Константин Коничев - Повесть о Федоте Шубине

• Название: Повесть о Федоте Шубине
• Автор: Константин Коничев
• Издательство: Советский писатель Ленинградское отделение
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1973

---

У Шубиных, забывших о всяческой суете, было веселое настроение. И это хорошее настроение, желание повеселиться, побалагурить, быть может подтянуть под игру музыкантов песенку тотчас же изменилось, когда лодка миновала Летний дворец и шереметевский особняк, вышла за мост, пересекающий «Невскую прешпективу». Дальше берега Фонтанки еще не были облицованы камнем. Высокие бревенчатые плавучие и береговые копры вздымались над берегами. Стопудовые чугунные «бабы» под гортанный заунывный напев рабочих вбивали толстые бревенчатые сваи в берега. Тут же цепными лебедками и на снастях-бечевах спускали и укладывали впритирку тяжелые, гладко обтесанные каменные глыбы. И было на набережной шумно от рабочего многолюдья. Здесь каждый делал свое дело: одни разбивали молотками каменные глыбы, другие тесали бревна, третьи на тачках куда-то отвозили землю; многие толпились у копров; кузнецы ковали железные кольца и наконечники для свай, дабы легче и скорей, не расщепляясь, они доходили до грунта. Надсмотрщики и подрядчики поглядывали за рабочим людом, понукали, подгоняли. Кое-где на береговом спуске и на плотах подкреплялись пищей уставшие до изнеможения строители. Пища была не бог весть какая — сухари ржаные, хлебный квас, луковица, да разве еще на «верхосытку» пересоленная ладожская рыбина; хорошо, что такой корм давался вдосталь, иначе бы и руками не двинуть, и ног не протянуть… И весь этот многочисленный скоп людей, от юношей до бородатых стариков, полунагих, полубосых, в холщовых отрепках, едва ли чем отличался от людей каторжных. Все они были изнуренные, испитые, но закаленные на тяжелой работе, им ничто не страшно, кроме божьей кары. Среди этих работных мужиков-сезонников находились еще такие, которые сквозь горечь обид и справедливых нареканий на свою тяжкую долю могли пошутить, позлоязычить, поднять кого-либо на смех, поиздеваться в меру своего мужицкого остроумия. Вот и теперь, завидев пышную лодку с нарядными гребцами и барина с барыней на корме под шелковым навесом, кто-то из толпы рабочих выкрикнул:

— Робя! Глянь, хранцуз с немкой в лодочке прохлаждаются! Сошел бы, поработал с нами?..

— Ого! Хранцуз, веселая голова! Живет спустя рукава!.. Ему в нашем краю житье, как в раю! — поддержал другой мужик-острослов.

Среди сезонников послышались смешки, хохот. Подрядчик тоже засмеялся, но, насильно сдержав себя от смеха, рявкнул:

— Тихо! Может, это из наших, князь какой. Кабы не влетело. Тихо!..

— Нет, не князь. Выправка, да и женка в наряде нездешнем, и помалкивают, знать хранцузы. Наш бы кто был, так отлаялся бы…

И опять насмешливый голос из толпы:

— Эге-й! Хранцуз, мотай на ус, не про тебя ли сказано? Хранцуз дымом греется, шилом бреется, сыт крупицей, пьян водицей?

Старший на лодке рулевой, увещевая их, сказал:

— Перестаньте шутить, вас не задевают. Постыдитесь. Нехорошо. Ну, допустим, француз — что он, разве не человек? Зачем насмешки строить?

Шубин возмутился:

— Вера! Да они и в самом деле меня за француза принимают. Господи, до чего твой Федот дошел! Ну-ка, рулевой, направь к берегу, я с ними потолкую, докажу я им, каков я француз!..

— Робя! при нем, кажись, шпага. Гляди, как бы худо не было.

— Тикай, Мишка! Это ты наболтал, трескун несчастный. Смотри, барин-то на лодке на тебя прет!.. — Мишка-острослов бросился бежать в первый переулок.

Среди отдыхавших за едой сезонников наступила тишина. Все замерли, не ведая, что от этого не струхнувшего барина будет им за насмешки. Лодка ткнулась в берег. Федот подался из-под навеса, встал во весь рост около гребцов и зычно спросил:

— Ну, кто сказал, что я француз?

— Да это, барин, так, малость толику пошутили, скучно же народу, ну иногда и порезвятся неуемные дьяволы! — ответил за всех десятник. — Вы уж на нас не будьте в обиде. Просим…

— Да я не в обиде, — усмехнулся Шубин добродушно. — Чьи вы да отколь?

— Мы-то большей частью вологодские да белозерские. Ясно, кому строить Питер, как не нам. И деды, и отцы, и мы теперь…

— А холмогорские да архангелогородские есть тут?

— Как же, барин, есть малость.

— Кто да кто? — заинтересовался Шубин.

— Есть из Копачева которые, есть матигорские, из Ракул есть пятеро, из Ровдогор трое… А вы что, бывали в наших местах?

Шубин не ответил прямо, а спросил:

— Как там, ровдогорцы, Васюк Редькин поживает?

— Жив-здоров, еще крепок, — ответили удивленно из толпы.

— А Никита Дудин с морской службы вернулся?

— Смотри-ка, ребята, и Никитку знает!

— Вернулся, но в деревне не жилец, в Архангельском живет. У корабельного пристанища чиновным человеком стал.

— Молодец Никита! Герой. А скажите, в Курострове колокола на колокольне подвешены? Я поехал оттуда, в чугунное било брякали от нужды.

— Давно! Уж годов пять как звонят, главный-то колокол сто двадцать пуд!..

— Братцы! Вот так хранцуз! Обмишурились, опростоволосились! — толпа зашевелилась, сгрудилась, приблизилась к лодке. И Шубин увидел перед собою плотную, разноликую массу; сотни доверчивых глаз устремились на него.

— Да ты чей, да отколь такой? Скажись-ко?..

— Федота Шубного слыхали, холмогорцы? — на вопросы сезонников ответил вопросом Шубин.

— Как не слыхать!

— Долго в бегах числился, слыхали!

— Так это не ты ли?

— Господи, гляньте чередом, у человека обличье холмогорское. Дороден стал, дороден!..

— Да, это я, был Шубной когда-то, теперь пишусь и величаюсь Шубин, — признался Федот.

— Ну и ну! Вот так хранцуз! А у нас, то бишь у тебя на родине, ныне тебя за второго Ломоносова почитают. Такой слух, что ты у самой царицы каждодневно ручку целуешь.

— Ну, это, братцы, враки! — засмеялся Шубин. — Вера, слышь, кого встретил, своих начисто!..

— И слышу и вижу, — отозвалась Вера Филипповна, — весьма забавно.

Лодочники рады отдыху, сложили весла, одни из них, разинув рты, прислушались, другие закурили трубочки. А в толпе сезонников опять смех и разговор:

— Мишка-пустобрех! Куда ты убег! Ведь своего холмогорского земляка за хранцуза принял. Воротись, шею не наломает.

И Мишка, названный пустобрехом, сначала робко выглянул из-за поленницы дров, а потом уже без всякой опаски вернулся к своим артельщикам-покрутчикам, виновато почесывая затылок.

— Так вот, значит, какой стал Федот!

— Сколь лет прошло, как с дому-то сбежал?

— Многонько, ребята. Считайте сами. Мне тогда и двадцати не было, а теперь сорок восьмой пошел.

— Во как годы-то скачут.

— Не всяк тебя и помнит. А слухом земля полнится. Слыхали, слыхали. Мишкина бабка Маланья еще нет-нет да про Ломоносова и попутно про тебя, Федот, в пропеваниях рассказывает бывальщинки.

— Маланья жива? — удивился Шубин.

— А чего ей не жить. Однех внуков у нее восемнадцать, и все в силе, на заработках. Мишка, ну-ка вспомни, как твоя бабка о Ломоносове пропевает?

— Да ну ее, пустяки…

— А Федоту Ивановичу, может, занятно послушать.

— Хотел бы, хотел бы…

— Я за бабушкины сказки не ответчик, — уклонился Мишка, — одно слово — пустяки выдумывает да напевает что в голову взбредет: будто бы ты, Федот Шубной, как и Михайло Ломоносов, в наукодемиях обучался и сам наукодемиком стал, и ляпаешь из сырой глины идолищей, и ешь и пьешь что сам пожелаешь, и ходишь в кафтане рытово бархата. Будто покойный Михайло Васильевич угораздил тебе таку судьбу счастливую и, умирая, премудрость свою передал…

— Похоже на правду, похоже, — смеясь, сказал Федот, — когда будете в Ровдогорах, Маланье от меня поклонитесь да и всем, кто меня не забыл, а кто забыл, тем напомните обо мне. А теперь скажите, как вы в Питере поживаете, мужички, тяжело, поди-ка, и не денежно?

— Вот угадал! Именно тяжело и пусто!

Один сказал, другой подхватил, третий добавил с крепкой горечью, четвертый ругнулся, и пошел разговор шумный и безудержный.

— Ох, беда, беда и с делом. Работа тяжелущая. Харч всегда постной. Мяса не видим, а силы сколь уходит?! На прошлой неделе с этого участку семерых похоронили. Все брюхом маялись, маялись да и скончались…

— Подрядчики обсчитывают, мотаешься-мотаешься, а когда получка — неизвестно, а присчитывается столько, что на еду и обувку не хватит никак.

— Спим как скоты, за городом. Еле ноги дотянем. Бух да бух на сыру землю, как в пух…

— Трудимся и думаем: выносливей русских нет, несчастнее тоже.

— Будет неминучая, все пойдем ко дворцу и падем царице в ноги: «Спасай, матушка, погибающих строителей города!» — вот какая жизнь…

— Да кто же виноват? — спросил Шубин мужиков.

— Знамо, подрядчики, у тех все в руках.

— А кто над подрядчиками свыше?

— Какой-то Кочубей, так мы его и в глаза не видали, не знаем.

— Плевать на Кочубея! Не станет лучше — все пойдем к царице.