Аугусто Бастос - Сын человеческий

• Название: Сын человеческий
• Автор: Аугусто Бастос
• Издательство: «Художественная литература»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1967

В 1959 году в Аргентине увидел свет роман "Сын человеческий". В 1960–1962 годах роман был отмечен тремя литературными премиями в Аргентине, США и Италии как выдающееся произведение современной литературы Латинской Америки. Христианские и языческие легенды пронизывают всю ткань романа. Эти легенды и образы входят в повседневный быт парагвайца, во многом определяют его поведение и поступки, вкусы и привязанности. Реалистический роман, отображающий жизнь народа, передает и эту сторону его миросозерцания.

Подлинный герой романа рабочий Кристобаль Хара, которому его товарищи дали ироническое прозвище "Кирито" (на гуарани Христос). Это настоящий народный вожак, руководитель одного из многих партизанских отрядов начала 30-х годов.

---

— Yaguareté![46] — закричал Чапарро, выхватывая из кобуры револьвер и стараясь определить, с какой стороны доносится рычание.

25

Съежившиеся среди колючек мужчина и женщина слышат голоса своих преследователей и рычание зверя. Черные застывшие лица искажены страхом.

Женщина прижимает рот ребенка к пустым грудям. Сквозь скрывшие беглецов кусты им виден ягуар, притаившийся среди веток мимозы. Он рычит, оскалив острые клыки, и вот-вот кинется на них.

Они между двух огней. С двух сторон — хищные звери. Пускай уж лучше разорвет ягуар.

Светятся зрачки в темной листве. Нервно вздымаются пятнистые бока. Бьет по ним короткий, скрученный кольцом хвост. Теперь две светящиеся точки прикованы к всадникам: там опасность.

Полицейский начальник тоже замечает ягуара. Он пришпоривает лошадь, а та, учуяв запах хищника, встает на дыбы.

— Но-о-о, но-о-о, старая кляча! — цедит Чапарро сквозь зубы и вонзает ей шпоры в бока.

Он вытягивает вперед руку с зажатым в ней револьвером, не спеша прищуривает свой единственный пепельный глаз, который словно приближает к нему предметы, и прицеливается. Прыжок. Выстрел. И смертельно раненный в голову ягуар падает в нескольких шагах от лошади Чапарро. Последний раз дергается и затихает, задрав кверху дрожащие лапы.

— Вот это да! — восхищается Леги, подъезжая ближе, и сплевывает сквозь зубы на тушу. — Стоило промахнуться, и он бросился бы на нас.

— Я никогда не промахиваюсь, — самодовольно говорит Чапарро, дуя на затвор револьвера. — Бери его. Хоть что-то раздобыли.

Худой человек в широкополой шляпе медленно спешивается. Он подходит к ягуару и тычет его ногой, словно перед ним непотухшая головешка, которая, того и гляди, разгорится, если ее не загасить.

— Да бери его, трус несчастный! — кричит полицейский начальник.

Охранник заторопился, будто его подхлестнули ремнем. Он с трудом поднимает за лапы пятнистую тушу и привязывает ее к седлу. Ремень соскальзывает, и охранник вынужден прибегнуть к лассо. Он раздраженно затягивает несколько петель, вымещая на мертвом звере закипевшую в нем злость: полицейский начальник обругал его. Тяжелая туша неподвижно висит на боку у лошади. Только голова болтается.

— Давай поехали, Леги! — снова кричит Чапарро, поворачивая к тому месту, где только что им грозила смерть. Он направляется в поселок по извилистой заросшей тропе.

Охранник вскакивает в седло и яростно вонзает шпоры в лошадиные бока. О его ногу бьется мертвая голова с обнаженными клыками. На землю капает кровь.

26

Касиано и Нати прижимаются к колючим веткам. Они никак не могут опомниться. Какой странный поворот в их судьбе! Полицейский начальник вступил в единоборство с ягуаром, чтобы спасти им жизнь. Все еще не веря самой себе, Нати отнимает руку, закрывшую рот почти задохнувшемуся ребенку. Тот начинает орать. Нати понемногу приходит в себя. Оцепеневший Касиано бредит наяву. Его мутные глаза блестят, но не от лихорадки. Нати кормит грудью ребенка и с грустью смотрит на мужа. Душу его сжигает адово пламя. Может, это пройдет?

— Скоро, Нати, — шепчет Касиано. Глаза горят мертвым огнем.

— Что с тобой, che karaí?

— Скоро поезд отправится!

— Какой поезд? — В ее голосе слышна щемящая тоска.

— Завтра падет Асунсьон.

— Касиано!

— Будем биться не на жизнь, а на смерть! — упорно продолжают срываться с разбитых губ бредовые слова.

— Да, — не осмеливается перечить Нати.

— Будем бороться за клочок земли! За нашу землю!

— Да.

— Чтоб они перестали издеваться над нами. Мы — люди, а не куклы. — Он все больше возбуждается. — Там заправилы! Уничтожим их!

Нати пододвигается к Касиано и проводит рукой по жалкому, похожему на маску лицу. Голова его склоняется к ней на плечо.

27

К вечеру они добрались до реки. Оба припали к воде и долго пили, как пьют животные. Нати узнала это место. Здесь они переходили реку вброд по дороге на плантацию. «Мы туда ненадолго», — вспомнила она слова Касиано. В ту пору она еще не знала, оправдаются ли эти слова.

Беглецы смыли присохшую грязь, и маски превратились в человеческие лица. Нати выкупала сына как раз там, где когда-то им запретили купаться охранники.

Теперь Касиано глядел на мальчика и молчал.

Нати долго возилась с отсыревшими спичками, купленными в магазине компании, наконец ей удалось развести огонь, потом она достала из узла кружку и заварила в ней снадобье для Касиано. Она хозяйничала так, словно находилась на кухне своего ранчо, а не под обрывом у реки. Нати взяла мачете, вошла в воду и добралась до виктории-регии. Они поели цветочных луковиц. Потом все трое уснули в шалаше, который Нати соорудила из веток.

28

На заре ее разбудил металлический звон.

Сначала она подумала, что цокают копыта. Сквозь просветы между ветвями шалаша она разглядела повозку, запряженную волами, которые пили у брода. Над головами волов дрожала палка с железным наконечником, под ней тихо звякали колокольца.

Нати поднялась и побежала к вознице просить, чтобы тот подвез их, если он едет в какую-нибудь деревню. Она не сразу заметила его. Он сидел в пустой повозке, уронив голову на грудь, и, видимо, спал. Он был очень стар, глубокие морщины избороздили все лицо. Нати пришлось почти кричать, чтоб он ее услышал.

— Куда путь держите, отец?

Насколько она разобрала, старик ответил, что едет в Итакуруви. У нее сжалось сердце. Итакуруви — горная деревушка недалеко от Сапукая. Может, она плохо поняла старика. Говорил он невнятно, старческий голос напоминал шелест ветра или журчание родника.

— Двое нас, мой муж да я. Сыночек с нами. Подвезете? — прокричала она.

Старик охотно согласился. Только теперь она разглядела его глаза. Лучистые, почти ребячьи, они никак не вязались с глубокими морщинами, замогильным голосом и медлительностью древнего старца. Но сейчас Нати было не до того. Старик ей понравился. На нем не лежало клеймо плантации, и этого было достаточно.

Она пошла разбудить Касиано. Тот уже ждал ее, стоя на коленях и прильнув лицом к веткам шалаша.

— Дед Кристобаль пришел за нами, — бормотал он в странном возбуждении.

Тут только Нати сообразила, что старик действительно очень похож на деда Касиано.

— Идем!

Она подняла ребенка и помогла подняться Касиано. Он покорно повиновался ей, хоть его и пошатывало. Потом с помощью мачете Нати разрушила шалаш и взяла с собой охапку веток, чтобы постелить их вместо матраца для Касиано.

Над повозкой была натянута коровья шкура. Нати не видела, как старик ее прилаживал, поэтому решила, что он этим занимался, пока она сворачивала маленький бивак. А может, шкура была натянута с самого начала и она просто ее не заметила. Похоже, что старик за все это время не сдвинулся с места.

29

Повозка со страшным скрипом выехала из-под обрыва. Тощие волы — один пятнистый, другой темный едва плелись, но неутомимо тащили упряжку. Поля, леса, долины медленно уползали назад. Скрипели оси то на высоких, то на низких нотах, жалобно взвизгивая при каждой остановке.

Три дня повозка кружила по дорогам, три дня несмазанные колеса оглашали окрестности скрипучими воплями, словно хищные птицы, а палка с железным наконечником аккомпанировала им напевным звоном привязанных к ней колокольцев.

Повозка останавливалась только затем, чтобы животные и люди напились у бродов или в сьесту укрылись под листвой, а еще она останавливалась на ночь, хотя старик, видно, никогда не хотел ни спать, ни отдыхать, ни есть, ни тем более разговаривать. За всю дорогу Нати так и не услышала его голоса. Иногда она смотрела на него и находила, что он и вправду удивительно похож на покойного деда, а может, ей так чудилось только потому, что она смотрела на него глазами Касиано. Нати все больше и больше беспокоилась о муже.

Эта поездка стала ей казаться сном.

Монотонно звякают колокольца, монотонно поскрипывают оси, но какие разные звуки! Вот сидит впереди старик и странно молчит, а на охапке веток, на дне повозки, лежит Касиано, смотрит в щели между досками, как уходит назад земля, и тоже странно молчит, но совсем иначе, чем старик.

Из-под коровьей шкуры Нати видит уплывающее небо, то ясное, то в облаках, видит, как меняется его цвет от утра к вечеру. Иногда ей чудится, что четверо мертвецов катятся в гробу на колесах. Когда ребенок плачет от голода, она дает ему грудь, не поворачивая головы и продолжая смотреть на изменчивое небо, которое раскачивается над ними при каждом толчке.

Они поднялись и спустились по багровым склонам Каагуасу. Наутро четвертого дня старик показал рукой вдаль. Касиано и Нати привстали. Впереди открылась сияющая долина Сапукая, посреди которой высился холм Серро-Верде. Они различили деревню около железнодорожного полотна, почерневшие развалины, остатки мятежного эшелона, вырытую бомбами воронку, вокруг которой копошились люди — крохотные муравьи.