Василий Шульгин - Последний очевидец

• Название: Последний очевидец
• Автор: Василий Шульгин
• Издательство: ОЛМА-ПРЕСС
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-94850-028-4

Автор книги В. В. Шульгин — замечательный писатель и публицист, крупный политический деятель предреволюционной России, лидер правых в Государственной Думе, участник Февральской революции, принявший отречение из рук Николая II. Затем — организатор и идеолог Белого движения. С 1920 г. — в эмиграции. Арестован в 1944 г. и осужден на 25 лет, освобожден в 1956 г. Присутствовал в качестве гостя на XXII съезде КПСС.

В настоящее издание включены: написанная в тюрьме книга «Годы» (о работе Государственной Думы), а также позднейшие воспоминания о Гражданской войне и Белой эмиграции, о Деникине, Врангеле, Кутепове. Умно, жестко, ярко свидетельствует Шульгин об актуальных и сегодня трагических противоречиях русской жизни — о всесилии подлых и гибели лучших, о революции и еврейском вопросе, о глупости патриотов и измене демократов, о возрождении науки и конце Империи

---

— Силой поведем!

И повели. Но он так рыдал, что выругались… матом… и оставили его в покое.

Сила воли, присущая евреям, не обращая внимания на формы, превосходила сопротивление тюремщиков, которые были обязаны купать заключенных, хотя бы насильно.

Тут не было благости в прямом смысле этого слова. Но поскольку это было хотя бы не правильно, но все же исполнение воли Божией, это тоже был вид благости…

* * *

Неумело и, может быть, беспомощно… и в совершенно частном случае… я все же изъяснил, как я ощутил это дуновение благости… И в заключение постскриптума могу сказать:

— Стопроцентный еврей Дубин мне понравился.

* * *

Перейдем дальше.

Например, очень неприятен был мне, как политический противник, Винавер. Однажды в Житомире был созван съезд по поводу первой Государственной Думы. И я на этом съезде сказал:

— Господа! Скажите же, пожалуйста, кто у нас правит страной — Николай II или Винавер I?

Достаточно резко.

А прошли годы, и Винавер, приехавший в Белую армию, в Екатеринодар, подписал вместе со мной какую-то политическую декларацию.

… Если это не благость, то, во всяком случае, значительный сдвиг.

* * *

Это интересно. Потому что только то интересно, что живо… А все живое меняется…

Теперь о Бикермане.

Я жил в Берлине, когда приехали высланные из Советской России (тогда времена были помягче) философ Н. А. Бердяев, профессор И. А. Ильин, еще кто-то… и еврей Бикерман. Последний сказал:

— Ужасаются еврейским погромам… Да, еврейские погромы, как всякие погромы, ужасны. Но надо принимать во внимание современную обстановку. Была разгромлена династия. Затем — Церковь. Армия. Дворянство. Сословие помещиков. Интеллигенция. Купечество. Промышленный класс. Зажиточное крестьянство — кулаки. Среднее крестьянство… Бедное крестьянство переведено в колхозы… Все эти сословия, группы, классы были по преимуществу русские. Таким образом, произошел грандиозный русский погром. Ответ должен был быть. Ответом были еврейские погромы. Как они могли не быть? Почему в этом погромном неистовстве должны были быть пощажены евреи? Этот вопрос есть разумный ответ. Остальное — истерика.

* * *

Мне кажется, что если Бикермана нельзя назвать благостью, то все же это есть попытка быть справедливым. А справедливость, по мнению древних, есть добродетель и преддверие благости.

* * *

Я сознаю, что мои примеры… в общем, личные… не есть массовые наблюдения, а изложение качеств некоторых лиц, с которыми мне приходилось встречаться.

* * *

И еще один пример, тоже личного характера, из времен, когда еврейский вопрос не был таким острым, как позднее, — то есть из времен моей молодости.

Когда я был учеником гимназии, моими большими друзьями были сотоварищи по классу: некто Горовиц, пианист, уже тогда выступавший в концертах, игравший Листа и аккомпанировавший все, что угодно, с листа. Семья Горовицев считалась бедной, хотя бедность эта была относительная, принимая во внимание, что у них была квартира из шести комнат, и они не знали никогда, что такое голод. Были они род очень аристократический, так как происходили из левитов. Поэтому, когда старший брат моего Горовица женился на богатой красавице Бодик, то отец был крайне огорчен.

Относительно Горовица нельзя поднимать вопрос о благости, но это был порядочный мальчик, думавший только об искусстве и даже не искавший славы. Слава пришла к его племяннику, ставшему известным скрипачом.

Из изложенного уже видно, что вопроса об антисемитизме мы совершенно не знали в наши ученические годы. Хотя газета «Киевлянин» считалась антиеврейской, но «Киевлянин» говорил строго с евреями тогда, когда они определенно поддерживали революцию, и говорилось им следующее:

— Всякая революция в России пройдет по еврейским трупам.

Это и сбылось, как известно. Но когда в Киеве разразился погром 1905 года, то «Киевлянин» писал примерно следующее:

«В своем неразумии пострадали бедные евреи. Но мы обращаемся к нашим читателям. Евреи — наши сограждане. Они живут рядом с нами, в непрерывном общении. Они полезны, поскольку они не занимаются политикой, а трудятся для всех, как торговцы, врачи, адвокаты, музыканты и певцы».

Обращаясь к певцам из евреев, нужно сказать, что Киевская опера была переполнена превосходными певцами из евреев, как-то: Тартако, неповторимый «Демон», Медведев, о котором Чайковский сказал: «Я не думал, что можно сделать такого Германа», Давыдов, Камионский и другие. Русская публика их ценила и любила, равным образом и «погромный» «Киевлянин». Был поэт в Киеве, еврей Ратгауз. Он напечатал маленькую книжечку и послал ее наудачу Чайковскому. Композитор выбрал семь стихотворений и написал и издал семь популярных романсов. Например, «Мы сидели с тобой у уснувшей реки», «Снова, как и прежде, один» и другие.

Но до этого ко мне прибежал пятнадцатилетний Горовиц и с блестящими глазами проиграл и напел романс на слова Ратгауза из этой книжечки: «Не зажигай огня». Романс этот не был издан, но, по моему мнению, он был удачным.

Довольно о Горовице, перейдем к Гольденбергу.

* * *

Грешным делом должен сознаться, что в ранней юности мы иногда водили знакомства с дамами, гулявшими вечерами по Крещатику. Но в этих авантюрах никогда не принимал участия Володя Гольденберг. Почему? Он говорил мне по этому поводу то, чего не говорил другим:

— Мать будет меня ждать.

— Ну так что же?

— Она меня спросит: «Где ты был?»

— Ты скажешь: «Гулял с товарищами».

— Нет, матери солгать я не могу.

Кажется, это был единственный из нас, кто никогда не лгал своей матери. Правдивость — это тоже уже какая-то ступенька на лестнице, ведущей к благости.

В семье Гольденбергов устраивались маленькие спектакли, где играли «Горе от ума», «Женитьбу» Гоголя и прочее. Благости тут никакой не было, но любовь к русской литературе, несомненно, была в этом доме.

Позднее, в университете, когда разразились так называемые беспорядки, их устраивали главным образом евреи, в форме весьма нахальной. Кучка неевреев остро боролась против этих насильников. В их числе был и Владимир Гольденберг, получивший золотую медаль за сочинение по политической экономии. Это доставило ему большие неприятности со стороны евреев, отвернувшихся от него, когда он кончил университет. Он уехал в Петербург. Там я однажды посетил его перед русско-японской войной. Он был уже женат на еврейке из Вильно, интеллигентной девушке.

— Друзья моего мужа — мои друзья, — сказала она, знакомясь со мной.

Когда я приехал к ним в Петербург, Володи не было, а принимала меня очень радушно Ольга Борисовна. Она провела меня в кабинет, в приемную, а затем занялась каким-то странным хозяйством, собирала в фартук какие-то бумажки во всех углах. Потом бросила свою добычу на письменный стол и сказала:

— Полюбуйтесь.

Это были скомканные до неузнаваемости деньги: рубли, трешки, пятерки… Она объяснила:

— Он ненавидит деньги. Он, как адвокат, дает советы, юридические советы. Но кто к нему приходит — беднота. Он берет эти несчастные рубли и швыряет во все углы… Я подбираю, конечно. На этом и живем.

… Ну вот, довольно о Гольденбергах. Нет, прибавлю. Его отец служил управляющим всеми делами киевского миллионера, некоего еврея Бродского. Последний платил Гольденбергу тридцать тысяч рублей в год (семнадцать тысяч получали всероссийские министры). Но от этих тридцати тысяч рублей в год ничего не оставалось. Дочерям не было дано никакого приданого, Володе в Петербург присылали маленькие суммы. Все тратилось. На что? На жизнь. Они жили открыто, принимали гостей… Когда Володя получил золотую медаль в университете, Елизавета Давыдовна, мать, устроила банкет в сто человек. Золотую медаль дал за сочинение Володе мой отчим, редактор «погромного» «Киевлянина». Конечно, он был приглашен на банкет, он не пришел. А мне сказал:

— Скажи, что очень занят.

Когда я пришел, Елизавета Давыдовна, по обыкновению, лежала в креслах в жестоком ревматизме. Она сказала мне:

— Конечно, получить золотую медаль и вообще приятно. Но получить ее от профессора Дмитрия Ивановича — это значит, что она была заслужена, эта золотая медаль.

Я вмешался в толпу из ста человек, которые занимались интересным делом. Они передавали из рук в руки чек на один миллион рублей. Это было приданое, которое покровитель семьи Гольденбергов Бродский дал своей дочери, которую он выдал замуж за барона Гинзбурга, австрийского еврея. (Другой Бродский выдал свою дочь за князя Гагарина.) Все они, эти сто, были евреи, и каждому приятно было подержать в руке «один миллион рублей золотом». Тут благости уж никакой не было, но была честность: никто не подумал украсть миллион рублей и бежать стремительно; все только любовались драгоценностью прекраснее, чем «Мона Лиза» или «Сикстинская Мадонна».