Константин Коничев - Повесть о Федоте Шубине

• Название: Повесть о Федоте Шубине
• Автор: Константин Коничев
• Издательство: Советский писатель Ленинградское отделение
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1973

---

— Знаете ли вы, ваше величество, что здесь запечатано?

Павел промычал в ответ что-то, чего не мог понять Безбородко.

— Я готов служить вам верно и преданно, как служил покойной государыне, — сказал вкрадчиво Безбородко и, подавая Павлу пакет, кивнул в сторону камина, где тлели бумаги.

Намек был понятен.

Через минуту от завещания Екатерины остались зола и запах сургуча, а курносый Павел обнимал и чмокал Безбородко в пухлые щеки.

Безбородко по милости Павла тогда увеличил и без того громадное свое состояние на тридцать тысяч десятин земли и на шестнадцать тысяч крестьянских душ и получил чин канцлера и титул князя.

Еще не успев упрочиться на троне, Павел сразу же начал вершить дела, противные намерению своей покойной матери. Он стал отменять екатерининские указы и окружать себя своими сторонниками.

— Теперь все пойдет по-новому, — с задором говорили приближенные Павла, на что старый дипломат Безбородко отвечал:

— Не знаю, как дело пойдет при вас, а при нас ни одна пушка в Европе без позволения выпалить не смела. — И принимался перечислять победы русских полководцев.

На внимание со стороны нового монарха имел некоторую надежду и притесненный недругами, необеспеченный под старость Федот Шубин. В Академии художеств узнали о том, что Шубин пишет прошение царю, и тогда руководители Академии поспешили приблизить его к себе. Ему поручили вести бесплатное преподавание в классе скульптуры и, как бывшего дворцового ваятеля, включили в комиссию… по устройству похорон Екатерины и Петра III. Такую миссию надворному советнику и академику Шубину поручили по желанию Федора Гордеева, имевшего в то время влияние на все дела в Академии. Он на Совете предложил:

— Никто из нас не пользовался такими благостями покойной государыни, как дворцовый баловень ваятель Шубин. Ему и воздадим честь быть членом похоронной комиссии…

Возражать против такой «чести» было невозможно. Шубин встал и молчаливым поклоном ответил на решение Совета.

Никогда и никого из царей так еще не хоронили. Длились похороны… сорок дней.

Петр III, незадачливый супруг Екатерины, не без ведома ее, как известно, был задушен Алексеем Орловым. Тридцать четыре года труп Петра разлагался под спудом в монастырской церкви, а не в Петропавловском соборе, где хоронили императоров и императриц. Павел решил исправить такую «несправедливость». Он приказал достать из могилы кости своего отца, а графу Орлову идти за гробом своей давней жертвы и нести в руках корону. И все вельможи и сановники двора, знавшие историю удушения Петра III, дивились изобретательности Павла, его умению мстить и исправлять непоправимое.

Шубин в эти долгие траурные дни был огорчен и расстроен другими обстоятельствами: в Академии художеств, насмехаясь над ним, шушукались: «Знаменитость из портретного преобразилась в похоронного».

Издевка Гордеева была очевидна и Шубину понятна. Но он молчаливо переносил и, невзирая на подсказы Веры Филипповны, не вступал в открытую ссору с Гордеевым и свое непротивление объяснил ей, говоря, что самое верное средство против обид и обидчиков — есть забвение об обидах…

— И пусть не знают злые и любящие себя люди, что я впал в уныние и терплю несчастье. Если бы они знали это и были уверены в бедах моих, они бы радовались и потешались. Унывать же мне и не от чего. Все трудности мои покрываются с лихвой моими делами, кои не будут забыты, а мне теперь немного и надо. Но я не сдамся. Делами еще и еще не раз напомню о себе, и дела заставят замолчать моих недоброжелателей. А вступать в ссоры не в моем характере, да и возраст не тот, чтобы шуметь. Время дорого, жаль тратить его на пустяшные прекословия, суетливые хлопоты и челобитья… Я скорблю, что государю подал слезницу. Не надо было, не надо… Хоть и говорят, что от поклонов голова не сломится, а унижение наипаче гордости, однако зря я к царю обратился…

Только через год после подачи жалобы Павлу Шубин был вызван во дворец. Раньше, когда была жива Екатерина, ему ни разу не приходилось видеть Павла. Наследник враждовал с ней, был ненавидим матерью и жил замкнуто в Гатчине, занимаясь военной муштрой по прусскому образцу.

Одетый в мундир рыцаря Мальтийского ордена, с крестом во всю чахлую грудь, император принял Шубина крайне неприветливо.

— Ты что! — кричал он, держа в руках скомканную жалобу скульптора. — По-твоему, у императора и дела больше нет, кроме как разбирать каких-то академиков?!

— Ваше императорское величество, раньше государыня-матушка весьма уделяла внимание, а потом она за множеством дел своих…

Но Павел не хотел слышать о матушке.

— Знаем, слыхали! — резко и пренебрежительно отвечал он, высоко задирая голову и показывая вместо носа одни раздутые ноздри. — Внимание… внимание… какое еще внимание? А нам от художников какое внимание? Слава богу, я на престоле не первый день. А сейчас, при моем царствовании, что ты делаешь?..

— Ваше величество, поистине скажу: стар я, и работа нужна по силам. Пенсия нужна бы… Есть у меня последний кусок мрамора, свой собственный, ни на кого не трачу, берегу. Думаю, как вернется в Петербург генералиссимус Суворов, его бюст сделать дал себе обещание. И давно бы я сделал бюст, но Суворов неуловим. Он всю жизнь свою проводит то в далеких походах, то в глухом захолустье. На Руси три великих государственных мужа, имена которых вовеки не затмятся: Петр Первый, ученый Ломоносов и не знавший поражений славный полководец, любимец народа Суворов! Не мне говорить вам о его великих подвигах, — ответил Федот Шубин и поклонился императору.

— Опять Суворов! Помешались вы все на Суворове! А не я ли его из опалы извлек?.. Ступай. Будет дело — будет и благодарность.

Только и услышал из уст Павла скульптор Шубин и не рад был, что год тому назад дерзнул пожаловаться царю на свою участь и просить его о помощи.

Задумчивый, расстроенный, пришел он домой на Васильевский остров. В доме холодно и пусто. Все, что было менее необходимо, давно уже продано. На кухне и в двух соседних комнатах шумели ребята-подростки.

Вера Филипповна, постаревшая не столько от возраста, сколько от невзгод мужа, вошла в комнату, где, не раздевшись, сидел в тяжком раздумье вернувшийся из дворца Шубин.

— Опять плохи дела, Федот? — с прискорбием спросила она. — И царь тебя ничем не порадовал?..

— Да, не порадовал, — тяжело вздохнул скульптор. — Кажется, на нашей улице праздника не предвидится. Попытаюсь услужить Павлу, чувствую, он желает иметь бюст моей работы. Страшно приниматься лепить урода… — Шубин говорил отрывисто, глотая с каждым словом обиду, комом стоявшую в его горле.

А через несколько дней, оправившись от болезненных переживаний, скульптор поехал в Гатчину, где Павел проводил смотр гарнизона. Среди войск был целый полк курносых, подобранных по образу и подобию самого царя. Но острый глаз Шубина не приметил в полку двойника Павла. Лицо государя было настолько особенным, что вряд ли кто имел с ним близкое сходство. И скульптор попросил высочайшего позволения сделать с Павла зарисовку, дабы в мраморе император был как живой.

Сеанс длился не более получаса. Нарочито для этого Павел оделся в мантию и накинул на свои узкие плечи золотую цепь ордена Андрея Первозванного. Выпятив тощую грудь с крестом Мальтийского ордена, к которому он был особенно привержен, император сидел перед Шубиным подобно истукану, не шевелясь и сдерживая дыхание…

Прошло несколько месяцев. Шубин не раз принимался лепить модель по рисунку и памяти, но дело не двигалось. Несколько раз приходилось ломать глиняные эскизы — Павел не получался. И не было у скульптора желания лепить, а затем воспроизводить в мраморе бюст сумасбродного императора. Таким Павел оказался с первых дней своего царствования. Его самовластью и чудовищному произволу не было предела. Он был опасен не только для своих окружающих, но и для всего государства. Он держал в страхе и трепете всех и каждого, и сам трепетал и пугался собственной тени. За короткий срок Павел отстранил от службы в армии семь фельдмаршалов, триста тридцать генералов и свыше двух тысяч офицеров. Без промедления отправил на каторгу двенадцать тысяч человек, заподозренных в неблагонадежности. Даже своих наследников — Александра и Константина — он уже предрешил водворить на постоянное «содержание» одного в Петропавловку, другого в Шлиссельбургскую крепость. По клеветническим доносам и перлюстрации почтовой корреспонденции хватали людей при малейшем подозрении, а чаще без малейшего повода, сажали в тюрьмы, ссылали в Сибирь, на каторгу, казнили…

В ту пору страха и ужаса граф Кочубей писал однажды князю Воронцову следующее:

«…Страх, в котором все мы живем, неописуем… Все дрожат. Доносы — дело обычное: верны они или неверны, но верят всему. Все крепости переполнены арестантами. Всеми овладела глубокая тоска. Люди уже не знают, что такое удовольствие… В настоящее время имеется распоряжение, по которому ни одного письма не дозволяется отправлять через курьера, путешественника или слугу; все должно быть отправляемо по почте. Государь считает, что каждый почтмейстер может вскрывать и прочитывать все письма. Стараются открыть заговор, которого не существует. Ради бога, будьте осторожны во всем, что вы пишете. Я не храню ни одного письма, а все сжигаю. Не знаю, к чему все это приведет. Всех нас мучают невероятным образом. Надобно опасаться, что приближенные к государю лица, которым приходится хуже всего, выкинут что-нибудь отчаянное… Не думайте, что я преувеличиваю, напротив, я о многом умалчиваю, что вам показалось бы невероятным… Если вам нужно сообщить мне что-нибудь тайно, то пользуйтесь английскими курьерами и пишите лимонным соком…»