Карри - То, что меня не убьёт...-1

• Название: То, что меня не убьёт...-1
• Автор: Карри
• Жанр: Детская фантастика

Вы помните, что ночью по дому бродит домовой? Что под кроватью или за углом — вход в другой мир? Что не все найденные вещи можно брать в руки и вносить в дом? Если забыли — вы нормальный человек. А если нет — то вы, скорее всего, Веда из народа Изменённых, к которым Судьба особенно пристрастна, и выжить вам будет непросто, но, право слово — оно того стоит!

---

Поэтому Мильке, чтобы как-то выжить, пришлось научиться летать — и это было единственное, что мирило её с необходимостью спать, но только ночью! Не хватало ещё окунаться в эту жуть и днём тоже. Минувшей ночью, например, Миль почти весь сон просидела, вжавшись в угол и с головой накрывшись одеялом — только так можно было спрятаться от чёрных негнущихся плоских теней овальной формы; высокие, вроде бы невесомые, они тяжело вразнобой прыгали по комнате — бух! бух! бух! — ожидая, когда же на них кто-нибудь посмотрит, и вот тут-то они и набросятся на проснувшегося… но все мирно спали, а несчастная Милька ловко притворялась почти до самого утра, пока тени не ускакали охотиться на кого-то другого. Тогда она расслабилась и смогла просто поспать. И снилось ей, в который уже раз, что надо куда-то идти, что-то делать — а она до смерти хочет спать, просто коленки подгибаются и глаза закрываются. Ну и зачем сопротивляться…

Ещё бывало здорово, когда родители отлучались в гости или сами устраивали застолье. Если не мозолить глаза, то взрослые про дочь скоро забывали, думая, что ребёнок спит (наивные!), и можно было далеко заполночь явиться в родительскую постель, забраться верхом на папину грудь и долго-долго слушать удивительные истории, сказки, стихи, рассказанные артистично, на голоса… а потом и заснуть было уже не страшно, прямо на папочке. Ах, эти истории… Миль запомнила их на всю жизнь, некоторые иногда даже снились ей, вытесняя кошмары.

Петух, мышка, упавшая куртка…

…Отец был единственным, кто никогда не обрывал её рассказы, не смеялся над её

страхами, а если мать, сердясь на обоих, ворчала, что он не должен поощрять эти глупые выдумки, спокойно возражал, что не находит их глупыми и не уверен, что всё это — выдумки. Мама заводилась ещё больше и, повышая голос, спрашивала, что он имеет в виду, отец отвечал: «А ты?» Дальше они обычно вспоминали, что ребёнок их внимательно слушает, Мильку выставляли за дверь, и начинали сперва шипеть, а затем безобразно орать друг на друга… Слышать это было невыносимо, хотя и очень информативно, и, зная, что скандал вскоре сменится шорохами и стонами, а потом родители выйдут растрёпанные, но довольные, Милька спокойно уходила куда-нибудь побродить, благо, что соседи в двухэтажном бревенчатом доме жили дружно и двери квартир, по случаю жаркой погоды распахнутые настежь, прикрывали лишь символические тюлевые занавески — и те от мух, так что гуляй — не хочу.

И Милька гуляла. В одной квартире её напоили молоком, в другой она помогла достать из-под кровати закатившийся напёрсток, а в третьей у стенки сидел на стуле тот самый дядя двенадцати… ах, простите, уже тринадцати лет — с приспущенными спереди штанами и маялся со своим писуном. На законный вопрос — а что же это он делает, дядя ответил, что у него болит и он так лечится, а потом его осенило — а не поможет ли ему Милька? Всегда готовая оказать посильную помощь, девочка честно пыталась, но двухлетний малыш может далеко не всё и слишком быстро устаёт. Поэтому дядя придумал другую игру. Он привёл маленькую соседку в тесный застеклённый не то чулан, не то что-то вроде балкона. Там, кроме разного хлама, имелась какая-то лежанка, на которую он и уложил Мильку, снял с неё трусишки и… Из дальнейших событий её память удержала немногое: было солнечно, очень жарко и скучно, дядя долго возился над ней, сопел, сердился. Потом, наконец, одел её, обозвал почему-то дурой, и Милька убежала играть.

Кто-то из соседей с первого этажа отсыпал ей горсть чёрных мелких семечек. Вкусные, конечно, но уж очень долгое дело — выковыривать их из скорлупок. Терпения Мильке не хватило, а по двору как раз гуляли замечательные белые куры во главе с красавцем петухом. Было так здорово подзывать их, рассыпая по зелёной траве угощение… Что уж там не понравилось петуху, кто его знает, но только он закококал грозно и стал, кося оранжевым глазом, боком-боком наступать на девочку. Будучи ростом чуть выше того петуха, Миль отлично видела его грозный глаз, яростный и бессмысленный. Сначала она медленно отступала, а потом повернулась и со всех ног помчалась домой, да где там! Пару раз взмахнув крыльями, петух на лету догнал её, вскочил на спину, и от красного сарафанчика только клочки полетели…

Ух, как было больно! Хорошо ещё, что она не обернулась, не то пернатый гад добрался бы до глаз. Петуха, конечно, отогнали, но с того дня проходу он Мильке не давал. Стоило ей появиться во дворе, история повторялась. И почему безмозглая птица из всего населения дома взъелась именно на неё, осталось тайной, которую петух унёс с собой… в суп. Когда топор, коротко тюкнув, отделил его голову от шеи, безголовый петух ещё довольно долго бегал, поливая зелень травы красной кровью, а Миль смотрела, как затягивается тусклой плёнкой оранжевый птичий глаз, и не испытывала жалости.

Гораздо больше ей было жаль мышку — та пришла к ней сама прямо в кухню, где мама занималась стиркой, а Милька, которую из-за лёгкой простуды не пустили гулять, скучала в уголке со своими игрушками. Маленькая, серая, мягкая мышка незаметно оказалась рядом и доверчиво залезла в подставленную ладошку, легонько щекоча её махонькими лапками, поводя усатым носиком и глядя на Миль чёрными блестящими бисерными глазками. Они играли вместе и так увлеклись, что мама застала их врасплох — как раз, когда Милька хохотала оттого, что мышь забралась ей на голову.

— Это что такое?! — раздалось над ней, и обе — мышь и девочка — замерли.

— Мы играли, — безмятежно ответила Миль, бережно беря подружку в руки. — А кушать скоро будем? Я есть хочу, и мышка — тоже.

— Дай-ка сюда! — Мышь взяли за хвостик, кликнули кошку… Та схватила подарок и выскочила за дверь.

— Зачем отдала мою мышку?! — осознав потерю, завопила Миль, но поздно. Бессовестная кошка вернулась одна и очень довольная. Миль долго на неё сердилась. И больше никогда не играла с мышами.

Она вообще часто играла одна — старшим детям было не до малышей, младшие в друзья и вовсе не годились, а с ровесниками у неё не ладилось чаще, чем нужно для поддержания отношений. Милька искренне не понимала, почему она должна делать то, что от неё хотят: водить с глупыми песнями нудный хоровод для подружкиной мамы, без конца нянчить пластмассового младенца, заверять подружкиных кукол, что они — красавицы, хотя и кошке понятно, что они все в хозяйку, и доверять свои игрушки всем желающим их испортить. Ещё скучнее было, когда им в компанию навязывали совсем маленьких: младенцев ещё ладно, они хоть никуда не лезли, спали себе, похожие на больших пупсов, или принимались плакать и тогда их сразу забирали, но вот если приводили тех, которые уже ходили и всё хватали, а сдачи им давать было неудобно, а взрослые на всё это лишь умилённо улыбались… это уже не игра. С мальчиками же все игры рано или поздно сводились к их неистребимому интересу к различиям полов. Лучше всего было, когда играли всем двором, а самыми мелкими занимались их родители — но такое случалось редко.

Поэтому Милька чаще играла одна и её это не угнетало: мир всё ещё изумлял её, хотя порой и очень жестоко. Как-то ночью она встала и, протирая глаза, побрела сквозь темноту в поисках горшка. Тогда она не боялась темноты, тем более домашней, знакомой и уютной, шла уверенно. И вот при входе в кухню справа, из угла, выскочил кто-то мохнатый и чёрный, темнее ночи, и заступил ей дорогу. Милька различила, что ростом он чуть выше неё, тулово округлое, головка небольшая, без шеи… мгновение она смотрела в светящиеся глаза, а потом он качнулся вперёд и шумнул на девочку:

— ХХУ! — и тогда она завизжала от накатившего страха, поднимая на ноги весь дом.

Видимо, она сумела что-то внятно рассказать, сидя в безопасности на руках у мамы, потому что ей долго доказывали, что ей помстилось, что это всего лишь куртка упала на неё с вешалки, вот она, куртка, такое бывает, а вот выскочить из этого угла никто не мог, потому что угол-то совсем маленький и никто в нём не поместится, и вообще, домовых не бывает…

Угол действительно был не шире ладони, но вешалка находилась настолько дальше, что никак Миль не могла её задеть — она до неё просто не дошла. А если бы и дошла, то куртка могла упасть только сверху вниз, а не выскочить сбоку, была гладкая, а не мохнатая, у неё не было светящихся глаз — никаких вообще глаз не было — и, кроме того, куртки не разговаривают. И успокаивали родители не столько ребёнка, сколько себя. И очень просили никому ничего не рассказывать… о том, как упала куртка. У их маленькой дочки и так уже была репутация странной девочки. Будешь тут странной, когда половины того, что ты видишь каждый день, оказывается, не существует.

Если верить взрослым. Мильке уже исполнилось три и она всё чаще сомневалась, что они правы. Похоже было, что они просто не в курсе. Потому что она видела: маленькие, меньше Мильки, дети иногда определённо что-то такое наблюдают, с чем-то таким играют и общаются, только сказать об этом не умеют, позже начинают всего этого бояться, предпочитают не видеть, отказываются замечать — и в результате становятся такими, как все, живут спокойно, напрочь забыв, что когда-то умели намного больше. Что ж, возможно, они поступают верно. Мильке было только три, но и она начинала догадываться, что на многое из окружающего её лучше не смотреть — прямо, во всяком случае. Не смотреть, не видеть, не признавать — не допускать в свою жизнь.