Александр Костин - Тайна болезни и смерти Пушкина

• Название: Тайна болезни и смерти Пушкина
• Автор: Александр Костин
• Жанр: Биографии и Мемуары

Новая работа историка и политолога Александра Костина – попытка развеять мифы, сложившиеся вокруг болезни, дуэли и смерти Пушкина.

Какой недуг преследовал русского гения в течение, без малого, двадцати лет, и верно ли угадал симптомы болезни Паркинсона неопушкинист Александр Лацис? Действительно ли, что поэт написал сам на себя пасквиль, тот самый «диплом рогоносца», и, главное, какую цель мог при этом преследовать? Какие тайны семейной жизни четы Пушкиных хранили и продолжают хранить их потомки? Почему в деле военно-следственного суда фактически нет даже упоминания о том, из какого оружия был смертельно ранен Пушкин и не фигурирует описание пули, якобы выпущенной из пистолета Дантеса?.. На многие вопросы, связанные с тайнами жизни и смерти А.С. Пушкина, читатель найдёт сенсационные ответы в этой книге.

---

Даже на петербургском великосветском небосклоне, украшенном такими яркими звездами, как сестры Шернваль, Наталья Николаевна Пушкина, Н. Соллогуб, Е. Завадовская, Анна Абамелек выделялась своей восточной (по отцу она была армянка) утонченной красотой. Огромные миндалевидные глаза, изящные очертания подбородка, горделивая посадка головы – все это прекрасно передано на известном ее акварельном портрете кисти А. Брюллова.

У современников образ Абамелек ассоциировался с пушкинской Заремой. Может быть, первым обратил на это внимание Вяземский, писавший о «Заремных очах княжны Абамелек». А 28 марта 1832 года на рауте у графини Лаваль были представлены живые картины, и Абамелек появилась перед публикой в образе Заремы. Вяземский нашел эту картину пленительной: «Княжна была прекрасна. Красное платье, черные распущенные волоса и значительное выражение в лице». На одном из портретов неизвестного художника Анна Абамелек была изображена в костюме Заремы. Поэт Я. Толстой в 1833 году посвятил Абамалек-Зареме восторженные строки:

Объехал всю почти Европу:

Я видел Лондон и Турин,

Венецию и Партенону,

Я видел Рим, Париж, Берлин,

Красавиц видел я немало,

Пред ними таял я и млел,

Но все как тень перебегало,

И снова я опять хладел.

Вдруг вижу образ на холстине,

Заремы дивный блеск очей,

Я сердцем вспыхнул и – отныне

Пылать навеки буду к ней.

Ее прославили и многие другие поэты. Один из них, В.П. Шемиот, писал в декабре 1831 года:

Твой образ жил давно в мечтах поэта,

Он в нем нашел знакомые черты;

Как идеал небесной красоты,

Ты им, княжна, давно была воспета.

Восторженные строки посвятил Анне Абамелек и знаток женской красоты П. А. Вяземский:

С другими наравне поклонник богомольный

Звезды любви, звезды поэзии младой —

Один, волнуемый заботою невольной,

Задумываюсь я, любуюся тобой.

Ему вторил Иван Козлов:

Восток горит в твоих очах,

Во взорах нега упоенья.

Напевы сердца на устах,

А в сердце пламень вдохновенья.

13 марта 1833 года в ее альбом записал свои стихи С.Е. Раич:

Недаром поэты дивятся Авроре,

Когда, отверзая восток золотой,

Она с восхищеньем в пленительном взоре

Приходит порадовать землю красой.

Недаром тебе, одноземка Авроры,

Дивятся поэты, дивимся и мы:

Красою твоею пленяются взоры.

А чувством и разумом светлым – умы.

В ноябре 1835 года Анна Давыдовна вышла замуж за родного брата поэта Евгения Баратынского – Ираклия Абрамовича, адъютанта царя. Это был брак по любви, и Анна Давыдовна, не желая ни на день разлучаться с мужем, все лето 1836 года провела в военных лагерях гусарского полка под Красным Селом. Среди сослуживцев ее мужа был и М.Ю. Лермонтов, с которым молодые супруги были знакомы и встречались.

Замужество окончательно определило круг жизни и склонности Анны Давыдовны, которая всегда тяготилась светскими обязанностями. В этом смысле весьма характерно одно из ее писем, написанное летом 1836 года: «Я с половины июля веду жизнь совершенно боевую. Живу в лагере в избе крестьянской, тесной, душной, но, к счастью моему, чистой. Слышу только звук трубы и оружий, ибо под окнами нашими гаубвахта, но, несмотря на шумное однообразие жизни сей, я здесь, как и всюду, счастлива и довольна, когда муж мой близ меня… Я так довольна своей судьбой, что не завидую ни богатству, ни почестям. Несмотря на то, что я быть бы могла в большом свете…» [24]

17 сентября 1836 года Анна Давыдовна с мужем была в числе приглашенных на именинах Софьи Карамзиной, которые праздновались в Царском Селе. Присутствовали Жуковский, Дантес, Пушкин с женой и сестрами Гончаровыми. В этот вечер Пушкин поразил всех своей грустью и рассеянностью. «Он своей тоской и на меня тоску наводит», – призналась Софья Карамзина. Анна Давыдовна, скорее всего, не могла не заметить необычного настроения поэта, перед которым неизменно преклонялась.

Это был уже не тот Пушкин, что с радостью и смехом писал в альбомы светских красавиц мадригалы и посвящения. И печаль его была отнюдь не «светла». Немногим меньше месяца назад написан «Памятник», через месяц последняя встреча с друзьями-лицеистами, а там «Диплом рогоносца», дуэль и смерть. Пушкин находился уже в совершенно ином измерении, чем все гости, приглашенные на именины к Софье Николаевне Карамзиной. Будучи в теплых, дружеских отношениях с поэтом, Софья Николаевна не могла понять глубины трагедии в душе Пушкина, называя события, происходящие между им и Дантесом, «глупыми и нелепыми», а потому пригласившая их обоих на вечер. В это преддуэльное время она была более склонна сочувствовать Дантесу. И только смерть поэта заставила ее переоценить события. «Никто, я в этом уверена, искренней моего не любил и не оплакивал Пушкина», – писала она брату Андрею 29 марта 1837 года…»

Итого, семь женских имен, которые за номерами 114–120 «вписаны» Ю. Дружниковым в «Донжуанский список» Пушкина, пополнив его уже после женитьбы поэта? Так ли это на самом деле? Тщательно изучив биографии этих женщин, мы приходим к выводу, что Пушкин любил их, за одним исключением (Д.Ф. Фикельмон) чисто платонически, и если включать их в «Донжуанский список», то только в «малый», написанный в 1829 году и состоявший всего из 34 имен, в котором добрая половина женщин была предметом пылкой платонической влюбленности поэта.

Пушкин не может жить и творить без любви, такова была его природа, и с этим ничего поделать было нельзя. Повышенная сексуальность, или даже гиперсексуальность поэта, это был природный дар и просто так отмахиваться от этого дара не удастся. Гиперсексуальность у него проявилась с самых юных лет, о чем впоследствии вспоминали его однокашники по лицею.

Так, Сергей Дмитриевич Комовский (1798–1880) («Лисичка», «Смола») в своих «Воспоминаниях о детстве Пушкина» писал: «…Пушкин любил подчас, тайно от своего начальства, приносить некоторые жертвы Бахусу и Венере [25] , волочась за хорошенькими актрисами графа В. Толстого и за субретками приезжавших туда на лето семейств; причем проявлялись в нем вся пылкость и сладострастие африканской его крови. Одно прикосновение его к руке танцующей производило в нем такое электрическое действие, что невольно обращало на него всеобщее внимание во время танцев, – в первой редакции «Воспоминаний» последняя фраза в тексте отсутствует. Вместо нее были вставлены следующие примечания: «Пушкин до того был женолюбив, что, будучи еще 15 или 16 лет, от одного прикосновения к руке танцующей, во время лицейских балов, взор его пылал, и он пыхтел, сопел, как ретивый конь среди молодого табуна». Ремарка Яковлева:

«Описывать так можно только арабского жеребца, а не Пушкина, потому только, что в нем текла кровь арабская», – и далее Комовский продолжает, – «Но первую платоническую, истинно пиитическую любовь возбудила в Пушкине сестра одного из лицейских товарищей его ( фрейлина К.П. Бакунина [26] ). Она часто навещала брата и всегда приезжала на лицейские балы. Прелестное лицо ее, дивный стан и очаровательное обращение произвели всеобщий восторг во всей лицейской молодежи. Пушкин, с пламенным чувством молодого поэта, живыми красками изобразил ее волшебную красоту в стихотворении своем под название «К живописцу». Стихи сии очень удачно положены были на ноты лицейским товарищем Яковлевым и постоянно петы не только в Лицее, но и долго по выходе из оного. Вообще воспоминания Пушкина о счастливых днях детства были причиною, что он во всех своих стихотворениях, и до конца жизни, всегда с особым удовольствием отзывался о Лицее, о Царском Селе и о товарищах своих по месту воспитания. Это тем замечательнее, что учебные подвиги его, как выше объяснено, не очень были блистательны.

По выходу из Лицея Пушкин, сохраняя постоянную дружбу к товарищу своему барону Дельвигу, коего хладнокровный и рассудительный характер нравился ему более других (несмотря на явное противоречие с его собственным), посещал преимущественно литературные общества Карамзина, Жуковского, кн. Вяземского, Воейкова, графа Блудова, Тургенева и т. п., – в первой редакции «Воспоминаний» текст был изложен в следующей редакции, – «Впрочем, он более и более полюбил также и разгульную жизнь, служителей Марса [27] , дев веселия и модных женщин, нынешних львиц, или, как очень удачно выразился, кажется, Загоскин, – вольноотпущенных жен». Ремарка Яковлева: «Пушкин вел жизнь более беззаботную, чем разгульную. Так ли кутит большая часть молодежи?» [28]

Стихотворение «К живописцу» обращено к Алексею Илличевскому (1798–1837 гг.) («Олосенька»), известному среди лицеистов умением рисовать. Впервые напечатано, вероятно, без ведома Пушкина, в альманахе Б. Федорова «Памятник отечественных муз на 1827 год»:

Дитя харит и вдохновенья,

В порыве пламенной души,

Небрежной кистью наслажденья

Мне друга сердца напиши;