду и страху, он вдруг обнаружил, что женщины перестали его интересовать. Уже сейчас, точно, всё село об этом знает, хотя, он уверен, Вера никому ничего не рассказывала, и даже из дому ещё не выходила. Может, и вправду на неё жениться? А там уже — обратиться к врачам… В сельсовете их расписали за каких-нибудь десять-пятнадцать минут. Вера была в светлом платье с небольшим вырезом, в белых туфельках. На Кузьме Ерофеиче ладно сидел его вчерашний костюм. Чистая, гладко отутюженная, рубашка, И все пуговицы на рубашке и костюме были пришиты крепко-накрепко тонкими руками рыженькой девушки Веры, которая в это утро выглядела необыкновенно красивой.

Мера любви

Я любил тебя. Любил пылко, страстно, сильно. Так не любят. Так не хотят. Это была болезнь. Я так хотел, чтобы ты мне изменила. Изменила. Изменила. Изменила. Потому что я сильно и страстно любил тебя. А так нельзя. От женщины можно сбежать, когда она тебе изменит. Когда изменяет. Замечательный повод! Не подошли характерами. Наскучили тела. С другим, наверное, интереснее. Как узнать, если не попробовать, как с другим? Я тебя любил. И у меня не было выхода. Уйти, бросить, самому переключиться на какую-то другую женщину, я не мог. Я знал, что это получится у тебя. У тебя получилось. И так здорово, что даже я не ожидал. Это была и не измена вовсе. У тебя с ним ничего не было. Если не считать… Да, если этого не считать, то ничего, конечно, не было. И ты ему рассказала, как любишь меня. Единственного своего и неповторимого. Неповторяемого. Если не считать, то это была и не измена вовсе. А, впрочем, что нас связывало? Чем мы были обязаны друг другу? Встретясь — шутили. Шутя целовалися. Ничем не обязаны. В мире каждую секунду рождаются и гибнут тысячи связей. Шутя, ты рассказала мне про эту свою почти не связь. Взахлёб, с восторгом и радостью, как только можно рассказывать самому близкому человеку. Я не упал, не умер. Со мной не случилось истерики. В конце концов, я сам этого хотел. Во рту что-то пересохло. Почему не попить водички? Воды целый графин. Я сам этого хотел. Я представлял, как мне будет легко. И руки и ноги развязаны. То было какое-то чувство вины: обманул — и не женюсь. Ну, в конечном счёте, всё равно выходит, что обманул. А тут — прекрасный случай: вот видишь, сама виновата. Ай-ай-ай, какая бессовестная! И у меня и руки и ноги развязаны. И никакого чувства вины. Но я тебя любил. Оказалось, что любил, даже с развязанными ногами. Как бы я ни прятал, как бы ни скрывал это от самого себя, я любил тебя. Почему-то я чувствовал, что, хотя 40 лет, это ещё не предел, а, если и предел, то не последний, но… как будто должно было что-то, самое дорогое, потеряться безвозвратно, и я должен отвернуться, не заметить, и даже забыть, что оно у меня было. Потом ты плакала, говорила, что то, что случилось, совсем не случилось. А любишь ты меня. Но мне-то была какая разница. Мне нужно было тебя бросить, и я дождался уважительной причины. Ах ты, бессовестная! Изменница. А я — свободен. Как пень. Как перст. Как сокол. Хочу — к Людке пойду. Хочу — к Нинке Васильевой. Пока ты плакала, мучаясь угрызениями совести, я ходил по бабам. Самый простой способ разлюбить, забыть женщину — это поспать, либо позаниматься бессонницей с другой женщиной. Я завлёк женщину, кинулся на неё спать, но у меня ничего не вышло. Я думал, что это какая-то ошибка, и кинулся ещё и ещё. Женщина нормальная. Прекрасные пропорции. Совершенная, гладкая кожа. Глубокие глаза. Она мне говорила: «Что с вами?», да, она была ещё и молода, как ты, называла меня на «вы». Была внимательна, тактична и терпелива, даже без меры. Ведь, всё равно, у меня ничего не получилось. И не могло. Я тебя любил. Я любил тебя. Во всём виновата была, конечно, ты. Сучка проклятая. Проститутка. За всё, что сам я с тобой сделал, я злился на тебя. Тогда, когда у меня ничего не получилось, я побежал к тебе. Я всё-таки побежал к тебе. Я вырвал тебя из тёплого гнезда твоих родителей и трахнул тут же, в подъезде, стоя, осыпая ругательствами и проклятьями. И были ещё встречи, короткие и безумные, как прыжки в пропасть. Был какой-то восторг предсмертия любви, её сладострастная агония. Расстались обычно. Так, как обычно расстаются навсегда. Ты выходила замуж. У тебя была новая любовь. И я благодарил Бога, что, в сущности, всё кончилось так благополучно. Ты определена. И я, наконец-то, свободен. Когда любовь, когда эта жгучая страсть, покинула моё тело, моё сознание, я, конечно, смог опять зажить спокойной, размеренной жизнью одинокого сорокалетнего мужчины. Который неподконтролен, никому ничего не обязан. Который встречается с женщиной, когда ему нужна женщина и давит в огороде колорадского жучка в промежутках времени, когда женщина не нужна. Когда захотел — выпил. И постирал себе носки, когда захотел. Через пару лет моей прекрасной независимой жизни я встретил тебя в скверике Туглук-батыра. Коляска, ребёнок. Хороший ребёнок. Хохотун, весь в тебя. Но увидел меня, и ему захотелось плакать. Потом, дома, я посмотрелся в зеркало. Что-то, действительно, было в облике жалостное. И я подумал, что, видимо, на всё в жизни отпускается какая-то мера. Зла, терпимости, добра, здоровья. Мера любви. Я много, беспорядочно влюблялся. И мне везло на удивительных, замечательных, прекрасных женщин. Они безоглядно доверялись моим обманчивым восторгам. И, благодаря им, я прожил много мучительно-счастливых и разных жизней. А с тобой что-то сломалось. После тебя. Там, в сквере, среди фраз о быте, семье и погоде, я вдруг случайно запнулся. Всё было хорошо. Светило солнце. В коляске играл ребёнок. А в больших твоих глазах, если заглянуть туда глубже, оставалась на всю нашу с тобой, уже разделенную, жизнь, твоя любовь первая, и моя — последняя.

17.06.93 г.

Больно!.

Жена ушла. Вот так вот — взяла и ушла. Прожили вместе три десятка лет, и — ушла. Как будто умер кто. Почему всё не так? Будто всё, как всегда, То же небо — опять голубое…А ведь я её любил. И сейчас люблю. Ну, подумаешь — писал в Интернете письма виртуальной красавице. Ведь это письма. Только письма. Их я и не скрывал особо. Теперь думаю — зря. А письма были хорошие. Перечитывал — самому нравились. И не удалял из компьютера. Художественные произведения, блин! А жена, возьми, да и наткнись. И — прочитай. Вообще читать чужие письма нехорошо. Чужие — оно, конечно. Но какой же я чужой моей ласточке? Плоть от плоти. И, пусть не лучшая, но — половинка. А, раз не чужой — значит, письма можно читать. Ну, и — взяла и прочитала. Не понравились. Положа руку на сердце, мне бы тоже не понравилось, если бы жена тихонько создавала кому-то подобные художественные произведения. Не понравились — это не значит, что написаны письма были плохо. Вот я, сколько свои рассказы по редакциям толстых журналов рассылал, так все хвалили. Хорошо, говорили, пишете. Только нам не нравится тематика. Так вот и супруге моей, видно, очень тематика не понравилась. В компьютере жена не разбирается. И, до знакомства с определённым разделом моего эпистолярного творчества, не знала, в какой руке мышь держать. А тут за трое суток овладела всеми необходимыми навыками. Перереворошила все внутренности моих дисков, каждый байт со всех сторон осмотрела, каждый пиксель. Если бы она заподозрила, что возможная любовная моя записочка спрятана за семью закодированными печатями в Главном Компьютере Пентагона, то печати бы эти облетели, как драный сургуч. В общем, всё она про меня, бесстыжего поганца, узнала. Как бы и ничего нового — каким ты был, таким остался, опять нарушил мой покой. Ещё раз убедилась, что с горбатым уже ничего нельзя поделать, только в могилу его. Высказала мне много всяких нехороших слов. Чего их тут повторять? Любой среднестатистический мужик все эти определения про себя знает. Ну и — собралась меня бросить. Совсем, к чёртовой матери. — Признайся, говорила, — у тебя от неё дети?.. — ???????????. Ну, да, хорошо, проникновенно я письма писал, но — не настолько же!.. И — ушла. Собрала вещички в чемоданчик и ушла. Вот как так можно? Прожить с человеком рука об руку, бок о бок, бедро о бедро тридцать лет, а потом — бац! — и уйти. Хоть бы о детях подумала. Пусть выросли сыночки, пусть оба женаты, но им ведь по-прежнему нужны папа с мамой, как семья, как единое целое. И это называется женщина — хранительница домашнего очага? Плюнула женщина и на очаг, и в него, задрала гордый хвост и ушла. Ведь я и на коленях стоял, и плакал, прощения просил. Умолял, говорил, что больше не буду. Ну, всё, что в таких случаях полагается говорить нам, среднестатистическим мужикам. А ей бы, покричать бы, пожурить. Ну, пообзывать, там, меня всякими последними словами, да и простить. Ну, как это положено во всех нормальных семьях. Нет — собрала чемоданчик и ушла. Выбрала самый лёгкий путь. Ведь, ещё когда замуж выходила, что говорили на свадьбе, умудрённые жизнью, пожилые пары? — Терпения, говорили они, вам, главное — терпения. И — прощайте друг друга… Забыла всё на фик. Простить, оно, конечно, трудно. Но в жизни не бывает лёгких путей. Никто и не говорил, что будет легко… Одному оставаться страшно. Уходит женщина — как будто земля уходит из-под ног… И ничего тогда не нужно Ни огород не нужен, ни — скотина. В деревне, где мы жили, у нас был небольшой огородик, корова, куры, телёнок. И всё это враз оказалось совершенно ненужным. «Изменилось всё вокруг, всё ненужным стало вдруг…». Как будто всё — и корова, и посадки овощей и картофеля существовали для того, чтобы кормить жену. А теперь только я остался. Кого теперь кормить? Мне и куска хлеба с консервой хватит. Только — надолго ли меня хватит? Когда мужчина выбирает себе женщину, он выбирает себе судьбу. В первую очередь — это время, которое он проживёт, какими болезнями будет болеть. Ведь женщина — это еда на каждый день. У неё не бывает выходных. Семья, дети. Каждый день нужно что-то приготовить из еды, каждый день вымыть посуду. Что такое жить без выходных я понял, когда оказался в селе. Мы обзавелись хозяйством. И каждое утро мне нужно было вставать, доить корову, отгонять её в стадо. А вечером встречать корову, доить… Корова не знает ни праздников, ни выходных. Её нужно каждый день кормить, за ней убирать. Ты не можешь никуда уехать, даже, если в отпуске. Самое большее — это поездка в город в течение дня. К вечеру нужно успеть — встретить корову, подоить… У женщины семья — это её хозяйство. В праздники, выходные, в отпуске, нужно встать приготовить еду — дети, муж уже крутятся вокруг. Они крутятся три раза в день. Кушать… Кушать… Кушать… Продолжительность жизни. «Чего жена едает, того муж не видает». Жена любит солёненькое — муж всю жизнь кушает солёненькое. Жена любит жирненькое — муж кушает жирненькое. Жена лапшу — и муж лапшу. У жены камни в почках — у мужа камни в почках. Жена в сорок лет охладела к мужу — у мужа аденома простаты. Впрочем, это уже не про еду. Ну, и как же я зажил в своём приобретённом одиночестве? Да, ничего хорошего. Всё сам. Кругом один. Вечером, когда ходил за коровой, встречался с Анхисом Димитриевичем, сельским учителем. Он был моим давнишним другом. Много совместных бесед проводили о положении в народном образовании, я пытался что-то своё поговорить, о литературе. Анхис Димитриевич в обсуждении вопросов литературы проявлял встречный интерес. После десяти лет знакомства решились заговорить и про бап. Всякий раз при встрече я читал учителю какое-нибудь двух-четырёхстишие, сочинённое прямо по дороге, типа: «Всю жизнь носил бы на хую, Тебя, красавицу мою…». Несмотря на высокое учительское звание, ничто человеческое и в этом плане оказалось не чуждо Анхису Димитриевичу. Правда, на момент моего оглушительного семейного краха, он находился от меня в весьма выигрышном положении. С появлением на селе компьютеров, и его не обошла эта зараза — знакомство с виртуальными дивами. Но ему повезло в два раза больше, чем мне. Во-первых, его зазноба оказалась по местожительству чуть ли не по соседству — в соседнем районе, в каких-то двух-трёх часах езды по просёлку. И, во-вторых, его жена ничего совсем не подозревала, потому что о компьютере знала только то, что выключать его нельзя путём выдёргивания вилки из розетки. Но всё равно выдёргивала. Ну, и — вот… Анхис Димитриевич — счастливый обладатель сразу двух женщин, а у меня — ни одной. Ещё и всё ското-огородное хозяйство, смысл ведения которого совсем потерялся. Где женщина — там и дом. Уезжаешь с женщиной на дачу, в отпуск — только и всего-то, что рядом с тобой обыкновенный человечек с сумочкой, а — дом, уют передвигаются вместе с ней. Повесила платьице на плечики, зацепила за гвоздик в поезде — и тут уже дом. Откуда-то пирожки, варёная курица, яички всмятку… Наступили — отдельные, одинокие, ночи. Кровать сразу стала непомерно большой. Неудобной. Горбатой какой-то. Всю ночь ворочаешься — там яма, а там — бугор, давит. Без конца просыпаюсь. Тишина мёртвая. Никто рядом не дышит. Рука, забывшись, привычно тянется к родному телу — пройтись касанием по милым тайнам и спать дальше. А — нету тела. И тайны исчезли, растворились, Бог знает, где. Понимаю холостяков. Они привыкли, чтобы рядом никто не дышал. Холостяк может спать в морге, как у себя дома. А я привык быть частью, половиной. И, если рядом нет жены — то сам по себе я уже какой-то неполноценный. С физическим увечьем. Когда не хватает не просто руки, там, или ноги, а — целой половины. И я теперь дома сплю, как в морге. Плохо сплю. Сам виноват? Полагается, конечно, сказать, что — да. Кобелина поганый. Хотя уже и виртуальный, но суть от этого не меняется. Но! Обыкновенный же я! Как все. «Так же, как все, как все, как все, я…». Ну, должен всякий нормальный мужик непрерывно интересоваться прекрасным полом. Ну — должен! Если не интересуется, тогда и в семье — зачем он такой нужен? Возлюби ближнего, как самого себя. Если ты не научился любить себя, то, как ты возлюбишь ближнего? Возлюби каждую женщину, как свою жену. Ибо — если ты не научился, не любишь женщин, то как же ты и зачем живёшь со своей женой? Вообще все мужики делятся на хищников и травоядных. Хищники — это как раз те, которые оделяют половым и человеческим вниманием нуждающихся в этом женщин. Узнают они таких женщин по глазам. В толпе, на службе. Замужних, одиноких, девственниц… Ну, и — оделяют. Хищника не всегда можно отнести к положительным героям. Скорее — это «врун, болтун и хохотун». Но — «знаток бабских струн». Он ещё и — как не трудно догадаться — полигамен до безобразия. Нехорошо это, конечно, аморально. Но вины его в этом никакой. Как и всякий хищник, он — необходимый компонент нашего человеческо-животного мира. Его таким создала Природа. И загнулся бы вообще без него весь наш благообразный мир. Вот сухая безжалостная статистика говорит, что в семье каждый третий ребёнок не от того отца, который записан в паспорте. Ну, кому-то из отцов повезло — у него все дети его, а у кого-то и все импортного происхождения. И всё это не из-за того, что женщины, исходя из той самой сухой статистики, поголовно безнравственны. А потому, что если у женщины травоядный муж, и никого, кроме своей жены вокруг себя не видит, то в такой семье и дети появятся с такой же генетически ущербной зависимостью. Природе наплевать на моральные принципы. Ей главное — рост народонаселения. «Чтоб кино событий шло в жизни этой, ты должен любить, хотеть!». И не для того тестикулы мужчины наполняются миллионами сперматозоидов, чтобы их всю жизнь с минимальным эффектом впрыскивать в одну женщину. Вторая, третья, пятая… Где-то порвётся презерватив, кто-то перепутает дни в месячном своём календаре. Не каждая забеременеет, далеко не все они будут рожать. Но, чем больше попыток — тем выше вероятность успеха. И женщина — верная супруга и хорошая мать, интуитивно расслабляется при виде такого безнравственного, щедро раздающего своё семя, мужчины, чтобы подобного ему вырастить у себя в семье. Природе нужны мужчины, которые принимают активное участие в размножении. Мужчина, который теряет интерес к размножению, заболевает и умирает. То, что мужчина хищник, бабник, совершенно не исключает многих его положительных качеств. Он может быть хорошим руководителем и прекрасным семьянином. Ещё бы! Он любит женщин и в жёны себе выбрал лучшую! Его жене не нужно искать негодяя на стороне, этот кобель у неё — законный супруг, в кровати каждую ночь, родненький. Ну, вот. А моя ушла. И семя своё никуда не разбрасывал, всё ей одной, до последнего хвостика. Замуж выходят — согласно головой кивают: — Да, — мол, — и в горе и в радости. — Да, и только смерть разлучит нас! И где она теперь, когда у меня горе? Из-за какой-то фантомной любовницы! Не курю, не пью. По хозяйству изо всех сил, помогаю. Мне бы только выспаться хорошо… Приезжал из города младшенький сын Витя. Видится он с матерью. Устроилась она от него неподалёку дворничихой. Дали ей комнатёнку при ЖЭКе и метлу. Ну, слава тебе, Господи! И крыша над головой есть, и кусок хлеба. И гордость свою уестествила.