Станислав Родионов - Мышиное счастье

• Название: Мышиное счастье
• Автор: Станислав Родионов
• Издательство: Советский писатель. Ленинградское отделение
• Жанр: Криминальный детектив
• Год: 1984

Ленинградский писатель Станислав Родионов в своих остросюжетных повестях возвращается к давно волнующей его теме: расследованию преступлений. Причем нарушение закона автор исследует прежде всего как следствие нарушения нравственных, этических норм.

Автора интересуют глубинные корни как общественных явлений, так и поступков каждого отдельного человека.

---

— А хлеб, залитый водой?

— Трубы лопнули, — чуть суровее ответил директор, но эта суровость была адресована технологу, встрявшей не в своё дело.

— А тесто на полу?

— Бывают случайности…

— А тикающая буханка?

— Что за буханка? — удивился Рябинин.

— Буханка, понимаете ли, тикала, — без охоты объяснил директор. — Вызвали минёров. Думали, что мина. Оказался, в сущности, будильник.

— О чём это говорит? — страдальчески вопросил механик.

— Хорошие будильники выпускают, — буркнул Рябинин.

— А? — встрепенулся директор.

— Говорю, даже запечённые ходят…

Механик сел успокоенно. Юрий Никифорович, чуть оторопевший от неуместной шутки следователя, умолк. Технолог, одёрнутая директорским тоном и взглядом, больше не отрывала глаз от щербатого паркета. В сущности, ими всё было сказано. Оставался лишь один вопрос директору.

— С этим подлецом нужно разбираться особо… Юрий Никифорович, кто приказал вывезти горелый хлеб?

— Я.

— И выбросить в болото?

— Упаси бог. Я велел отвезти на какую-нибудь ферму.

— А что нужно было сделать с этим хлебом по правилам?

— Перебрать, переработать, — вздохнул директор. — Но где я для этого возьму рабочих, где возьму время?

— И вы решили хлеб выбросить?

— Тут моя промашка…

Рябинин видел, что эта промашка трогает директора не больше, скажем, чем графин с позавчерашней водой. Он относился к тому типу руководителя, которые ничего не желают знать, чтобы ничего не делать.

— Не под суд же меня за этот хлеб, — натужно улыбнулся Юрий Никифорович.

— Во всяком случае, внесу представление о вашем наказании.

Горожане помогают селу в пору сенокоса и уборки урожая. Некоторые ездить не любят, считая, что это не их дело. А сколько я знаю работников, которые годами бесплодно покуривают в тихих учреждениях, и убранная сотня кочнов капусты или выкопанные несколько мешков картошки — единственно принесённая ими польза.

Но я бы делал так… Кем бы ни был человек, каких бы званий, профессий и должностей ни имел, пусть обязательно проработает одну страду на уборке хлеба. Именно хлеба.

Белый халат, распяленный его плечами, суховато потрескивал в швах.

Сначала Петельников шёл за примеченной горкой теста по всей линии. Подвижную и упругую, почти живую массу крутило, приглаживало, катало и резало до самой печи. Там инспектор сразу вспотел и пропитался горячим хлебным духом.

Потом он стал бродить свободно, затевая разговоры, задавая вопросы и отпуская шуточки. Очень скоро инспектор узнал, как бракуется хлеб, — была книжечка с решительным названием «Правила бракеража». Узнал смысл красивых слов — «органолептические показатели». Узнал, что у дрожжей есть сила, которая так и звалась — подъёмная сила. Узнал, чего вкусненького хранится на вкусовом складе… Но про горелый хлеб люди молчали, отделываясь необязательными словами и туманными предположениями. Мол, иногда горит. А когда, почему, сколько и куда девается…

Вольный поиск привёл инспектора в. небольшую чистенькую комнату: стол, накрытый светлой клеёнкой; никелированный электрический самовар; белые, разомлевшие от жара, калачи; тарелка с пилёным сахаром; шесть девушек в белых халатах, похожих на разомлевшие калачи.

— Приятного аппетита, заодно и счастья в личной жизни! — весело сказал инспектор.

— Садитесь к нам, — предложила та, которая была постарше.

— И сяду, — так же весело согласился он.

Перед инспектором оказалась большая фаянсовая чашка, налитая тёмным чаем, — уж тут бы молоко пить, чтобы оставалось всё белым. Пара калачей, лёгших на тарелку, доносили свой жар до его лица. Он набросал в чашку сахара, переломил калач, отпил чай и оглядел девушек…

Белые халаты и белые шапочки роднили их, как сестёр. И разрумянились все шестеро — от печного жара ли, от чая ли или от калачей?

— Девушки, почему умолкли?

— Нам впервой пить чай с милиционером, — хихикнула одна, у которой белёсые бровки, казалось, были присыпаны мукой.

— А вы представьте, что я жених.

— Невест больно много, — заметила старшая.

— Неужели все незамужние?

— Все, кроме меня.

— Девочки, а чего так? — огорчился инспектор.

Отозвались все разом:

— Не берут.

— За городом живём, до всяких дискотек далеко.

— Специальность непрестижная — хлебопёки.

— И получаем мало.

— Мы вроде как полудеревенские.

Петельников обрадовался — разговор пошёл. Но тот лёгкий трёп, который давался ему шутя и частенько приводил к цели, вроде бы свернул на другие, серьёзные колеи.

— Красавицы, а не сами ли виноваты?

Они не нашлись с ответом, потому что ждали сочувствия, ждали других слов, к которым привыкли: мужчин рождается меньше, мужчины идут в армию, мужчины пьют… Этот же милиционер с твёрдым и открытым лицом, аппетитно уминающий калачи, вдруг подбросил им сомнение, которое тайно живёт в каждом и лишь ждёт вот таких неожиданных слов.

— А чем виноваты? — всё-таки спросила одна, та, которая с мучнистыми бровками.

Инспектор ответил вопросом, обратившись к первой, ближайшей:

— Каким спортом занимаетесь? Бадминтон, теннис, турпоходы?

Она испуганно оглядела подруг. Но инспектор уже спрашивал вторую:

— Сколько книг прочитываете в месяц? Есть своя библиотека?

И она не ответила — растерялась ли, читанные ли книги подсчитывала.

— Какую общественную работу ведёте, а? — спросил он третью.

Она пожала плечами.

— Концерты, филармония, выставки, поэтические вечера?

— Далеко ездить, — отозвалась четвёртая.

— Чем вы увлекаетесь? Кактусы, летающие тарелки, макраме, наскальная живопись или каратэ?

Пятая промолчала, уже догадавшись, что на эти вопросы отвечать не обязательно.

— Девочки, да вам не замуж идти, а пора топать в клуб «Кому за тридцать», — заключил инспектор.

Та, которая с мучнистыми бровками, засмеялась так, что на столе вздрогнули калачи. И все ответно улыбнулись.

— Они активные, — заступилась шестая.

— Активные? — громко удивился инспектор. — Я тут полдня хожу, а они молчат.

Девушки, как по команде, взялись за чашки и утопили в них взгляды. Стало тихо — лишь урчал самовар. И от тишины сделалось вроде бы ещё белее.

— Вот и вся активность, — усмехнулся инспектор.

— Директор-то человек хороший, — вздохнула старшая.

— Поэтому можно жечь хлеб?

— Мы не жжём, — она поджала губы.

— А кто жжёт?

— Ой, девочки, нам пора, — всполошилась старшая. — А вы ещё попейте…

Они воробьиной стайкой выпорхнули из комнаты. Инспектор пододвинул к себе блюдо с калачами — он ещё попьёт.

Петельников не ждал откровенного разговора за чашкой чая, но и не ждал такого дружного противостояния. Он не сомневался в конечном успехе, — злило ненужное упорство. Неужели эти девушки не понимают, что горы сожжённого хлеба не утаишь? И неужели им не жаль своей работы?

Инспектор остервенело взялся за третий калач — он отомстит этим девицам, съев всё это блюдо. Да ведь они напекут новых…

В чайную комнату влетела с запоздалой сердитостью мучнистобровая девушка:

— А вы зато обжора!

И выпрыгнула за дверь, оставив инспектора наедине с калачами.

Печёным хлебом кормят скот. Голуби в городах прыгают по накрошенному хлебу. В мусорных бачках торчат окаменевшие батоны. В столовых искромсанного и недоеденного хлеба столько, что хватило бы ещё на одну столовую. Школьники бросаются кусками, а то и сыграют буханкой в футбол. Вот и хлебозавод сжигает…

Показать бы это мужику восемнадцатого, девятнадцатого века. Дореволюционному мужику показать, людям гражданской войны и Отечественной показать бы.

Почему же так? Сыты? Голодный человек хлеб не выбросит. Но есть, по-моему, и другая причина.

Раньше к производству хлеба была причастна основная масса народа. Теперь же им занимается лишь часть общества, меньшая.

Раньше мужик пахал земельку, идя по ней ногами своими. Сеял, жал, молотил цепами, да с лошадкой. Хлеб пёк сам, баба его пекла, предвкушая первую хрустящую корочку…

Теперь тракторист пашет сидя — тоже работа нелёгкая, но он имеет дело с трактором, а не с землёй; он высоко, он над ней. Убирает на комбайне — тоже руки заняты не снопами, а рычагами, тоже сидит высоко. Мелют зерно на мельнице — всё механизировано, лишь кнопки нажимай. Ну, а как пекут, я видел — поточная линия, электропечи, кнопки, рубильники. Выходит, что производство хлеба как бы отделилось от человека.

Раньше хлеб был полит жарким потом. Может, поэтому его и ценили? Теперь его добывают индустриальным способом. Может, поэтому и не ценят?