Хел Херцог - Радость, гадость и обед

• Название: Радость, гадость и обед
• Автор: Хел Херцог
• Издательство: Карьера Пресс
• Жанр: Природа и животные
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-904946-11-1

Эта книга для всех, кого интересуют отношения человека и животного. Можно ли найти закономерности в нашем столь непоследовательном отношении к животным? Почему одни из них попадают в суп, другие становятся лучшими друзьями, третьи вызывают отвращение? Почему 60 % людей одновременно убеждены в том, что животное имеет право на жизнь, и в том, что человек имеет право это животное съесть? Этично ли проводить эксперименты над животными? Почему петушиные бои — это жестокость, а адская жизнь курицы-бройлера — замалчиваемая необходимость?

Хел Херцог — крупнейший специалист в этой области. И он увлекательно рассказывает о самых последних достижениях науки, ничего при этом не упрощая и честно признаваясь в своем неведении, буде такое обнаружится.

Книга — замечательная. Именно поэтому она не просто сборник интереснейших историй, а нечто большее.

---

Бюрократические закавыки Закона о защите животных служат прекрасным примером того, насколько запутанное мнение имеет человек о других биологических видах. Самым, вероятно, странным аспектом этого закона является ответ на простой вопрос: что такое «животное»? Определение этого понятия в тексте закона поначалу звучит вполне разумно: «Животным является любая живая или мертвая собака, кот, низший примат, морская свинка, хомяк, кролик или иное теплокровное животное, используемое или предназначенное для использования в целях исследования, обучения, тестирования, демонстрации в качестве экспоната или содержащееся в качестве домашнего питомца». Бомба спрятана в следующем предложении. «Понятие животного не включает в себя птиц, крыс рода Rattus и мышей рода Mus, выращиваемых для использования в исследовательских целях…»

Так что, по мнению конгресса, мыши — не животные. А вместе с ними — и крысы с птицами. А это означает, что от до до 95 % животных, используемых в США для проведения исследований, не подпадает под главный федеральный закон о защите животных. (Мыши и другие позвоночные, используемые для исследований в учреждениях, получающих гранты от национальных здравоохранительных организаций, защищены отдельным сводом правил.) Федеральный судья Чарльз Ритчи заявил, что исключение мышей, крыс и птиц из Закона о защите животных является решением произвольным и необоснованным. И он прав. Потому что из юридического определения слова «животное» следует, что исследователь, всего лишь снимающий на видеокамеру копулятивное поведение белоногого хомячка (той же мыши, но относящейся к роду Peromyscus), должен пройти все круги федерального законодательства, в то время как его приятель в соседней комнате может сколько угодно бить током лабораторных мышей (род Mus) с различными повреждениями мозга, и закон его ни в коей мере не касается.

Полезно посмотреть на разницу в отношении, которое предписывает Закон о защите животных, к мышам (которых большинство людей недолюбливает) и к нашим лучшим друзьям, собакам. Мыши — не животные, так что закон их не защищает. Точка. Собаки же — избранные существа, с ними надлежит обращаться особым образом. Они должны получать ежедневную порцию «позитивного физического контакта с человеком» (я так понимаю, имеется в виду игра). Как это ни смешно, но, поскольку закон касается не только живых, но и мертвых собак, мертвая собака защищена лучше, чем живая мышь. (Правда, в примечании к Закону о защите животных говорится, что по отношению к мертвой собаке снимаются требования по уходу и размеру клетки.)

Исключение из закона мышей, крыс и птиц означает, помимо всего прочего, что мы понятия не имеем о том, сколько всего животных каждый год используется в США для проведения исследований. Я могу точно сказать, что в ходе биомедицинских и поведенческих опытов в 2006 году было использовано 66 314 собак, 21 367 кошек, 204 809 морских свинок и 62 315 обезьян. Но никто не сможет назвать вам сколь-либо точное количество мышей, над которыми проводят опыты в американских лабораториях. Кто-то говорит о 17 миллионах. Кто-то, в том числе Ларри Карбон, ветеринар, работающий с лабораторными животными в университете Калифорнии (Сан-Франциско), и автор книги «Чего хотят животные: слово в защиту Закона о лабораторных животных», говорит, что на самом деле эта цифра куда выше. Ларри оценивает количество используемых мышей в сто с лишним миллионов. Можно предположить, что эта цифра ближе к действительности.

С годами в Закон о защите животных вносили различные изменения, однако наиболее важные дополнения были сделаны в 1985 году, когда конгресс задался вопросом о том, какие исследования вообще стоит или не стоит проводить. В Великобритании любой эксперимент над животными должен быть разрешен министерством внутренних дел, находящимся в Лондоне. Конгресс пошел по иному пути и возложил ответственность за этичное обращение с лабораторными животными на сами учреждения, проводящие исследования. Каждому такому учреждению было предписано создать местный комитет по содержанию и использованию животных (IACUC).

Работа в таком комитете — непростое занятие. В крупных исследовательских университетах члены комитета могут тратить по многу часов в неделю на то, чтобы продраться сквозь напечатанные мелким шрифтом заявки страниц по пятнадцать — двадцать каждая. Каждые несколько месяцев члены комитета собираются на заседание и играют в бога, решая, какие заявки следует удовлетворить, какие отклонить, а по каким запросить дополнительную информацию. От их решений зависят жизни животных и карьеры ученых. Вступление в комитет IACUC — верный способ растерять всех друзей. Но в состоянии ли комитет тщательно взвесить преимущества эксперимента и оценить их важность по сравнению со страданиями, которые испытают животные?

Судим судей: насколько выверены решения комитетов по защите животных?

Несколько лет назад мне позвонил Скотт Плу, социальный психолог из университета Уэсли и эксперт по вопросам принятия решений. И ему, и мне было интересно узнать, что люди думают о представителях других видов, и в один прекрасный день мы столкнулись с ним, когда опрашивали участников демонстрации в защиту прав животных, осаждавших Капитолий в Вашингтоне.

«Хел, а тебе никогда не хотелось затеять такое исследование, в котором можно было бы предложить одну и ту же заявку на рассмотрение нескольким разным комитетам по защите животных?» — спросил он.

«Еще бы! — ответил я. В самом деле, приятно было бы узнать, что система, созданная конгрессом во имя защиты подопытных животных, дееспособна и что комитет университета Техаса и комитет университета Джона Хопкинса примут одинаковые решения по одному и тому же эксперименту. — Но только это невозможно. Ученые — люди занятые. Они ни за что не согласятся участвовать в этом деле».

Скотт думал иначе. Он решил, что комитеты охотно поучаствуют в исследовании, если предложить им за это денег, которые затем они могли бы истратить на оптимизацию ухода за животными в своих университетах. Я был настроен скептически, но сказал — ладно, я в деле. Скотт закинул удочку в Национальный научный фонд, и, к моему искреннему удивлению, его идею одобрили. Он был прав — стоило нам предложить институтам дополнительные фонды на уход за животными, как мы с легкостью заручились содействием пятидесяти случайно выбранных комитетов по содержанию и использованию животных различных университетов. Да что там — комитеты так и рвались нам помочь. В конце концов участие в исследовании приняли около пятисот ученых, ветеринаров и сотрудников институтов, а всего доля ответивших составила до%.

Глава каждого комитета прислал нам заявки, уже рассмотренные его группой. Мы удаляли из заявки все личные данные, а затем отсылали ее для рассмотрения в другой комитет. Темы исследований были самые разные — от способов поиска воды летучими мышами до пищевых расстройств у хомячков. Всего заявок было 150 штук, и для предложенных в них экспериментов требовалось более 50 тысяч животных, в основном мышей и крыс с небольшим добавлением представителей других видов — шимпанзе, лягушек, буйволов, цапель, голубей, дельфинов, обезьян, морских черепах, медведей, ящериц и кого только еще можно вообразить. Когда данные были собраны, я вылетел в Коннектикут, чтобы помочь Скотту разобраться в цифрах и понять, что же мы в итоге получили. Мне доводилось быть членом комитета по защите животных, и я был уверен, что процент совпадений резолюций первого и второго комитетов будет весьма высоким. Как я ошибался!

В науке порой случаются моменты истины. Для меня такой момент наступает в ту долю секунды, которая проходит между нажатием клавиши компьютера и появлением на экране результатов. Мы со Скоттом сидели у него в офисе и не сводили глаз с монитора. В предвкушении результата я был возбужден и ощущал прилив адреналина, словно нападающий форвард, ожидающий от защитника крика «Давай!»

Скотт нажал клавишу. На экране появились цифры. Мы разинули рты.

Решение, принятое вторым комитетом, отличалось от решения, принятого первым, примерно в 80 % случаев. Статистический анализ указывал на то, что с таким же успехом комитеты могли гадать о решениях, подбрасывая монетку. Система явно была неадекватна. Ну почему, скажите на милость, в одном университете считают, что погружать крыс на долгое время в холодную воду можно, а в другом — что нельзя? Сейчас я понимаю, что столь вопиющая нелогичность комитетов по защите животных не должна была меня удивлять. Отличить хорошее исследование от плохого сложнее, чем кажется. В своем рассказе «Дзен и искусство ухода за мотоциклом» Роберт Пирсиг очень изящно высказался на ту же тему: «Но если вы не можете сказать, что есть Качество, откуда вам знать, что оно собой представляет и существует ли вообще?» Такого рода вопросы и не дают ученым спокойно спать по ночам.